Юрий Хазанов - Мир и война
В начале десятого вечера Юрий позвонил в квартиру Изы. Открыла ее мать. Это было видно сразу — перед ним стояла постаревшая копия Изы.
— А ее нет, — сказала женщина.
У Юры мелькнула страшная нелепая мысль, что с этой женщиной он лежал на кровати сегодня на рассвете, а потом она за день сразу постарела и стала вот такая… Как в «Портрете Дориана Грея» у Оскара Уайлда…
— Как же?.. — проговорил Юрий. — Мы договорились. Может, она вот-вот придет?
— Нет, не думаю. Она поехала далеко.
Наверное, что-то случилось — какие-то домашние дела…
— Ну что ж, передайте ей привет от Юры.
— Хорошо, — сказала мать Изы.
Дверь закрылась.
Он был несколько огорошен: она ведь сразу согласилась вчера. Хотя бы записку оставила, а то просто — нет дома и все… Оставалось чувство незавершенности, неясности, обиды. С ним он бродил по вокзалу в ожидании поезда, но оно быстро улетучилось, когда улегся на полку вагона, и его сразу стало клонить в сон…
* * *Иза, здравствуй!
Как ты понимаешь, я уже довольно давно в Ленинграде (несмотря на то, что ты меня не проводила) и снова тяну лямку. Сопроматы, теормеханика — брр! Снова скучно и тоскливо, не с кем слова сказать, и тебя нет поблизости. Одно утешение — Ленинград. Как он мне нравится! Куда больше нашей Москвы. Особенно в солнечную погоду — проспекты, дома, купола, Нева — красотища! Я его уже неплохо знаю, если когда-нибудь приедешь, смогу показать и рассказать.
Дело с моим опозданием окончилось. Помучили меня еще немного и решили задержать присвоение очередного звания. Это ненадолго, максимум на полгода. Миле я уже написал об этом. Вы, наверное, видитесь каждый день в институте, передай ей, пожалуйста, привет.
Я часто вспоминаю лето, наши походы на водохранилище, и как мы были в театре, и в ресторане, и какое у тебя было красивое платье. Даже помню запах духов, хотя вообще-то не люблю все эти запахи, но «Подарочные» мне нравятся. Это ведь они были, да?
У нас скоро начнется практика по вождению автомобиля, так что сяду за руль машины «Газ-АА», нажму на газ — и пошел! Будешь хорошо себя вести — покатаю и тебя. Ха-ха!
Но все равно тошно. Если напишешь, буду рад. Ты ведь сама говорила, что можно переписываться, поэтому ожидаю длинных посланий обо всем на свете. Адрес на конверте.
До свидания.
ЮраОн считал, что письмо получилось достойным: никаких намеков на самое главное из того, что между ними было (вернее, не было), никаких признаний в любви, а значит, и никакого урона для самолюбия, и в то же время вполне дружеское, вежливое, с легким юмором, с ненавязчивым признанием, что они приятно провели время.
В общем, все на месте в этом небольшом, но изящном послании.
Ответа он не получил никогда.
…Встретил он Изу совершенно случайно, лет через сорок. Произошло это на дне рождения близкого приятеля. К этому времени и он, и она были известными диссидентами, имена которых знали не только у нас в стране, а за ее границами, закрытыми на большой амбарный замок. Юрин приятель (назовем его Юлий) уже отсидел пять лет в тюрьме и в лагере и отбыл несколько лет ссылки «за деятельность, направленную на подрыв советского государства и его общественного строя». Иза и ее супруг в заключении не были, но проявили много мужества и благородства, помогая арестованным (и пока еще не арестованным), защищая их эвентуальные права (кои не были им даны, как и всем прочим).
Юрий как-то рассказывал приятелю о своем давнем знакомстве с Изой, поэтому естественно, что тот, кивая на него, сказал ей в тот вечер:
— А с Юрием, по-моему, вы давно знакомы, да?
— Нет, — ответила Иза, — я его не знаю.
