Рыцарь Христа - Стампас Октавиан
— Войди и займи свое место на окружности макрокосма, — было сказано мне низким женским голосом.
— Я бы с большим удовольствием, сударыня, но только глаза у меня завязаны, и боюсь, что ни макрокосма, ни микрокосма я не смогу… — Договорить мне не дали, заткнули рот ладонью, взяли под руки, провели и посадили в деревянное кресло. Спиной я чувствовал, что на спинке кресла какая-то резьба, и почему-то подумал, не апокалиптические ли там всадники?
Медленно и чинно отвечая на те же самые вопросы, в зал вошли и расселись Бэр фон Ксантен, Гильдебрант Лоцвайб, Фридрих Левенгрубе, Тарентский князь Боэмунд и барон Тесселин де Монфлери. Итого, вместе со мной, тринадцать человек. Любопытное число.
— Ты, вошедший последним, которому не досталось кресла, подойди к макрокосму, — пригласил низкий женский голос барона Тесселина. Я заерзал на своем месте, чувствуя некоторую ущербность.
— Простите, — кашлянув, обратился я, — можно задать всего один вопрос? Скажите, у всех завязаны глаза или только у меня?
— Наберитесь терпения, Зегенгейм! — услышал я голос императора.
— Прозвище этого болтуна, новенького, будет Фонтанчик, — сказал низкий женский голос, и я вдруг понял, что он принадлежит Мелузине, просто она говорит басом и, видимо держит возле губ какую-то глубокую емкость.
Некоторое время никто ничего не произносил, слышались передвижения каких-то предметов, потом стал доноситься шепот, который делался все громче и громче, последовали звуки вспышек и сразу запахло чем-то одновременно благоуханным и удушливым. Я не утерпел и кончиками пальцев той руки, в которой держал скипетр, ощупал круглый предмет, лежащий на моей левой ладони. Когда под покатой гладью обнаружились два довольно широких отверстия, а между ними узкое третье, я понял, что это человеческий череп, и, ужаснувшись, прошептал:
— Господи Иисусе!
Тотчас раздались недовольные возгласы и голос Мелузины приказал:
— Довольно! Заткните ему покрепче рот да привяжите его потуже к креслу, а то он не уймется, так и будет осквернять наше дело.
Я хотел было вскочить и сорвать с лица повязку, но меня схватили, отобрали державу-череп и скипетр-кость, а то, что это была кость, любой бы уже догадался, привязали веревками к креслу и заткнули рот кляпом, от которого я едва не подавился. К тому же еще и удушливое благовоние продолжало наполнять воздух, в голове у меня поплыли синие и голубые кольца.
Теперь у меня не было ни глаз, ни рта, ни рук, ни ног, и оставались лишь ноздри и уши для контакта с внешним миром. Я обонял запах благовония, от которого кружилась голова, и слышал, как возобновились бормотания. Слов я не разбирал, это была сплошная абракадабра, лишь несколько раз мне померещилось, что я слышу латынь — voco te, advoco te, veni hue Priapus note 6, но я не был уверен, что это не слуховая галлюцинация, потому что к этому времени я стал различать многие и многие голоса, звучащие отовсюду негромко, будто издалека. Кто-то пел, кто-то восклицал и звал куда-то, кто-то стонал и повизгивал, звуки нарастали, кружили по залу, образуя вихрь. Казалось, что все вокруг начинает завинчиваться в спираль и проваливаться под землю. Голоса, визги, стоны и песни смешивались, и не знаю, сколько минуло времени, прежде чем они превратились в единый гул, тоскливый, томительный звук, вращающийся по окружности справа налево. Где-то передо мной раздавались хлюпанья и бульканья, смех и постанывания, какой-то плеск, словно кто-то купался в корыте или в бочке. Я слышал, как Мелузина весело сказала: «Добавь сюда семь дочерей и столько же юношей», это было что-то знакомое, не то Овидий, не то Гораций, но что могла означать сия фраза, я не мог догадаться.
— Как ты посмел занять здесь мое место? — прошептал вдруг мне в самое ухо Гильдерик фон Шварцмоор, и кожа на спине у меня зашевелилась от ужаса, когда я вспомнил, что убил его несколько дней тому назад.
— Накройте, она сейчас придет, — прозвучал голос Мелузины, и был он слаб и трепетен, как голос умирающей.
Я ждал новых явлений Гильдерика, хотя понимал, что и это галлюцинации, по всей видимости вызванные действием удушливого благоухания. Голос убитого мною рыцаря не заставил себя долго ждать, он прозвучал теперь в другом ухе:
— Я помогу тебе, ты должен это видеть.
