Сон в красном тереме. Том 1 - Цао Сюэцинь
Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив песни «Луна над Сицзяном», где с предельной точностью сказано:
Без всякой причины
тоска и печаль на него нападают;
Бывают минуты —
он словно безумен, он глуп без предела.
Хотя оболочка из кожи неплохо
его при рожденье одела,
Но глубже копните —
нескладной душою наполнено тело.
Он жизни не знает,
и не понимает он дел повседневных
И как неразумный
ученье бросает и книги бросает.
Поступки его никому не понятны,
характер все странным считают,
Но нет ему дела,
что в мире молва о нем ходит такая.
И далее:
Богатым и знатным
не знал, что работа дает нам отраду;
Когда же стал бедным,
невзгоды и стужа его одолели.
Как жаль, что потратил он лучшие годы,
не сделав полезного дела!
Надежды страны
и надежды семьи оправдать не сумел он.
Во всей Поднебесной,
пожалуй, не сыщешь таких непутевых;
Ни встарь, ни сегодня
таких непочтительных к предкам не встретим.
Сказать бы построже богато одетым,
не знающим голода детям:
Пускай они лучше
ни в чем не равняются с мальчиком этим.
Между тем матушка Цзя, увидев вошедшего Бао-юя, с улыбкой спросила его:
– Зачем ты переоделся? Ведь ты еще не поздоровался с гостьей! Познакомься! Это твоя сестрица!
Бао-юй обернулся и, увидев перед собой хрупкую, прелестную девочку, сразу догадался, что это и есть дочь его тетки Линь. Он поспешно подошел и поклонился ей. Вернувшись затем на свое прежнее место, он сел и стал внимательно разглядывать Дай-юй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:
Обвитые дымкой, изгибы бровей
как будто печальны, – но нет, не печальны.
Таящее чувство сияние глаз
как будто с улыбкой, – но нет, без улыбки.
Скрывается в ямочках щек
души ее вечная грусть.
Усилил телесный недуг
нестойкость ее красоты.
Чуть видно, чуть видно мерцание слез,
Чуть слышно, чуть слышно дыхание уст.
Тиха – словно нежный цветочек,
глядящийся в зеркало вод;
Гибка – будто тонкая ива,
пригнутая ветром к земле.
Понятливым сердцем – и сердце Би Ганя
могла бы она превзойти;
Во время болезни – прелестную Си-цзы
сумела бы, верно, затмить.
Глядя на Дай-юй, Бао-юй улыбнулся и сказал:
– Эту сестрицу я уже где-то видел.
– Глупости! – проговорила матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?
– Может быть, и не видел, – согласился Бао-юй, – но мне кажется, мы давно знакомы и как будто встретились снова после долгой разлуки.
– Ну ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, что вы с ней быстрее подружитесь.
Бао-юй пересел поближе к Дай-юй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:
– Ты уже училась, сестрица?
– Почти нет, – отвечала Дай-юй. – Всего один год ходила на занятия и выучила некоторые иероглифы.
– Как тебя зовут?
Дай-юй назвала имя.
– А второе?
– Второго имени нет, – ответила девочка.
Бао-юй засмеялся.
– Я придумаю, – предложил он. – По-моему, лучше всего назвать тебя Чернобровой. Это очень красивое имя!
– Где ты нашел такое имя? – спросила его Тань-чунь.
– Недавно я читал книгу «Описание людей, живших в древности и живущих в настоящее время», – ответил Бао-юй, – там сказано, что в западных странах имеется камень, который называется «дай» и заменяет краску для бровей. А у сестрицы тонкие, словно чем-то подведенные брови – разве ей не подойдет такое имя?!
– Опять выдумываешь? – засмеялась Тань-чунь.
– Кроме «Четверокнижия», вообще все выдумано, – заметил Бао-юй и спросил Дай-юй: – А у тебя есть яшма?
Никто ничего не понял. Однако Дай-юй сразу сообразила: «У него есть яшма, поэтому он задает мне такой вопрос».
– У меня нет яшмы, – ответила она. – Ведь твоя яшма – вещь очень редкая, – разве она может быть у каждого?
Едва она произнесла эти слова, как Бао-юем овладело безумие, он сорвал с шеи яшму, со злостью швырнул ее в сторону и стал возмущаться:
– Подумаешь, какая редкость! Все говорят только о ней, а меня и не вспоминают! Не нужна мне эта дрянь!
– У твоей сестрицы тоже была яшма, – прикрикнула на него матушка Цзя, – но когда умерла ее мать, она унесла яшму с собою, так как хотела сохранить память о дочери. Твоя сестрица была обязана положить в гроб вещи, которые любила ее мать, да и твоя покойная тетя при виде этой яшмы всегда будет думать, что видит дочь. Вот Дай-юй и сказала, что у нее нет яшмы – неудобно было хвалиться. Надень свою яшму, а то как бы твоя мать не узнала, что ты безобразничаешь!
С этими словами она взяла яшму из рук служанки и повесила на шею Бао-юя. Юноша сразу притих и замолчал.
Вскоре пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.
– Переселите Бао-юя в теплую комнату в моем флигеле, – сказала матушка Цзя, – пусть барышня Линь зиму проживет под голубым пологом, а весной подыщем другое место.
– Дорогая бабушка! – сказал Бао-юй, – мне будет удобно на кровати за пологом. Зачем переезжать и беспокоить вас?
– Ну ладно, – подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы за Дай-юй с Бао-юем постоянно присматривали мамки и служанки, а вся остальная прислуга по ночам дежурила бы в прихожей. Ван Си-фын, со своей стороны, приказала людям расставить там светло-коричневый полог и перенести туда атласный матрац, парчовое одеяло и остальные постельные принадлежности.
Дай-юй привезла с собой только двух служанок: свою кормилицу мамку Ван и десятилетнюю девочку Сюэ-янь.
Сюэ-янь была еще слишком мала, а мамка Ван слишком стара, поэтому матушка Цзя сочла, что они не подходят для обслуживания Дай-юй, и отдала ей свою служанку по имени Ин-гэ. Теперь у Дай-юй, как и у Ин-чунь, кроме кормилицы, четырех мамок и двух служанок, которые ведали ее платьями, украшениями и подавали ей умываться, было еще четыре или пять девочек, подметавших