И отвернулась…
Неужели эта пожилая морщинистая женщина с хриплым прокуренным голосом — та самая Иза Кедрина? Он бы никогда в жизни ее не узнал! Ни одной прежней черты не сохранилось в ее лице. Ну и ну, что выделывает с людьми эта штука, называемая жизнью…
Но почему она отреклась от знакомства с ним? Не может ведь быть, чтобы сохранила обиду за ту нелепую ночь почти полвека назад? Смешно… Тогда что же? Остается одно: выходит, это связано с судебным процессом его приятеля, на который Юрия привлекали как свидетеля и где на одном из допросов он допустил противную промашку, слабость, а на самом суде выглядел достаточно жалким под градом хамских окриков председателя суда Смирнова, на фоне злорадного смеха подставных зрителей и достойно и непринужденно держащих себя обвиняемых…
Только все это было тоже достаточно давно, уже расставлены все точки над «i», с Юлием они снова дружат, и некоторые люди принесли Юрию извинения за свои максималистские суждения о его поступке… И не было и нет ни в том случае, ни вообще в нашей жизни таких, кто мог бы считать себя кристально чистым. А если есть, то либо этим людям фантастически повезло, либо они просто святые. Но святым не пристало бросать камень в других, а тем, кому повезло, — и подавно… И, выходит, его давняя знакомая Иза из тех твердокаменных ригористов, чей незыблемый принцип: ничего не забывать, ничего не прощать. Но ведь тогда…
Впрочем, поставим здесь точку. Об этих невеселых событиях попытаемся подробно рассказать значительно позднее.
ГЛАВА V. «Ну, воентехник!..» Юрий в амплуа Гарольда Ллойда. Эротические видения… А тем временем в Польше… Стажировка под Минском
1
— …Ну, давай, воентехник, поехали!.. Да не жми так на газ!.. Сцепление, сцепление выключи!.. Теперь первую втыкай… Отпускай… плавно… Не рви!.. А, твою… Бери рукоятку, заводи снова… От стартера не возьмет…
Воентехник Юрий покорно вылез из кабины грузовика, подошел к радиатору с белесой овальной нашлепкой на облицовке: «ГАЗ», с трудом сунул заводную ручку в нижнюю прорезь («проклятая, никак не зацепляется!»), крутанул… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… Мотор чихнул, ручка вернулась обратно, больно ударила по руке… («Черт! Хорошо, инструктор не видел… Он ведь предупреждал: не надо отпускать…»)
— Давай еще! — закричал инструктор из кабины. — Пересосал, когда первый раз заводил. Говорили тебе…
Юрий крутанул снова. Двигатель заработал.
Ух, слава Богу… Но теперь новая опасность: чтобы опять не заглох, когда будут трогаться с места. А потом все эти переключения, прогазовки… и вообще — нужно сразу смотреть вперед и назад, налево и направо… И тормозить, и снова ехать… А кругом люди, трамваи, рельсы, столбы, тротуары… Охренеть можно…
— …Куда поехал на милиционера?! Видишь, он пузом к нам стоит! Тормози, твою!.. Ну, воентехник, слабо у тебя с ездой, нужно навыки отрабатывать… Давай поехали! Да выжми сцепление-то! Не слышишь, рычит, как серпом по яйцам!.. Так, теперь прогазовочку… переключай… Да не туда суешь, это третья!.. Ну, воентехник…
Не пройдет и года, как эти разболтанные от рожденья «газики» станут для Юрия чуть не домом родным — он будет знать про них все: что силенок им здорово не хватает, что застревают в любой луже, что обогрева в кабине не было и нет, что у них все время летят промежуточные валики, что заводить их — мука мученическая — и летом, и зимой…
А пока он старался прилежно выполнять указания инструктора — но у него не очень получалось, и это было неприятно и унизительно. У других — ему казалось — все выходило куда лучше и быстрей.
За рулем он очутился не по собственной воле, а потому что они в Академии почти уже закончили изучение устройства автомобиля и теперь необходимо было научиться его водить. Может, оттого, что Юрий так и не удосужился понять, что же заставляет машину двигаться и как устроены карбюратор или там задний мост, она упрямилась и не хотела ему подчиняться так, как другим новичкам. А может, дело в том, что нудно ему это было — не вызывало ни любопытства, ни удовольствия. (Однако уже через несколько лет и до сей поры, спустя полвека, каждый раз, садясь за баранку, он испытывал и испытывает целый рой приятных чувств, в которых перемешаны в разной пропорции — легкий азарт, чувство освобожденности, еле ощутимого превосходства, новизны, предвкушения чего-то, наконец, просто спортивный интерес…)
А в том году было опять все тошно, неинтересно, и езда за рулем находилась далеко не в последнем ряду. На подсознательном уровне он начинал уже, видимо, понимать, что Академия и профессия инженера нужны ему, как… как крокодилу галстук (тогда еще не было в ходу выражение «как рыбке зонтик»). Кроме того, вообще было одиноко, тоскливо, скучно; дружить по-настоящему не с кем; влюбиться — не в кого; действия на сексуальном фронте давно окончились, и возобновить не было ни умения, ни куража.
Ранней осенью того же года он ехал как-то в трамвае, на передней площадке прицепного вагона. А на задней моторного стояла девушка, и они смотрели друг на друга. И Юрий вдруг почувствовал, что она та самая, которую он, быть может, давно искал и не находил… И она поняла и ответила тем же… А потом вскоре они сошли — она и какая-то женщина, наверное, ее мать…
