Грегор Самаров - На троне великого деда
Княгиня опустилась пред отцом Филаретом на колени, взяла его руку и умоляюще, почти детски доверчиво, посмотрела в его глаза.
— Вы чересчур суровы и строги, батюшка! — сказала она. — Но не этого требуют небеса, служителем которых вы состоите; небеса милостиво растворяются пред кающимся грешником, и ангелы Божий радуются, когда к ним снова возвращается заблудшая душа. Вы были правы. Великий князь согрешил, преступное равнодушие ожесточило его сердце; но можете ли вы оттолкнуть его теперь, когда он почувствовал свою неправоту, понял у постели умирающей императрицы тщету всего земного и ту тяжёлую ответственность, которую он вместе с короной должен будет возложить на свою голову?
Отец Филарет пожал плечами.
— Он ещё не носит короны, — коротко сказал он.
— Жизнь государыни висит на волоске, — возразила Дашкова, благоговейно, как ласковое дитя, поглаживая рукой бороду монаха. — И если Господу будет угодно, то Пётр Фёдорович будет императором. Подумайте о том, что будет, если вы теперь оттолкнёте его, умоляющего вас о совете, если вы не протянете ему твёрдой руки, когда он со страстным порывом протягивает вам свою. Если вы в настоящую минуту внесёте свет и утешение в сердце великого князя, то покорите себе его волю, когда он будет императором, так как церковь и её служители, ради блага всего народа, должны покорить волю великого князя. Тогда вы станете могущественным орудием Бога, принесёте мир и благословение всему русскому народу, если вдохнёте веру в душу великого князя и сделаете его послушным воле святой церкви.
Отец Филарет слушал со всё более и более возраставшим вниманием. Слова Дашковой звучали такой правдой и простотой, как трогательная просьба ребёнка, и тем не менее они вызывали на глубокое размышление. Он закрыл глаза и задумчиво опустил на грудь свою могучую голову.
Княгиня ещё ближе прижалась к его коленям, гладила своими нежными руками его бороду и через несколько мгновений, в течение которых он совершенно ушёл в самого себя, склонившись к нему и касаясь своим горячим дыханием его лица, прошептала:
— О, исполните мою просьбу, батюшка!.. Пойдите к великому князю, который нетерпеливо и страстно ждёт вас. В моём лице вас просит об этом весь русский народ… Да, во мне, вашей недостойной дщери, вас призывает к этому сама святая церковь… Спасите же заблудшую, находящуюся в опасности душу!..
Отец Филарет медленно раскрыл глаза и посмотрел в наклонившееся близко к нему детски невинное и вместе с тем бесконечно соблазнительное личико Дашковой. Глаза монаха на одно мгновение вспыхнули огнём, глубокий вздох приподнял его широкую грудь, он взял в свои могучие руки прелестную головку молодой женщины и прижался губами к её чистому белому лбу. Затем он быстро поднялся с кресла, отстранил от себя Дашкову и тряхнул гривой седых волос, как бы желая отогнать возникшее видение.
— Вы, быть может, и правы, дочь моя, — сказал он, потупив взор, — я не могу оттолкнуть душу, которую ещё можно спасти; я не могу оттолкнуть её, когда она с мольбой стремится к небесам. Я пойду с вами и посмотрю, и если великий князь действительно даст мне доказательство того, что его сердце теперь открыто к восприятию веры и что он действительно хочет посвятить свою жизнь на служение церкви, то ему не должно быть отказано в поддержке, утешении, любви и совете.
Лицо княгини осветилось радостью, её глаза торжествующе вспыхнули и на устах заиграла почти шаловливая, кокетливая улыбка. Но быстро, как бы сознавая эту улыбку и боясь её, она нагнулась, спрятав лицо, взяла руку отца Филарета и почтительно поднесла её к губам; затем, всё ещё не выпуская его руки, она повела его через внутренние коридоры, мимо низко кланявшихся лакеев и отдававших честь часовых, в комнаты великой княгини.
Пётр Фёдорович тоже пришёл в покои своей супруги, на нём была форма русского кирасирского полка. На блестящем серебряном панцире выделялись голубая лента и звёзды Святого Андрея Первозванного и Святого Александра Невского.
На великого князя производила огромное впечатление наступающая решительная минута, которой ему никогда ещё не приходилось переживать. Находясь под строгой опекой своей царственной тётки, он никогда не смел вмешиваться даже в дела, касающиеся его собственной судьбы. Теперь же он пришёл к твёрдому решению, и всё это воодушевляло его. Вся его фигура, раньше такая неуверенная и слегка сутуловатая, теперь выпрямилась и приобрела княжескую осанку, а его прежде бегающий, беспокойный взгляд сверкал гордостью и сознанием собственного величия.
