Дмитрий Мережковский - Бремя власти: Перекрестки истории
Павел. Молодец! Так их и надо. Завтра же, сударь, назад в Париж с ответом. Уповаем, что в союзе с господином первым консулом, даруя мир всему миру, восстановителями будем потрясенных тронов и оскверненных алтарей… (Кушелеву.) А ты что, сударь, опять куксишься?
Кушелев. Ваше величество, союз с народом безбожным и буйственным, антихристова духа исполненным…
Павел. Заладила сорока Якова! Говорят же тебе, господа французы образумились.
Кушелев. Образумились, нет ли, что нам до них? Россия – первая держава в мире. Когда все другие народы мятутся, пребывает отечество наше покойно, десницею Божьей хранимое. Да не дерзают же равняться с нами оные державы, мыльным пузырям подобные.
Где, где не слышно имя Россов?Как буря, мир они прошли;В сто лет победных сто колоссовВо всех краях им возросли.
А тебе, государь-батюшка, победителю Зверя Антихриста – осанна в вышних, благословен Грядый[21] во имя Господне![22]
Павел. За патриотические расположения ваши, сударь, спасибо. А насчет Антихриста не бойся, братец, в обиду не дам!
Патер Грубер подходит к Павлу.
Павел. А, святый отче, Ad-majorem-Dei-gloriam,[23] ты откуда?
Павел и Грубер, разговаривая, отходят в сторону.
Мария Федоровна (тихо Палену). Зачем пропустили этого патера? Cela ne convient pas.[24]
Пален. Да ведь он, ваше величество, и без пропуска всюду пролезает.
Головкин. Втируша!
Мария Федоровна. И о чем это он с государем все шепчется?
Пален. Должно быть, опять оный прожект о воссоединении церквей.
Мария Федоровна. Какое лицо!..
Пален. Да, рожа скверная: как его ни встретишь – быть худу.
Нарышкин. Зато на все руки мастер: шоколад варит, зубы лечит, фарфор склеивает, церкви соединяет…
Голицын. Новый Калиостро![25]
Головкин. Черт в рясе!
Нарышкин. Господа иезуиты все таковы.
Голицын. И с чего они к нам налетели, черные вороны?
Грубер (следуя за Павлом). Ваше величество, в прожекте моем…
Павел. Надоел ты мне, братец, со своим прожектом хуже горькой редьки. Отстань!
Грубер. В Писании сказано: един Пастырь, едино стадо. – Когда соединится власть Кесаря, Самодержца Российского с властью Первосвященника Римского – земное с небесным…
Павел. Отстань, говорю, ну тебя, брысь!..
Грубер. Одно только словечко, государь, одно словечко – и его святейшество сам приедет в Петербург…
Павел. Вот привязался! Ну, на что мне твой папа?
Грубер. Ваше величество, папа – глава церкви…
Павел. Врешь! Не папа, а я. Превыше всех пап, царь и папа вместе, Кесарь и Первосвященник – я, я, я один во всей вселенной!.. Видал ли ты меня в далматике?
Грубер. Не имел счастья, государь!
Павел. Иван! Иван!
Кутайсов подбегает к Павлу.
Кутайсов. Здесь, ваше величество!
Павел. Сбегай-ка, братец, живее, принеси далматик, знаешь, тот новый, ненадеванный. Кстати ж примерю.
Кутайсов. Слушаю-с, ваше величество!
Кутайсов уходит.
Павел. Подобие саккоса архиерейского, древних императоров восточных одеяние, знаменует оный далматик царесвященство таинственное, по чину Мельхиседекову…[26] Как о сем в Откровении-то, помнишь, Григорий Григорьевич?
Кушелев. Жена, облеченная в солнце, родила Младенца мужеского пола, коему надлежит пасти все народы жезлом железным.
Павел. Ну вот, вот, оно самое. Жена – церковь православная, а младенец – царь самодержавный. Се тайна великая. Никто ее не знает, никто, кроме меня!
Кутайсов входит, неся далматик. Павел надевает его перед зеркалом.
Павел. Погляди-ка, Иван, сзади как?
Кутайсов. Сзади хорошо, ваше величество, а с боков будто складочки.
Анна (тихо). Павлушка, миленький, как можно здесь, при всех?.. Смеяться будут…
Павел (тихо). Пусть. Когда в багряницу облекали Господа, тоже смеялись. (Груберу.) Ну что, отче, видишь?
Грубер. Вижу, государь.
Павел. И разумеешь?
Грубер. Разумею.
