Мирон Долот - Голодомор
Бригадиры стали важным связующим звеном между вышестоящим начальством и народом, а поэтому они со временем приобрели практически неограниченную власть над членами своих бригад. Члены бригады не могли уехать из села или что-то предпринять по своему усмотрению, не известив своего бригадира и не получив от него разрешения. Например, колхозникам запрещалось даже планировать свадьбы без уведомления бригадира. Каждый шаг должен быть одобрен и согласован в соответствии с его желанием.
Звеньевые являлись надёжными помощниками бригадиров. Характер человека и его умения не брались в расчёт при назначении на эту должность: единственным требованием была личная преданность.
Как колхозники, мы оказались, словно, меж двух огней. С одной стороны, продолжало свою деятельность сельское начальство. С другой стороны, Сотни, Десятки и Пятёрки со своими комиссиями, пропагандистами, агитаторами тоже вели свою активность. Как и раньше, они были заняты вовлечением в колхоз тех крестьян, которые ещё не решились на этот шаг, а также они занимались поставками сельскохозяйственной продукции государству. Хотя мы уже стали колхозниками, нас всё ещё заставляли посещать воскресные и вечерние собрания. Различные комиссии не оставляли нас в покое: под разными предлогами они регулярно приходили в наши дома. По-прежнему, частыми нашими визитёрами оставались пропагандисты, агитаторы, комсомольцы и пионеры. Нам так же вменялось в обязанность участвовать в поставках продуктов, платить налоги и "добровольно" покупать государственные облигации. Как и прежде, с нас требовали "добровольных" отчислений в различные государственные и многочисленные интернациональные фонды, которые поддерживали коммунистические партии за рубежом.
После того, как мы вступили в колхоз, с нас стали требовать еще больше. В дополнении к сельскому управлению колхозная администрация по сути дела стала второй местной властью. Если не проводилось собрания Сотни, Десятки или Пятёрки, мы в праве были ожидать общего собрания колхозников или бригады, или звена. На таких собраниях сельское начальство заменялось колхозным. Почти каждый день собиралось то или иное собрание, а в рабочее время ещё читались лекции о международном положении. Повестка дня любого сельского собрания совпадала с повесткой дня колхозного собрания. Как следствие этого, вопросы, поднятые вечером на собрании Сотни, снова обсуждались на следующий день во время собрания бригады.
Нас заставляли изучать выступления партийных вождей, принятые законы и постановления. Например, после очередного выступления крупного партийного деятеля его речь официально рассылалась из
Всесоюзного Центра через республиканские органы власти по областям и районам. Достигнув нашего села, она дальше расходилась по двум направлениям: через сельское управление и колхозную администрацию.
Затем речь зачитывалась и обсуждалась на вечерних и воскресном собраниях, а после – ещё и на собраниях бригад и звеньев в рабочее время. И так происходило со всем, что центральная или местная власть хотела, чтобы мы делали или знали.
Народный суд в нашем селе стал одним из нововведений, пришедшим вместе с новым порядком. Раньше все судебные разбирательства проводились в районном центре. Теперь наше село имело свой собственный суд.
Официально он назывался товарищеским судом. Сначала он не являлся карательным органом, и его активность ограничивалась только дисциплинарными взысканиями. Товарищеский суд мог устанавливать небольшие штрафы или обязывать к принудительным работам в колхозе или в общественных местах сроком не более одной недели.
Но этот суд скоро начал рассматривать все виды правонарушений, включая криминальные, гражданские и политические дела. В руках коммунистов суд превратился в орган инквизиции. Его тень нависла над всеми жителями села.
Судья служил интересам партии. Во время судебных заседаний судья тесно контактировал с сельским парторгом, главой сельсовета и председателем колхоза. Таким образом, любая деятельность суда направлялась местным начальством, вплоть до вынесения приговоров.
Мнение членов суда во внимание не принималось.
Среди разбираемых в суде случаев были оскорбления начальства, шутки и анекдоты о них, порча колхозного имущества, кража колхозной собственности, неявки на общие собрания и мероприятия, несвоевременная уплата налогов и тому подобное. Приговор суда главным образом определялся степенью нанесения вреда партийной политике.
