Дмитрий Дмитриев - Осиротевшее царство
И вот среди безмолвной тишины ночи громко раздалась весёлая песня; звонко понеслась она по улицам Москвы и замирала где-то далеко, в беспредельном пространстве.
Но вот показался дом князя Никиты Юрьевича Трубецкого. Полнейшее безмолвие царило в нём: огни были давно погашены и ворота на запоре. Князь Никита и его жена давно вернулись с бала от Шереметевых и теперь уже крепко спали.
Громкий стук в ворота в неурочный час разбудил не только княжеских холопов, но даже самого князя и его жену.
— Поди узнай, кто стучит, кто смеет нарушать мой покой? — сердито приказал князь своему дворецкому.
Старик дворецкий немного спустя принёс такое известие:
— Князь Иван Алексеевич у ворот твоих, государь! Слышь, в гости к твоей княжьей милости прибыл.
— В такую-то пору? Не отпирать ему ворот!
— Грозится, государь, выломать.
— Бесчинник, разбойник! Что с ним и делать? — упавшим голосом проговорил князь.
— Принять его надо; скорее принять!.. Ведь князь Иван выполнит свою угрозу, — несколько смущённо посоветовала мужу княгиня, наскоро одеваясь.
— Принять!.. Знаю, ты рада его приезду, бесстыжая баба! — крикнул Трубецкой, но волей-неволей ему пришлось отдать приказ отпереть ворота и, несмотря на ночную пору, впустить нежданного гостя во двор.
Князь Иван в сопровождении Лопухина и Храпунова вошёл в горницу. Неласковым взглядом встретил его князь Никита Трубецкой и резко проговорил:
— Надо бы тебе пору знать, гость незваный. «Не в пору гость — хуже татарина».
— Не гостить к тебе я приехал, а за делом, — хмуро ответил Долгоруков.
— А дня-то разве тебе мало? Кто это по ночам за делом ездит?
— Спешное, неотложное дело у меня, князь! По злобе ты подучил цыганку на балу сказать, что меня казнь ожидает.
— С чего ты вздумал, князь Иван Алексеевич, зачем я буду подучать? — меняясь в лице, воскликнул Трубецкой.
— Ты смутился, — значит, я прав! Но я и внимания не обратил бы на всё это, если бы от цыганкиных слов не пострадала моя невеста, графиня Наталья… С испуга она и посейчас лежит без памяти.
— Так что же, князь, от меня ты хочешь?
— А ты вперёд покайся.
— Разве ты — поп, что меня каяться заставляешь?
— Ох, князь Никита, не виляй, а прямо говори: ты подучил цыганку?
— Ничего я не говорил, ничего не знаю.
— Так ли, князь Никита? — насмешливо посматривая на Трубецкого, проговорил Долгоруков.
— Что? Или божиться меня заставишь, а может, пыткой задумал от меня признания добиться? — крикнул Трубецкой.
— Не кричи, этим себя не оправдаешь, да и не испугаюсь я тебя! Вижу, виноват ты, и с тобою мне не о чем больше говорить. Поди-ка ты отсюда вон да пошли ко мне свою жену: с нею я поговорю.
— Моя жена спит.
— Так разбуди. Я так хочу!
— Не забывай, князь Иван, в моём доме нет твоей власти. Ни хотеть, ни приказывать ты тут не можешь! — крикнул Трубецкой.
— Не хочешь разбудить свою жену, так я разбужу её, — и Долгоруков направился в спальню княгини Трубецкой.
— Ты куда? Не дури, князь Иван, опомнись… Не то холопов позову.
— Ты ещё смеешь мне холопами грозить! Если ты мне не страшен, то холопы твои и подавно.
Князь Иван нисколько не постеснялся бы войти в спальню к жене Трубецкого, если бы она сама не появилась около двери.
— Что тебе, князь Иван, надо? Что ты шумишь? — полусердитым голосом спросила она у назойливого гостя.
— А, княгиня, не спишь? Поговорить мне с тобой, Настя, надо.
— Шальной ты, князь Иван, как есть шальной! Что же ты ночью, а не днём?
— Днём-то, Настя, недосуг — всё в разъездах. Князь Никита, выйди на малое время, мне с твоей женой поговорить кой про что надо…
— А зачем мне выходить? Говори при мне…
— Выйди, говорю!
— Лучше ты выйди, а я не пойду.
— Не выйдешь? Так я выброшу в окно! — невозмутимо проговорил Долгоруков.
— Что такое? Меня в окно? Да ты, верно, князь, не прочах ещё с вина? Поезжай домой и спать скорей ложись. По доброй воле не пойдёшь, прикажу холопам силою вывести тебя. Эй, люди! Сюда, ко мне! — задыхаясь от бешенства, крикнул князь Никита Юрьевич.