Павел (с внезапным гневом). Да что это, каких мне зеркал понавесили? Куда ни посмотрюсь – лицо все накриво… точно шею свернули… Тьфу!
Кутайсов (бросаясь к зеркалу). Помутнело, должно быть, стеклышко, заиндевело. Вытереть надо суконочкой.
Павел. Оставь! Пойдем в тронную – там лучше зеркало.
Павел, Анна, Грубер и Кутайсов уходят.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, что же это такое, Петр Алексеевич? Поединок… Бонапарт… папа… далматик… царь-священник… Боже мой, Боже мой, я ничего не понимаю!..
Пален. И я, ваше величество! Спросить бы Роджерсона, что ли?
Мария Федоровна. Роджерсона? Лейб-медика? Зачем? Что такое? Граф, граф… неужели вы думаете?..
Пален молча разводит руками; Мария Федоровна также молча всплескивает руками.
Александр (Константину). Что ты?
Константин (прячась за колонну и трясясь от хохота). – О-хо-хо!.. Моченьки нет… лопну… Как он тут, Саша… в далматике-то, перед зеркалом. Поверх мундира, да ряса поповская… Бал-маскарад… Обезьяна… обезьяна в рясе… И лицо накриво… шею свернули… О-хо-хо!..
Александр. Перестань, Костя! Не смешно, а страшно…
Константин. Страшно, да… и смешно. Как во сне…
Головкин. А туман-то, туман, господа, посмотрите. Что это будет?..
Голицын. Того и гляди, подымемся вместе с туманом и разлетимся…
Елизавета. Привидения! Привидения!
Стук барабана, военные сигналы.
Нарышкин. Господа, слышите?
Голицын. Что такое?
Головкин. Барабан?
Нарышкин. Да, барабан, рожки, трубы… Что за диво? Ведь зорю давно уже пробили.
Голицын. Да это тревога!
Вбегают гоффурьеры.
Гоффурьеры (Палену). Ваше сиятельство, тревога! Войска во дворце. Сюда идут!..
Из дверей слева вбегает караульный офицер со шпагою наголо.
Офицер. Где государь?
Пален. Как вы смеете, сударь, в присутствии ее величества, со шпагою?..
Офицер (в дверь). Ребята, за мной!
Солдаты с ружьями наперевес кидаются в залу. Шум, крики, свалка. Слышатся отдельные голоса.
Первый. Где государь? Где государь?
Второй. Что случилось?
Третий. Беда во дворце!
Четвертый. Марш, марш! К знаменам!
Пятый. Куда, черти, прете?
Шестой. Пусти!
Седьмой. Стой!
Восьмой. Я тебя, сукин сын, в морду!
Девятый. Бей! Бей! В штыки их, братцы, изменников!
Женский визг. Задавили! Ой-ой! Помогите!..
Ливен. Государыне дурно!
Мария Федоровна. Бегите, бегите, господа! Спасайте императора! Paulchen, Paulchen!..
Мария Федоровна падает в обморок. Входит Павел. За ним – Анна.
Павел (в дверях). Что это?.. Что это?.. Бунт?..
Офицер (солдатам). Стой, ребята! Государь.
Павел. Смирно-о!
Солдаты, взяв на караул, строятся. Шум стихает.
Павел (Палену). Скажите же, сударь, на милость, что это? Как осмелились?..
Пален. Не могу знать, ваше величество! Должно быть, опять тревога фальшивая, как тогда, в Павловске, от рожка почтового, и здесь, в Петербурге, от бочки пустой…
Павел. Сами вы, сударь, бочка пустая!.. (Наступая на солдат.) Палок! Плетей! Шпицрутенов! Я вас всех!..
Анна (бросаясь к Павлу). Государь!
Павел. Нет, нет, княгиня, оставьте!.. Вы не знаете…
Анна (тихо). Знаю, Павлушка, знаю, миленький, – верные все. Разве не видишь, как испугались?..
Павел. Испугались? (Старому гренадеру.) Чего испугались?
Гренадер. Так точно, ваше величество, дюже испугались.
Павел. Да чего же, дураки?
Гренадер. Беда, думали, во дворце. На дворе туман, зги не видать. А тут за гауптвахтой тревогу забили, да кто-то из ребят как крикнет: «Беда во дворце!» – так сразу и кинулись. Сами не рады. Черт, видно, попутал, померещилось…
Павел. Ах, дураки, дураки! Ну, что с вами делать?..
Анна (тихо). Прости, Павлушка!
Павел. Точно ли нет между вами изменников?