Как только я услышал эти слова, повязка, закрывающая мне глаза, сама собой развязалась и упала с моего лица. Не менее получаса прошло с тех пор, как меня привязали к креслу, и вот, наконец-то, я был в состоянии увидеть все, что тут происходит.
Я увидел зал довольно больших размеров, с высокого потолка спускался огромный круглый щит, на котором горели три светильника в виде козлиного черепа, освещая помещение ровно настолько, чтобы можно было хорошо видеть очертания предметов и лица людей. Там же, на щите, стояли какие-то колбы с черными, красными и зелеными жидкостями, чаши, кубки, там же находилась маленькая жаровня, из которой струился синий дым горящих благовоний. Прямо под низко нависающим щитом располагалось широкое круглое ложе, застеленное толстым покрывалом, на черном бархате которого был нашит красными нитями знак микрокосма. Видно было, что под покрывалом кто-то лежит. Круг ложа, застеленного черным покрывалом, вписывался в середину другого магического знака — макрокосма, который был мозаично выложен на полу зала черными плитками по желтому фону. Концы микрокосма связывала между собой окружность, так же выложенная черными плитками, и вдоль этой окружности на равном удалении друг от друга сидели в своих креслах все собравшиеся. Каждый из них держал в левой руке человеческую голову. Не череп, а именно голову, и что самое страшное, головы были живые, они двигали губами и моргали ресницами, .глаза их шевелились, лица принимали различные выражения — одни ухмылялись, другие хмурились, третьи даже зевали, четвертые недовольно морщились. Это были головы бородачей и безбородых, кудрявых и лысых, женщин и мужчин, старых и молодых. Я увидел, что и у моих ног лежит голова какого-то старика с очень брезгливым выражением лица. В правой же руке у каждого из сидящих вокруг макрокосма были живые человеческие руки, отсеченные по локоть. Именно живые, поскольку они шевелили пальцами, сжимаясь и разжимаясь, растопыриваясь и вновь превращаясь в кулак. Такая же шевелящая пальцами рука лежала и подле моих ног рядом с головой противного старца.
Никто не заметил, что с меня спала повязка, лица всех собравшихся были направлены в одну точку — туда, где под черным бархатным покрывалом со знаком микрокосма проступали очертания тела. В голове моей шумело и кружилось, я не верил глазам своим, где-то глубоко в душе понимая, что все это галлюцинация. Я даже успевал рассматривать кое-какие другие предметы обстановки, коих было очень много вокруг, за нашими спинами — статуи различных итифаллических божеств; какие-то фантастические шары на ножках, поверх которых лежали циркули; вазы с диковинными пышными и голыми растениями; чучела лисиц, оленей, павлинов, леопардов, медведей; банки с заспиртованными змеями, черепахами, скорпионами и даже… человеческими младенцами. В отдаленном темном углу я различил три обнаженные фигуры — двух женщин и мужчин. Они были заняты каким-то делом, но каким именно я не мог разглядеть.
Вдруг из-под покрывала раздался знакомый мне голос:
— Я уже здесь, откройте!
Нагие женщины и мужчина, который оказался ни кем иным, как Тесселином де Монфлери, вышли из темного угла, подошли к круглому лону, взялись за края покрывала и медленно сняли его.
Глава X. ТАЙНА ЗАМКА ШЕДЕЛЬ. ОКОНЧАНИЕ
У всякого человека самые сильные переживания чаще всего связаны с детством, поскольку со временем либо человек делается внутренне более тверд и способен противостоять душой испытаниям, либо ему суждено погибнуть раньше времени. Я был дитя любви, мои родители зачали меня в пору жадной страсти друг к другу, и когда я родился, они старательно оберегали меня от возможных опасностей. Но отец вовремя сообразил, что пора и мне воспринимать этот мир таковым, каков он есть на самом деле — не только радужным, но и опасным. Я очень любил огонь, всегда тянулся к нему руками, мне мало было любоваться его игрой, мне хотелось обнять его, прижаться к нему, чтоб он целовал меня так же ласково, как мама, отец, нянька Бригита и дядька Аттила. И вот однажды, когда я капризно рвался с колен отца, желая, наконец, прильнуть к пламени камина, отец позволил мне это, и я испытал первое в жизни потрясение, когда этот веселый, радостный зверь предательски цапнул меня за руку. Мне казалось тогда, что весь мир перевернулся и никому нельзя верить. Ожог зажил быстро. Память о первом потрясении осталась на всю жизнь.
