Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины
– Везите ее домой, – устало сказал Володислав. На лице его отражались досада и разочарование, от которых даже черты лица стали как-то резче. – Ты можешь сесть в седло?
– А-а… – выдохнула Соколина, и это следовало понимать как «да».
Она не была уверена, что удержится на лошади, но одно было ясно: лов для нее закончен.
* * *До Свинель-городца ехали шагом – один из парней вел Аранку под уздцы, второй следил за Соколиной, всегда готовый подхватить, если будет падать. Сама она вцепилась в гриву и все силы сосредоточила на том, чтобы не упасть. Раза три останавливались, девушку снимали с седла и укладывали на травку передохнуть. Она мечтала, чтобы каким-то чудом здесь оказалась Предслава – та придумает, что делать, чтобы не шла кровь, не раскалывалась голова, не болели ребра и все мышцы.
Наверное, она теперь вся в синяках. Какое счастье, что, кроме носа, других переломов нет, только ушибы и ссадины. И порванный рукав… Платье испорчено – а ведь только второй раз надела. Челядинки отстирают пятна крови, а потом надо отдать Предславе – она сумеет перекрасить. А еще лучше – прямо сейчас оказаться дома, на своей лежанке… о-ох, тошно!
Нос сломан… сломан нос… Как у отца… как у брата Мистины… У них обоих сломаны носы и свернуты на сторону; люди шутят, что, мол, видно близких родичей. Соколина, при всех ее мальчишеских ухватках, не была равнодушна к своей красоте и не могла спокойно думать о ее потере.
– От я теперь красота буду нена… глядная, – прогундосила она. – Вся в батюшку…
– Не, не такая, – утешил ее Ольтур, сам вне себя от досады и печали. – У них с Мистиной переломы были сбоку – ну, когда краем щита или еще чем в нос со стороны бьют и сносят. А у тебя удар пришелся прямо спереди, так… может, горбинка останется, а может, ничего… Но ты не грусти – я тебя всякую любить буду.
Соколина не ответила. И обрадовалась про себя, что Хакон уехал и ничего этого не видел. Ни ее падения, ни распухшего красного лица. А потом еще будут синяки под глазами… хоть из дому не выходи. Добраться бы до него еще!
* * *И вот Соколина дома. Охающие служанки раздели ее, уложили, еще раз умыли. Осинка пустился во весь дух в Коростень за княгиней. Вот Предслава – молчит, не причитает, шепотом распоряжается челядинками: греть воду, заваривать травы, делать примочки… Утешает больную и поругивает мужа-блудоумца: заигрался, чуть девку не загубил… Сует в руки кусочек льда из ледника, завернутый в чистую ветошку: приложи к носу.
Среди всех этих хлопот Предслава порой вдруг садилась на лавку и замирала, сложив руки на коленях и глядя куда-то в темный угол. Она с утра знала, что Логи-Хакон не поехал на лов, а отбыл обратно в Киев. А ведь у Володислава был какой-то замысел против него, для чего он хотел использовать и Соколину. «Придумал, с нами же девка поедет…» Володислав вызвал Соколину состязаться уже после того, как они с Маломиром обсуждали, как бы заставить Хакона скакать по нужной тропе…
Уж не надеялся ли муж, что Хакон поскачет за Соколиной? Таким образом он, Володислав, с помощью девушки приведет своего врага в ловушку! И конец его при этом будет выглядеть как бесславным, так и естественным: погнался за девкой да убился. Бывает…
Но Логи-Хакон ускользнул. А удар приняла на себя Соколина. Предслава с трудом сдерживала жгучее желание, дождавшись мужа с охоты, встретить его с пестом в руках и хорошенько наломать бока. За шесть лет замужества ни разу у них такого не бывало, но сегодня, если ее догадки верны, он это заслужил!
* * *Однако время шло, а ловцы все не ехали. Стемнело. Предслава несколько раз посылала в Коростень: нет, и князь не вернулся. Она не знала, что делать: то ли оставаться с Соколиной, то ли идти домой к детям. Да куда же все пропали: Володислав, Свенгельд с обеими дружинами? Ведь не говорили заранее, что останутся в лесу ночевать…
Лишь ближе к полуночи, когда Соколина заснула, Предслава кликнула свою челядь и собралась домой. А выйдя к воротам, увидела впереди на дороге множество огней – факелы в руках медленно приближающейся дружины. Сперва она обрадовалась, потом встревожилась. Предслава стояла у ворот, желая поговорить со Свенгельдом о несчастье с дочерью. Может, он потому так и задержался, что хотел на месте определить причину? Не подозревает ли умысла? И на кого возлагает вину?
Сердце ёкало: а что, если воевода уже вскрыл вину Володислава и между ними произошла ссора? В груди разливался холод, и хотелось бежать навстречу медленно приближающимся огням. О боги, да что же они так ползут?
