Век Просвещения - Петр Олегович Ильинский
Ой, горюшко мое! Вот за каким бесом, скажи, Гаврилыч, тебя тянет на крамольные мысли? Жизнь не дорога – так хоть детей пожалей, кровиночку родимую. Обещал останавливаться, лишнее додумывать, а не дописывать. Ладно-ладно, еще попробую язык попридержать, будут оказии. Да и здесь – замер вовремя, себе кое-что сказал, а в тетрадь не занес. И вообще на сей выпад собственный могу с легкостью дать рипост и ответствовать, как на духу, безо всякой враки: страшное дело эта бумага – тяжело ей напрямую лукавить, особливо, когда один на один. Кажется, будто и не себе самому врешь, а кому-то иному, словно в воздухе разлитому разуму, понимай, значит – высшей силе. Точно на молитве, право слово. Паче исповеди, прости Господи. Вот оно как получается, сам безо всякого понуждения поверяешь ей и подлинную, и подноготную. Ну, что ж, будем прятать сии листы поглубже да попроворнее и никому о них не сказывать, а пуще всего – милому другу Варварушке, женушке ненаглядной, верной и ласковой. Ах ты, сладость нежнейшая, сердечная моя привязанность и любовь до гробовой доски!
12. Реляция
«…Сим доношу, что армия Вашего Императорского Величества ни одного вершка земли не уступила неприятелю, хотя последний имел на своей стороне не токмо авантаж ветра, но также и превосходные нумера, а особливо многую конницу. После десяти часов непрерывной баталии и изрядной рубки войска наши остались непременно на своем месте, стоя поперек, чтобы неприятелю фронт делать, откуда бы он ни решил свои апроши возобновить. И держались стойко, почти безо всякого исключения.
Когда же наутро прусская кавалерия к желанному расстоянию подъехала и наши легкие войска атаковать хотела, то оные, раздавшись направо и налево, артиллерии место очистили, которою неприятель так встречен был, что в великое смятение и расстройство впал, и с немалым ущербом ретироваться принужден был, и после сей неудачи тревожить нас уж не решался.
Иноземные же советники союзного штаба, Его Высочество саксонский принц Карл, а с ним и генерал граф Сент-Андре, знатно не надеясь на счастливый исход сего дела и заключа худые действия, от наших позиций еще с самого утра ретировались и только ныне обратно в расположение прибыть изволили.
Потери же, по смотру произведенному, представляются весьма значительными, бо во всех полках, что в баталии были, здоровых строевых в каждом состоит не более пятисот человек. Также велик урон армейской казне, из которой совокупно пропало пятьдесят две тысячи девятьсот семьдесят рублей и семьдесят копеек с четвертью.
А впрочем, почти все части войска Вашего Величества, генералы, штаб– и обер-офицеры, а также и солдаты, проявили храбрость изрядную, и я о том не в состоянии Вашему Императорскому Величеству довольно описать, и аще бы солдаты во все время своим офицерам послушны были и вина потаенно сверху одной чарки, которую для ободрения выдать велено, не пили, то бы можно такую совершенную победу над неприятелем получить, какова желательна».
13. Неопределенность
Наискосок, в обход стола. Потом вдоль стены, до окна и обратно. Шесть шагов и еще четыре. Разворот. И еще четыре. Повернуться на каблуках. Стекла заиндевели, ничего не видно. Каков мороз, однако! Из всех щелей тянет. Приказать, чтоб зажгли свечи. Нет, не надо, лучше пока в темноте. А-ах, проклятье! – кулак поднялся и с размаху грохнул по гулко отозвавшейся столешнице.
Сэр Генри находился в дурном, даже чрезвычайно дурном состоянии духа. И не было этому конца и края, совсем как петербургской зиме. Не помогала почти свежая, пришедшая с опозданием всего лишь на три недели лондонская газета, не туманил голову облегчительной терпкостью стакан, и другой, третий, хорошего виски. Даже мелкие удачи вроде отгрузки небольшой партии строевого леса на нейтральный португальский корабль за какие-то смешные – из-за болезни сразу нескольких таможенных чиновников – деньги не могли поднять настроения почтенному коммерсанту. Непонятная война, во-первых, затянулась, во-вторых, мешала торговле, особенно британско-русской. Обычно трудности сэра Генри не пугали – пусть конкуренты плачут, а мы как-нибудь выкрутимся. Но теперь не меньше других уже второй год страдал и он, в том числе от ядовитых писем Сазерби, напоминавшего, что определенные денежные обязательства были выданы по его, мистера Уилсона, настоянию и в расчете на удачные приобретения на российском рынке. Скажем здесь, что сэр Генри давно недолюбливал лондонского сидельца за высокомерность и чрезмерную, на его взгляд, мелочность, отнюдь не сдобренную деловой сметливостью. И вот, хотел бы поставить его на место, возразить доказательно и резонно, а нечем! Завязли, все они по уши завязли в великом европейском безобразии. Самое главное, не было никакой возможности предсказать, когда закончится королевская игра в живых солдатиков, потому что понять, кто и как ее ведет и от чего зависит чей-либо успех или неудача, не представлялось подвластным уму человеческому.
Мистер Уилсон прекрасно знал, что все русские генералы – ну хорошо, почти все – никуда не годятся: ленивы, плохо обучены, осторожны до боязливости. Но странным образом и иноземные офицеры, в том числе его, сэра Генри, почти всамделишный соотечественник, оказались ничуть не лучше. Значит, плоха была вся армия, сверху донизу. Однако при схватке с пруссаками она неизменно выходила победительницей, и, даже столкнувшись с главными силами, возглавляемыми самим королем, смогла с честью выйти из трудного положения. Казалось бы, старое правило: если начальник артиллерии болван, то его батареи стрелять не умеют. Не действовало! Лондонские газеты, правда, считали, что заслуги генерала-англичанина преуменьшаются его недругами при российском дворе, но в данном случае у сэра Генри были лучшие, чем у «Таймс», информаторы и согласиться с рупором Британской Империи он не мог. Позор – не знают, что пишут! Ни малейшей заботы об истине и какой дурной слог!
Хотя, по правде, почтенному коммерсанту было все равно. Его мозг устал, а воображение утомилось. После каждого сражения он начинал сочувствовать победителям и ненавидеть проигравших. Пусть те разгромят этих еще раз и еще, и тогда, быть может… Но нет. Как малые дети, коронованные особы летали на качелях, которые крепко уперлись в землю всеми четырьмя ходулями и не падали. Туда-сюда, туда-сюда. Ни у кого не было прыти схватить удачу за хвост, никто не мог впиться в
