Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
Дарья из деликатности нашла себе какое-то дело на дворе, накинула теплый платок и вышла; лохматая голова тоже спряталась. Луиза присела на краешек лавки возле Яковлева. Она не решилась расспрашивать его, где и как он провел этот месяц, ограничившись лишь вопросами о том, здоров ли он, голоден ли и не подать ли чего. Он отвечал ей односложно. Затем, собравшись с духом, она рассказала ему о недавней смерти Павла Ивановича Голохвастова, мужа его покойной сестры. Старик так и не оправился от сабельной раны в лицо, полученной от пьяного улана в саду близ горящего дома в Москве; третьего дня его хватил удар, оборвавший его мучения; его уже похоронили… Быстрым движением Луиза схватила руку Яковлева и поднесла ее к губам.
Благодарю тебя, Господи! Он приехал! Эти несколько недель она жила в постоянном страхе, не понимая, что происходит, чего от нее хотят, о чём говорят. Только Павел Иванович, знавший по-немецки, был ей опорой в этом диком краю, среди свирепого вида мужчин с бородами, одетых в нагольные тулупы, и крикливых женщин, разглядывавших ее, словно диковинную зверушку. Когда третьего дня за ней пришли и стали куда-то звать, махая руками, а потом ухватили за рукав, она страшно перепугалась, думая, что ее хотят убить (русские не любят немцев!). Она взяла на руки Сашеньку и пошла за мужиками в соседнюю избу; там на столе лежал Голохвастов, в головах у него горела свеча. Как она плакала о нём! Бабы качали головами и тоже пускали слезу, глядя, как она убивается; староста послал сына в город и потом совал ей в руки баранки, пряники, яблоки, кулечки с изюмом… Но теперь приехал барин, отец ее ребенка, которого мужики называют и своим отцом. Теперь уж они не пропадут. Ich danke demn Herrn, danke demn Herrn!
* * *
«Москва, 14 октября 1812 г.
Моя дорогая, читать твои письма – величайшее мое удовольствие, я принимаюсь за них первым делом, когда прибывает эстафета. Они очаровательны, как ты, живописуют твою прекрасную душу, в них видны все твои прекрасные свойства. Ты – само совершенство.
Я совершенно здоров. У нас впервые шел снег, однако не холодно. Не думаю, что я скоро смогу приехать в Париж, а тебе слишком далеко ехать в Польшу. Трижды поцелуй за меня сына. Adio, miou ben. Безраздельно твой, Нап.»
* * *
Анри Бейлю отнюдь не улыбалось отправляться в дорогу, чтобы ветер облепил его мокрым снегом. Неделю назад у него страшно разболелись зубы, и с тех пор стало только хуже: он чувствовал жажду, жар, озноб, но Дарю был непреклонен. Раздраженный постоянными отговорками своего кузена, он припечатал его таким выражением, что даже погруженные по уши в работу секретари вынырнули из своих бумажек. Чтоб завтра же духу его не было в Москве! Пусть отправляется в Смоленск и организует там, в Могилеве и Витебске, резервное снабжение армии в преддверии зимы.
Вот уж повезло так повезло! До сих пор Анри лишь прихлебывал лихо, а теперь целиком перейдет на эту диету. Честное слово, лучше бы его услали интендантом в какую-нибудь глушь, в поселок на две тысячи душ, где он жил бы в мире со всеми, кроме непосредственного начальника (как обычно), чем сделали начальником самого, заставляя что-то с кого-то требовать и отвечать за чужое разгильдяйство. Смоленск! Там он будет совершенно оторван от мира, все новости будут ограничиваться рапортами и справками о реквизициях и закупках, хуже того: почта будет пролетать в Москву под самым его носом. Письма простых смертных и так идут в Париж целых сорок дней! В общем, его поимели во все дыры, и если он в ближайшее время не справит себе одну-две пары панталон, это начнет бросаться в глаза. Анри уже написал в Оршу, прося купить ему с оказией четыре-пять аршин синего сукна или шесть-семь синего казимира в Ковно или Вильне.
Надежда на реквизицию от третьего сентября очень слабая; гораздо проще будет закупить муку, овес и скот в Могилеве. Дарю поставил конкретную задачу: через полтора месяца в смоленских магазинах должно быть сто тысяч квинталов муки! От Анри хотят, чтобы он творил чудеса, тогда как он и с обычной работой справлялся с трудом. Разве что ему удастся уболтать богатых евреев… но для этого их придется вызвать в Смоленск из Могилева. Как? Не его дело. На это есть губернатор и местные власти.
Подумать только, он отправился в этот поход за развлечениями! Чужие края, экзотика, новые впечатления… Конечно, перебегать из дворца в дворец, спасаясь от огня, было увлекательно, но эта игра быстро закончилась, ее сменили скучнейшие в мире разговоры – сплошь о серьезных вещах, которым придавали огромное значение, так что битый час приходилось объяснять то, что можно было бы изложить за десять минут. И самое главное – с самой Германии Анри не беседовал с дамами и не имел любовниц с самой Польши. Впрочем, недавно одна оборванная, изможденная женщина предложила ему в наложницы свою дочь – худенькую заплаканную девушку, но Бейль никогда не получал удовольствия от чужих страданий, он дал им денег и отпустил (хотя, скорее всего, они предпочли бы ассигнациям краюшку хлеба, а положение офицерской содержанки – риску быть изнасилованными солдатами). Кто бы поверил, что в России любезные французы превратятся в варваров! Один капитан, прекрасный, как Аполлон, с которым кузина Бейля танцевала кадриль этой зимой, повёл себя совершенно недостойно, низко и грубо с двумя плачущими женщинами, у которых было трое детей – старшему не больше семи! Неудивительно, что русские с такой прытью покинули свою прекрасную столицу, не желая вкусить занесенной к ним «цивилизации»; носясь в своих дрожках по выжженным улицам Немецкой слободы, Анри не приметил ни одной беременной, ни одного хромого! Кстати, его бойкий кучер Артемисов, с которым Бейль научился объясняться жестами, зная по-русски не больше пяти слов, поколебал его теорию о связи