Ни криков, ни усталого хохота, который всегда сопровождал даже позднее возвращение ловцов. Тишина, лишь шорох шагов и конский топ – тоже медленный, угрюмый. Как страшный сон… Не в силах выдержать этой тишины, Предслава сделала несколько шагов вперед, из ворот…
Вот они уже рядом. Передние ряды дружины смотрят на нее и молчат. Лица замкнутые, осунувшиеся, будто с войны идут. Не поздоровается никто, не похвастается добычей, ни пожалуется: дескать, голоден как волк, быка печеного съем…
За первыми рядами ехала волокуша. Добыча? Нет, волокуша не сильно нагружена, в ней, кажется, всего одна туша… никаких рогов… что-то темное… Медведь? При свете факелов не видно шкуры. Скорее это похоже на…
– Боги мои! – Предслава схватилась за грудь. – Это… это?
Перед ней остановился Сигге Сакс. Постоял, помолчал – то ли сам собирался с духом, то ли ее хотел подготовить. Его округлое, довольно полное лицо, рассеченное старым шрамом от правой стороны лба до нижней челюсти слева, в отблесках огня казалось постаревшим и суровым. Потом ответил:
– Воевода наш… Медведь заломал.
* * *Ловчие князя Володислава знали, что в выбранном для загона участке ходят олени и косули, не считая разной мелочи. Они лишь не ведали, что за ночь туда подобрался медведь. Дичь выскакивала с широкой стороны лядины, попадая под стрелы и сулицы ловцов. Все смотрели туда, и потому Свенгельд заметил бурую тушу, на четырех лапах несущуюся прямо на него сбоку, когда та была уже совсем близко. Напуганный и разъяренный шумом и многолюдством, медведь шел на прорыв.
– Ого! – только и рявкнул Свенгельд, подхватывая рогатину.
Он так и поехал с той, что обнаружил утром возле своей лежанки. Приготовил ее в расчете на кабанов, но и медведя встретил с охотой.
Вокруг раздались крики. В бурого полетели стрелы. Частью они свистнули мимо, частью достигли цели, но стрелой медведя не остановить.
– Это мне! – крикнул Свенгельд и в радостном азарте подался навстречу зверю.
Увидев перед собой железный наконечник рогатины, тот встал на дыбы. Свенгельд ударил прямо под грудь; наконечник вошел в мохнатую тушу, однако медведь с яростным ревом пер вперед, норовя добраться до врага.
А потом Свенгельд ощутил, как упал напор на рогатину в его руках. Только потом расслышал хруст. Наконечник обломился, и медведь налетел на него воняющей душной горой, облапил, опрокинул, вонзая когти в бока и разевая пасть во всю ширь над головой упавшего…
Одновременно с этим отроки кинулись на него со всех сторон. Мгновенно медведь был утыкан десятком копий; стоял дикий рев, истошные вопли. О прочей дичи все забыли, спасенные олени и зайцы мчались сквозь строй ополоумевших ловцов и скрывались на другой стороне лядины.
Чья-то рогатина вошла медведю прямо в пасть и пронзила глотку, не дав желтым клыкам сомкнуться на голове Свенгельда; зубы заскребли по железу. Множество клинков вошло в мохнатые бока; еще живой, медведь был поднят на них и отброшен. Ошалелые, охваченные ужасом отроки даже не заметили тяжести туши, желая поскорее освободить воеводу из захвата.
Воевода был весь в крови – своей и медвежьей. Его попытались приподнять – кровь хлынула из горла. Из судорожно открытого рта вырвался хрип; кровь алела на полуседой бороде воеводы, словно пролитое на пиру вино. Не в силах говорить, он будто хотел что-то сказать, даже крикнуть безумным взглядом выкаченных глаз. Трехпалая рука приподнялась над древком обломанной рогатины – и упала в примятую траву.
Сигге Сакс и Эллиди с двух сторон вцепились в него, пытаясь быстро оценить, нужна ли перевязка. Но уже поняли, нет: сломанное ребро вошло в легкое и пробило насквозь. Видавшие подобные раны на поле битв старые хирдманы переменились в лице – все будет кончено прямо сейчас.
Эллиди сунул руку под окровавленную бороду воеводы и попытался нащупать жилку. Потом взял за запястье, вглядываясь в застывшие полуприкрытые морщинистыми веками глаза.
– Все, – тихо сказал Сигге.
Они двое сидели на земле по сторонам лежащего тела, остальные стояли тесным кругом. И никто не верил в случившееся. Несколько мгновений – и их бодрый, смеющийся вождь лежит бездыханным в луже сохнущей крови…
А два человека из стоявших над ним посмотрели на обломок рогатины, валяющийся рядом с телом, потом подняли глаза друг на друга. Оба они сделали все возможное, чтобы этого не произошло. Зная об этом, оба чувствовали глубочайшую растерянность. Это было еще не горе потери, не страх расплаты, не тревога о будущем. Лишь изумление перед хитростью и коварством злой судьбы – той, что сильнее сильнейшего.
