Нил Стивенсон - Смешенье
– Вот так люди приезжают в Лион и остаются здесь навсегда, – пробормотал Яков Голд, соединив в одной реплике сомнения амстердамца в разумности лионской системы с презрением парижанина к провинции.
Господин Вахсманн снова пожал плечами и обвёл взглядом свои хоромы.
– Бывает и хуже. Знаете, какая погода в Штеттине в это время года?
– Что, если получить прибыль в звонкой монете и обменять её в Женеве на переводные векселя? – спросил Авраам. – Куда быстрее, да и легче доставить в Амстердам, чем бочонки с мёдом.
– Металлических денег очень мало, а спрос на них очень велик, так что вам придётся уступить большой процент, – предупредил Вахсманн. – Если вас это не останавливает, то такими операциями занимается дом Хакльгеберов. Их представительство под вывеской Золотого Меркурия, наискосок через Меняльную площадь.
– Знакомая фамилия, – проговорила Элиза. – Я была в их лейпцигской фактории, и сам Лотар на меня пялился.
– Никогда о таком не слышал, – заметил Самуил, – но если на вас пялился, значит, не совсем дурак.
– Он занимается драгоценными металлами, – сказал Якоб Голд, – вот всё, что я о нём знаю.
– Когда здешние генуэзцы разорились, – начал господин Вахсманн, – это случилось потому, что испанские рудники затопили Севилью серебром. Женевские банкиры приехали в Лион, дабы заполнить пустоту, оставшуюся после генуэзцев. Банкиры эти были связаны с серебряными рудниками в Гарце и Рудных горах, процветавших некоторое время, пока на рынок вновь не хлынуло испанское серебро. В общем, у одного из женевских семейств было представительство в Лейпциге. Те, кого отправили им руководить, породнились с семейством фон Хакльгеберов. Сами Хакльгеберы издавна связаны с Фуггерами. Говорят, что их род восходит ко дням римлян.
Авраам фыркнул.
– А наш – ко дням Адама.
– Да, но они чрезвычайно этим гордятся, – заметил господин Вахсманн. – И, кстати, теперь, когда ты справил бар-мицву, тебе стоит меньше корпеть над Торой и больше учиться светскому лоску. Так или иначе, судьба благоволила лейпцигской ветви, и вскоре хакльгеберовский хвост уже вилял женевской собакой. Дом этот невелик, но Хакльгеберы слывут очень ушлыми. Их представительства есть в Лионе, Кадисе, Пьяченце – везде, где перемещается большое количество денег.
– И что они делают? – полюбопытствовал Авраам.
– Ссужают в долг, совершают операции с деньгами, как остальные банки. Однако специализируются они на манёврах вроде того, о котором мы говорим: доставка драгоценных металлов в Женеву. Помните, я предупреждал, что вы потеряете большой процент на переводе прибыли в звонкую монету? Вы могли бы задуматься, куда деваются недостающие деньги. Ответ: они оседают в сундуках Лотара фон Хакльгебера.
Господин Вахсманн встал и раза два прошёлся по террасе, прежде чем продолжить.
– Я торгую воском. Я знаю, откуда он берётся и где на него есть покупатели, сколько воска того или иного сорта требуется в разное время года в разных местах. Я бы сказал, что вот так же Лотар фон Хакльгебер разбирается в деньгах.
– Вы имеете в виду золото? Серебро?
– Что угодно. Металл в чушках, слитках, чеканную монету, ценные бумаги, расчётные деньги, такие как экю с солнцем. Для меня деньги воистину загадочны, для него – просты, как воск. Подобно сотам в кипятке, они сплавляются и смешиваются в одно.
– Тогда мы отправимся к его здешнему представителю, – заявила Элиза.
– Хорошо, – подхватил Самуил де ла Вега, – но я вам скажу: будь у них здесь простые монеты, мы бы провернули всё дело за час. Не стану отрицать, система работает, по этот ваш Депозит напомнил мне альпийские деревушки, где все из поколения в поколение женятся на близких родственницах.
– На следующий день, – продолжала Элиза, – я встретилась с Герхардом Манном, представителем Хакльгеберов в Лионе.
Она выпустила мошонку Бонавантюра Россиньоля. В последние полчаса ей лишь таким способом удавалось поддерживать его внимание по ходу рассказа про экю с солнцем, Депозит и тому подобное. Однако при имени «Хакльгебер» Бон-Бон встрепенулся.
– Лотар фон Хакльгебер, – сказала она, – не из тех, кто потерпит, чтобы его служащие шлялись днём по кофейням.
– Это точно!
