Стивен Сейлор - Рим. Роман о древнем городе
Обо всем этом размышлял Потиций, вспоминая первые консуалии и так называемое похищение сабинянок. Да, как бы то ни было, а это Ромул подарил Потицию Валерию.
Она спала – Потиций понял это по тихому похрапыванию. Рассматривая ее лицо, вспоминая все совместно прожитые годы, он решил, что их брак все равно был бы удачным, независимо от суровых законов Ромула. Их дети выросли бы достойными уважения и послушными, даже если бы царь не утвердил закон о непреложности отцовской власти. Отец Потиция частенько не одобрял его решения, но он никогда бы не воспользовался законом, чтобы наказать сына или сломить его волю. Да и вообще, что знал о воспитании детей или почитании отца Ромул, сам не имевший ни сыновей, ни дочерей и утверждавший, что у него нет земного отца? И тем не менее мир, в котором люди будут жить после Ромула, будет отличаться от прежнего в первую очередь в силу установленных им законов.
В дверь его дома постучали. Двигаясь быстро, но осторожно, чтобы не разбудить Валерию, Потиций подошел к двери и отворил. Послеполуденный солнечный свет слепил глаза, мешая рассмотреть гостя, и Потиций узнал его, только когда тот заговорил.
– Добрый день, родич.
– Пинарий! Что тебе здесь нужно? Праздник закончился. Я уж думал, что мне не придется увидеть твое лицо по крайней мере год!
– Недобрые слова, родич. Неужели ты не пригласишь меня в дом?
– А разве у нас есть что сказать друг другу?
– Пригласи меня и узнаешь.
Потиций нахмурился, но отступил в сторону, впуская Пинария, и закрыл за ним дверь.
– Говори потише. Валерия спит.
Из-за плетеной ширмы, отгораживавшей супружескую постель, доносилось тихое похрапывание.
– Я присмотрелся к ней на пиру, – сказал Пинарий. – Она все еще привлекательна, даром что столько лет прошло. Окажись я тогда чуть порасторопнее тебя…
– Что тебе нужно?
Пинарий понизил голос:
– Грядет перемена, родич. Некоторые из нас переживут ее. Но не все.
– Говори яснее.
– У тебя всегда были разногласия с царем. С самого начала его правления ты не раз выступал против его воли. Если бы он сказал тебе, что его правление скоро закончится, пролил бы ты слезу?
– Вздор! Здоровью Ромула позавидуют многие, кто вдвое моложе. Он по-прежнему водит в битвы своих воинов и сражается в первых рядах. Он проживет сто лет.
Пинарий вздохнул и покачал головой:
– Ты и впрямь не имеешь представления о том, что происходит, родич?
Обычно Пинарий так и говорил с ним – загадками, тоном, в котором мешались жалость и презрение. Правда, Потиций понял, что его родич настроен серьезно и говорит о чем-то очень важном.
– Тогда скажи мне, что происходит за спиной царя?
– Сенаторы ворчат, что он стал слишком надменным, что он правит слишком долго, что воспринимает данную ему власть как должное и злоупотребляет ею. Ты сам не раз видел, как он вышагивает по Палатину в пурпурной тунике и покрывале с пурпурной каймой, в окружении приближенных молодых воинов, беспутных грубиянов. Набрал себе головорезов и назвал их этрусским словом «ликторы», что значит «царские телохранители». Это его новое увлечение. А на днях, соблаговолив в кои-то веки посетить заседание сената, он восседал там на высоком кресле, смотрел на всех сверху вниз и даже вида не делал, будто слушает речи почтенных мужей, – отпускал солдатские шуточки и хохотал со своими ликторами. Оживился он, только когда на заседание с жалобой на достойного, состоятельного человека явился какой-то дерзкий свинопас. Тут он мигом вынес решение – и какое? В пользу свинопаса и против сенатора! Пока мы все сидели, разинув рты и онемев от возмущения, он объявил, что бо́льшую часть недавно завоеванных лучших пахотных земель разделит между своими солдатами, не советуясь с нами, хотя нам, может быть, уделит некую долю. Чего после этого можно ждать? Да чего угодно! Того и гляди царь начнет изгонять из сената мужей из древних родов, заменяя их свинопасами, не знающими своих родословных и лишь вчера прибывшими в Рим.
Потиций рассмеялся:
– Да, Ромул любит простых людей, и они его любят. А почему бы и нет, если самого его вырастил свинопас? Он может жить во дворце, но его сердце все равно будет в свинарнике. А о солдатах он заботится, потому что любит их, а они любят его. Такой уж он, Ромул, вечный смутьян и вожак сумасбродов. Мне жаль бедных сенаторов, которые стали чересчур алчными и слишком жирными, чтобы сберечь любовь царя! Ты жалуешься, что он высокомерен, что любит покрасоваться в пурпурном одеянии. Но тебе-то до этого какое дело? Да никакого! На самом деле тебя волнует другое. Защита собственных привилегий от новых поселенцев и простого люда, который, по твоему мнению, не хочет знать своего места.