— А, ты вот как!.. Ты у меня, пёс, сейчас за окном очутишься! — и Долгоруков, схватив в охапку тщедушного Никиту Юрьевича, потащил его к окну.
Трубецкому быть бы непременно за окном, если бы тому не воспрепятствовали Лопухин и Храпунов. Им удалось уговорить не в меру разбушевавшегося товарища и увезти его домой.
С того дня Трубецкой ещё более озлобился на Долгорукова, но волей-неволей до времени должен был таить свою злобу на сердце, потому что бороться с Долгоруковым ему было не под силу, так как тот был всесильным фаворитом при императоре-отроке.
Князь Алексей Григорьевич употреблял все усилия, чтобы как-нибудь отстранить от царя своего «непокорного» сына Ивана и вместо него приблизить к царю своего младшего сына, Николая. Вначале это ему несколько удалось. Император-отрок стал охладевать к своему любимцу, но это произошло больше оттого, что Пётр II ревновал Ивана Долгорукова к царевне Елизавете Петровне. Однако когда князь Иван объявил себя женихом графини Натальи Шереметевой, государь опять вернул своё расположение к своему фавориту и по-прежнему стал целые дни проводить с ним на охоте.
Долгоруковы так повели дело, что отстраняли от государя даже его близких, так что великая княжна Наталья Алексеевна по целым неделям не видела своего юного державного брата. К красавице царевне Елизавете Петровне император тоже заметно охладел и по целым неделям не появлялся у неё. От занятия науками он совсем отстал, и Остерману пришлось махнуть рукою на его образование. Охота и Долгоруковы — вот всё, что теперь занимало Петра II.
Вскоре после обручения Ивана Долгорукова император после охоты для «отдыха» заехал в усадьбу Горенки. Там ему устроили пышную встречу. За столом государю прислуживала старшая дочь Алексея Долгорукова, княжна Екатерина, и, исполняя в точности строгий приказ своего отца, употребляла все усилия, чтобы привлечь и прельстить государя своею красотой. Княжне почти удалось это. Пётр стал интересоваться ею и всё чаще и чаще стал бывать в Горенках и проводить там не только дни, но и целые недели. Князь Алексей Григорьевич изобретал всевозможные развлечения и увеселения, чтобы только не скучал его державный гость и «будущий зять». Изящная кокетка-княжна сумела увлечь юного Петра, но только увлечь. Император-отрок не мог полюбить княжну Долгорукову, точно так же, как он не любил княжну Меншикову. Княжна Екатерина даже не особенно нравилась государю. Но когда Долгоруковы посоветовали ему, или, скорее, упросили его жениться на княжне Екатерине, он, разочаровавшись в возможности брака с цесаревной Елизаветой, нисколько не задумываясь, изъявил на то согласие. И вот дочь Алексея Долгорукова, княжна Екатерина, была объявлена невестою государя, и был назначен день обручения.
V
Была осенняя, ненастная ночь; порывистый ветер с мелким дождём рвал и метал. Непроглядная темнота царила на улицах Москвы.
Мрачно смотрели и стены Лефортовского дворца. Там, окружённая пышной роскошью, медленно угасала пятнадцатилетняя великая княжна Наталья Алексеевна, дочь злополучного царевича Алексея Петровича. Все усилия вырвать царственную страдалицу из объятий смерти остались тщетны, и знаменитым врачам того времени пришлось сложить своё оружие.
Бледная, с прозрачным, как воск, лицом, с обострившимся носом, с синими кругами около глаз и с почерневшими, пересохшими губами, лежала царевна на своём смертном ложе. Ей было скучно, больно; много людей около неё, но близких не было ни одного. Самым близким, самым сердечным человеком к умирающей был державный брат, император-отрок, но и он не присутствовал у своей сестры.
Пётр увлёкся охотой и, несмотря на осеннюю ненастную погоду, проводил все дни в лесу; только одна поздняя ночь загоняла его на ночлег в подмосковную князей Долгоруковых, Горенки.
Однако кто-то мельком сказал ему о болезни сестры, и он заволновался, хотел тотчас же бросить охоту и ехать в Москву, но князь Алексей Григорьевич Долгоруков уверил государя, что болезнь великой княжны не представляет никакой опасности. Пётр успокоился и остался.
А опасность была большая; не только дни, но и часы жизни царевны Натальи Алексеевны были сочтены.
Сама она сознавала, что её болезнь, чахотка, неизлечима, что смерть неминуема, но тяжко было ей умирать в пятнадцать лет, когда только начинается жизнь.
Тихо было в слободском дворце; всё погружено в глубокий сон; дремала, сидя в кресле около больной царевны, её камер-фрау. Только не спала одна бедняжка-царевна; она, широко открыв свои большие глаза, с ужасом смотрела на большой портрет своего великого деда Петра I, висевший против её кровати, и ей казалось, что грозный дедушка-император пришёл за нею с того света и манит её своею могучей, мозолистой рукой.