Негр великого князя Нарцисс, огромного роста, отлично сложённый нубиец в вышитой золотом белой одежде, с белым тюрбаном на голове, поставил на стол две бутылки старого бургундского вина и несколько кубков. Затем, по знаку своего господина, он удалился.
Граф Иван Иванович Шувалов стоял всё ещё у дверей рядом с Гудовичем; он имел мрачный, но вполне равнодушный вид.
Великая княгиня быстро отбросила книгу и подошла к супругу. Она была в русском национальном наряде, глаза сверкали мужеством и надеждой, прекрасное лицо разрумянилось. Она встала рядом с великим князем, одетым в блестящую кирасирскую форму, и в этот момент они представляли собою прекрасную царственную пару, которая как бы была предназначена занять трон одного из самых больших в мире государств.
Когда отец Филарет, предшествуемый княгиней Дашковой, вошёл в комнату, он, казалось, был поражён видом великого князя и его супруги. Его всё ещё холодное и мрачное лицо просветлело, когда он увидел русскую форму на великом князе и национальный наряд на Екатерине Алексеевне.
Последняя, увлекая за собой великого князя, пошла навстречу монаху и, низко и почтительно поклонившись, сказала:
— Благочестивый служитель церкви всегда приносит с собой благословение Божие, а потому мы просим вас, досточтимый батюшка, о вашем благословении, в котором мы теперь нуждаемся более, чем когда-либо.
Отец Филарет привычным движением поднял свою широкую руку и сказал:
— Да будет над вами благословение Господне и да защитит вас своим покровом святая православная церковь, если вы, — помедлив минуту, продолжал он с явным недоверием, — всем сердцем верите в целительную силу святой церкви.
— Мы — её верные, верующие и покорные дети, — сказала Екатерина Алексеевна, в то время как великий князь безмолвно поклонился, — и мы отдадим все наши силы на служение ей и на её защиту. Возьмите это, досточтимый батюшка, — продолжала она, наполняя кубок тёмно-красным вином, — подкрепите свои силы этим напитком, прежде чем мы обратимся за советами и поучениями к вашему светлому уму.
Она протянула бокал отцу Филарету, затем передала другой великому князю и наконец до половины наполнила третий для себя самой.
Монах медленно взял кубок и сказал:
— Это — чуждый напиток из еретической страны, — а затем, раздувающимися ноздрями вдыхая аромат вина, продолжал: — но мать-земля — создание Божие, и её дары предназначаются для того, чтобы радовать верующих детей… виноградная лоза не виновата в том, что её взрастили еретические руки.
Он высоко поднял бокал, поклонился великому князю и его супруге и стал медленно пить огненную, ароматную жидкость.
Великая княгиня снова быстро наполнила кубок отца Филарета, и тот ещё раз осушил его до дна.
— Мы просим вас, — сказала ему великая княгиня, — оказать нам свою могущественную поддержку, для того чтобы мы в эти роковые и серьёзные минуты обладали силой достойно выполнить свой долг… А наш священный долг заключается в том, чтобы у нашей всемилостивейшей государыни, которая, быть может, будет скоро отозвана от земной жизни, испросить прощение за все огорчения, причинённые ей нами по нашей слабости и легкомыслию. Мы должны испросить у неё прощения, чтобы её душа не отошла к Богу, унося с собой вполне заслуженное недовольство нами. Мы будем просить её благословения на ожидающий нас тяжёлый путь, для того чтобы в будущем, после её кончины, насколько будет в наших силах, заменить для русского народа её материнскую любовь и заботы. Вы, служитель церкви, должны отвести нас к императрице; вы должны быть выразителем наших чувств и наших просьб, вы должны говорить за нас для того, чтобы государыня простила нас и дала нам своё благословение, точно так же, как святая церковь Божия дарует своё прощение и благословение даже недостойным, но раскаявшимся чадам.
Отец Филарет пристально и внимательно посмотрел на великую княгиню, и по его лицу можно было угадать, что он вполне понимает значение обращённой к нему просьбы и что для него было вполне ясно, что то, что у него просили именем милосердия святой церкви, должно было быть политическим актом огромного значения. Затем он посмотрел на великого князя, который до сих пор не проронил ни слова. Пётр Фёдорович потупился под испытующим взглядом отца Филарета.