Пинарий выставил челюсть:
– Может быть, в чем-то ты и прав, родич, но больше так продолжаться не может. Приближается решающий день, отмеченный в календаре небес.
Потиций хмыкнул:
– Против Ромула все время устраивали заговоры, но Ромул всегда с ними справлялся. Неужели ты пришел ко мне затем, чтобы рассказать об очередном заговоре и пригласить меня принять в нем участие?
– Родич, ты всегда видел меня насквозь! – улыбнулся Пинарий. – Я сроду не говорил тебе правду, но тем не менее не имею от тебя никаких секретов.
Потиций покачал головой:
– Знай, ни в каких заговорах против царя я участвовать не стану. – (За ширмой Валерия вздохнула и повернулась во сне.) – Это мое последнее слово. Тебе лучше уйти.
– Ты глупец, Потиций. Всегда им был, им и остался.
– Может быть, и так. Но я не стану изменником.
– Тогда, по крайней мере, держись подальше от царя, если хочешь сохранить свою голову. Этруски говорят: «Когда коса косит сорняки, она срезает и добрую траву». А о наступлении решающего дня ты узнаешь по тому, что солнце затмится и на место дневного света придет ночная тьма.
– О чем ты говоришь?
– Потиций, может, твои этруски и научили тебя гаданию, но оставили совершенно несведущим по части небесных явлений. Изучать их выпало на мою долю. Много лет тому назад Ромул поручил мне отыскать мудрых людей, которые умеют предсказывать движения солнца, луны и звезд, чтобы мы могли четче различать времена года и фиксировать дни праздников. От них я узнал, что существуют способы заранее узнать о приближении тех или иных редкостных явлений. Так вот, я знаю, что скоро на короткое время свет солнца погаснет – боги лишат царя своего благоволения. Ромул покинет землю, причем вместе с тем, кто будет стоять слишком близко к нему. Ты понял?
– Я понял, что ты еще более безумен, чем я думал!
– Так или иначе, родич, ты предупрежден. Я сделал все, что мог, чтобы спасти тебя. Но если ты проболтаешься, прелестная Валерия преждевременно станет вдовой.
– Убирайся из моего дома, родич!
Не сказав больше ни слова, Пинарий удалился.
* * *После визита Пинария Потиций лишился сна, поскольку в правдивости прощальной угрозы родича ничуть не сомневался. Он подумывал о том, чтобы предупредить Ромула, но всякий раз, представляя себе, как это сделает, чувствовал, что ему не хватает духа. Он сам не знал, что было причиной этого: страх перед Пинарием или тот факт, что, несмотря на все заверения в лояльности, его отношения с царем были ничуть не менее натянутыми, чем у других сенаторов.
Пинарий ушел от него, оставив тревожное ощущение того, что нападение на Ромула неминуемо. Всего через несколько дней Рим праздновал консуалии, обряды и состязания которых напоминали о первых атлетических играх и похищении сабинянок. Обязанности гаруспика заставляли Потиция находиться рядом с царем, и весь день он провел в напряжении, мучаясь неизвестностью, страхом и дурными предчувствиями. Праздник открылся жертвоприношением Консу, богу тайных замыслов, с которым Ромул советовался, когда затевал похищение сабинянок, и которому воздвиг алтарь, когда эта затея увенчалась успехом. Огонь на алтаре Конса поддерживали весь год, но открывали святилище только на консуалии, когда царь просил бога не оставить благоволением его тайные планы. Трудно было найти более подходящий день для покушения на царя. Пинарий тоже участвовал во всех церемониях. Потиций не сводил с него глаз, но в его поведении не было ничего необычного. Обряд прошел как подобало. Жертвы Конс принял благосклонно, в подтверждение чего играм сопутствовала прекрасная погода и день прошел без происшествий.
За ним последовали другие дни. Они шли своим чередом, никакого переворота не происходило, однако спокойствие и крепкий сон к Потицию так и не вернулись. Он поймал себя на том, что теперь смотрит на царя и сенаторов другими глазами. Все, что говорил Пинарий, было правдой: царь зазнался, стал высокомерным и беспечным. Он нарочито, на глазах у всех, оказывал предпочтение молодым воинам и новоприбывшим горожанам, открыто пренебрегая старыми товарищами. В его присутствии сенаторы скрывали свой гнев, но, когда царь, окруженный сворой ликторов, удалялся, их лица искажала злоба. Они начинали перешептываться, однако, стоило Потицию приблизиться, умолкали.