Наказания были суровыми. За опоздание полагалось выполнять принудительные работы от одного до трёх месяцев. Более серьёзные приговоры выносились тем, чьё "преступление" имело политическую подоплёку. Государственной изменой считалось выступление против линии партии и оскорбления коммунистов. Народный суд обычно направлял такие дела в Верховный Суд или в органы госбезопасности с рекомендацией применить высшую меру наказания или сослать на исправительно-трудовые работы, т.е. в концентрационный лагерь. Такие рекомендации, несомненно, с готовностью выполнялись, поскольку никто из тех, кого судили по таким делам, не вернулся.
Заседания народного суда проводились почти каждый воскресный вечер, и обычно рассматривалось четыре-пять дел. Присутствие всех жителей села было обязательным. Но так как вместить всех сразу в помещение не удавалось, то составили расписание посещения суда по
Сотням. Обычно на каждое заседание должны были прийти три Сотни. В случае неявки налагался денежный штраф и принудительные работы. В суде ещё рассматривались дела тех, кто пропускал его заседания.
Я побывал на многих заседаниях суда. Особенно запомнилось одно из них, проходившее весной 1931 года в здании бывшей церкви.
Организаторы чётко следили за соблюдением церемонии. Первым на сцене появился "тысячник", товарищ Черепин. Выдержав паузу, он торжественно объявил: "Товарищи, суд идёт!".
Повисла полная тишина. Трое наших односельчан, которых мы все хорошо знали, взошли на сцену. Первым шёл судья Сидор Коваленко, бедный крестьянин, едва умеющий читать и писать. За ним следовало два "народных заседателя". Ни прокурора, ни защитников не предусматривалось. Для нас оставалось непонятным, как эти трое стали членами суда. Они были простыми бедными крестьянами, не принадлежавших ни к партии, ни к комсомолу.
После того, как члены суда заняли свои места, на сцене появились председатели сельсовета и колхоза.
Как только все расселись по местам, судья объявил о слушании первого дела. Под конвоем милиции ввели двух обвиняемых. Судья начал зачитывать обвинительный акт, из чего мы поняли, что этих людей обвиняют сразу по трём статьям. Им вменялись в вину подрывная работа против Советской власти, попытка государственного переворота и распространение украинского национализма.
Это было результатом скорее смешного случая. Мне пришлось быть невольным свидетелем, казалось бы, незначительного события, приведшего в итоге к возбуждению этого дела. Думаю, что мне следует остановиться на этом подробнее.
Существует поговорка: "Что у трезвого на уме, у пьяного – на языке". Выпив, обвиняемые разговорились о том, что они думали, а их мысли не соответствовали линии партии.
С начала коллективизации с полок сельской лавки почти исчезло всё самое необходимое. Керосин, спички, соль и другие нужные товары стали редкостью. Однажды в воскресенье объявили, что в лавку завезли селёдку, и каждому жителю села достанется по полкило селёдки.
Поэтому на площади перед лавкой быстро выстроилась длинная очередь.
Петро Панченко, один из обвиняемых, тоже хотел купить свою порцию селёдки. Он был добродушным человеком и хорошим работником, но в воскресные дни любил выпить. Это было его единственной слабостью, и на селе к нему относились хорошо. В то воскресенье, как обычно, он уже выпил.
– Послушай, Катюшка, – обратился он к молодой женщине, стоявшей ближе всех к дверям лавки. – Если ты разрешишь мне встать перед тобой, то мы сыграем нашу свадьбу, как только купим селёдку.
Молодая женщина не согласилась.
– Ну, хорошо. Я понимаю, – продолжал Петро. – Ты не хочешь выходить за меня замуж без церковного благословения.
И он указал рукой на развалины церкви.
– Тогда мы повенчаемся прямо здесь, в церкви. Под портретами нашего дорого и мудрого учителя, товарища…
– Замолчи, зараза! – закричала она на него.
И, конечно, не разрешила занять место впереди себя.
Но Петро так быстро не сдавался. Изменив голос и манеры, он стал копировать товарища Черепина.
– Эй, ты! Враг народа! – обратился он к молодой женщине. – Кто дал тебе право стоять в очереди за селёдкой впереди героя и инвалида революции и члена Комнезёма?
Она по-прежнему ответила отказом.
Ситуация становилась щекотливой. Раньше люди охотно смеялись над шутками Петро. Сейчас он превзошёл сам себя и очень точно спародировал товарища Черепина. Однако на этот раз никто не осмелился засмеяться. Он открыто издевался над советским строем, и каждый опасался присутствия доносчиков.