– Он устроил так, чтобы у Манна работы было выше головы. Бедняга разрывается на части. Целыми днями носится по городу верхом. Кареты для него слишком медленны. Условиться о встрече с ним почти невозможно. Мы обменялись полудюжиной записок. В конце концов, я выбрала самое простое: осталась лома и стала ждать, когда он сам ко мне заглянет. Естественно, он прискакал, когда я как раз начинала кормить Жан-Жака. Вместо того чтобы отослать Манна, я пригласила его в дом, и он сидел напротив, пока Жан-Жак висел па моей титьке.
– Возмутительно!
– Я его испытывала. Проверяла, возмутится ли он.
– И что?
– Он делал вид, будто ничего не замечает, хотя это было трудно.
Россиньоля передёрнуло.
– О чём вы говорили?
Мы говорили о Лотаре фон Хакльгебере.
***– Вы встречались в Лейпциге с самим? – переспросил Манн.
– Разговор шёл о добыче серебра в Гарце, – сказала Элиза, – в которой он, со свойственной ему проницательностью, решил не участвовать.
Элиза объяснила, чего они хотят. На лице Манна проступила озабоченность, даже испуг. Элиза подумала, что он не хочет браться за их дело, но и отказать не смеет: боится, как бы она не пожаловалась самому. Представитель Хакльгеберов в Лионе был молод – необходимое условие, чтобы долго работать в таком бешеном темпе. Его явно отправили сюда в качестве проверки: справится или нет и можно ли поручать ему что-нибудь более ответственное. У Герхарда Манна были голубые, близко посаженные глаза и высокий лоб, такой выразительный, что в его складках Элиза могла читать чувства собеседника, словно в сонетах на бумаге. Умом молодого немца Бог не обидел, но не наделил решительностью. Элиза догадывалась, что рано или поздно его обойдёт человек с более сильным характером, и Герхард Манн будет до скончания дней сидеть за конторкой на верхнем этаже в лейпцигском Доме Золотого Меркурия, наблюдая за гостиным двором в зеркало на палке.
Поразмыслив, Манн успокоился и принялся подбирать слова на разных языках.
– Это будет… – начал он и перешёл на немецкий; Элиза разобрала корень «зондер», который у немцев означает «специальный», «особенный», «чрезвычайный». С его помощью Манн вежливо давал понять, что такая сумма не стоит его времени.
– Однако нам рекомендуют заключать подобные сделки. Порою это первая струйка, сочащаяся через трещинку в плотине; важна не сама вода, а русло, которое она пробивает и в которое может хлынуть значительный поток.
Тирада означала, что он знает о связях Элизы с французским правительством и хотел бы участвовать в её делах, особенно теперь, когда в связи с войной государственные траты возросли.
– Ваше сравнение не понравилось бы голландцам. – сказала Элиза, имея в виду своих компаньонов де ла Вега.
– Если бы вы заботились о благе голландцев, то не взялись бы за эту сделку, – напомнил Герхард Манн.
– Итак, Герхард Манн изыскал способ повернуть дело так, чтобы не оставить поводов для неудовольствия ни мне, ни самому, – сказала Элиза.
Устав сидеть на Россиньоле, она отодвинулась назад и устроилась по-турецки между его раздвинутыми коленями.
– Я сообщила де ла Вега, что мы сумеем получить прибыль чистоганом, – продолжала она. – За несколько часов они обошли всех крупных торговцев лесом и заключили две сделки: одну на поставку партии дубовых брёвен из Центрального массива, сложенных на берегу Соны милей выше по течению, другую – на партию альпийской сосны, ожидающей на слиянии Роны и Соны. Если хочешь, Бон-Бон, я посвящу час-другой описанию торга между нами, двумя лесопромышленниками, мсье Кастаном, различными членами Депозита, Герхардом Манном и некоторыми страховщиками и перевозчиками.
Россиньоль что-то пробормотал про belle dame sans merci[13].
– Отлично, – продолжала Элиза, – тогда довольно будет сказать, что в неких книгах появились некие записи. Быстрый экипаж отправился в Женеву, до которой семьдесят пять миль по прямой, но куда больше по дороге, которой ездят кареты. Авраам получил свой переводной вексель, хотя прибыль едва покрывала издержки и потраченное братьями время. Лес был наш.
Тогда – в середине ноября -мы полагали, будто дело сделано. Мы получили лес и условились о доставке. Амстердамец считал бы, что сделка осуществилась. Для этих людей нет ничего привычнее, чем отправить любое количество товара в Нагасаки, Нью-Йорк или Батавию одним росчерком пера.
Нам, как и брёвнам, предстоял путь на север: Якобу Голду – в Париж, остальным – в Дюнкерк, откуда де ла Вега планировали отплыть в Амстердам.
