Пол Догерти - Тёмный рыцарь
— Эдмунд! Давай сюда, Эдмунд!
Они оказались у подножия лестницы, ведущей в башню со двора. Рыцари Храма выстроились дугой, готовясь наступать дальше. Де Пейн услышал, как его окликают по имени, но Парменио тянул и тянул его по булыжной мостовой все дальше. Рыцарь неверным шагом последовал за ним. Он еще ничего не понял, но страх, овладевший Парменио, передался и ему самому. Вдвоем они добрались до начала переулка, где гулял свежий ветерок, охлаждая их разгоряченные лица. Парменио с силой потянул за щит.
— Эдмунд, Эдмунд, ради всего святого, снимай это все!
Де Пейн уронил щит, выпустил из пальцев меч. Снял шлем и, будто во сне, стянул с себя хауберк. Парменио в это время непрестанно нашептывал ему что-то о грозящей им опасности. Де Пейн бросил взгляд на площадь. Остальные тамплиеры — теперь их было около тридцати человек — перестроились, образовав кольцо, стоя плечом к плечу, сомкнув щиты. Эдмунд понемногу остывал от горячки боя, и до него начал доходить смысл того, что шептал Парменио. Они оказались отрезанными от своих. Де Пейн вспомнил ужасный грохот второго каменного обвала: это обрушилась верхняя кладка башни у ворот, завалив проделанный тамплиерами пролом, и теперь оставшиеся снаружи ничем не могли помочь пробившимся внутрь. Отдаленные звуки битвы звучали все громче. Этот приступ осажденные отобьют, а уж затем турки разделаются с противником, проникшим в крепость. Де Пейн с ужасом следил за происходящим. Великий магистр со своими лейтенантами,[69] возглавлявшими отряд, осознали, что находятся в ловушке: назад пути не было, а продвигаться вперед бессмысленно. Маленький отряд сомкнулся еще теснее, щит к щиту, выставив перед собой мечи. Послышались крики и возгласы. Де Пейн шагнул было вперед.
— Не будь глупцом! — шепотом осадил его Парменио. — Не делай глупостей, — повторил он. — Пропадешь ни за грош, как многие до тебя.
Генуэзец вцепился в де Пейна, оттащил его назад, и оба стали наблюдать за происходящим. Появились зловещие светящиеся точки, в тамплиеров полетели факелы, заметались тени. Защитники города, захваченные врасплох неожиданным поворотом событий, не могли поверить в свою удачу. Ветер доносил удаляющийся шум яростного сражения — крестоносцы за стенами крепости отступали. Все новые горящие факелы летели в замерших на площади тамплиеров. Де Пейн обессилено прислонился к грязной стене, когда могучий голос кого-то из франков затянул «De Profundis»:[70]«Из глубин я воззвал к тебе, Господи! Господи, услышь голос мой».
Летели новые и новые факелы, все громче становилось пение, выражая железную волю людей, которые не пали духом перед лицом неизбежной смерти. Рыцари Храма в плен не сдаются! Они не просят пощады, да ее и не будет. Снова зашевелились тени, в воздухе засвистели стрелы, застучали о щиты. Загремел боевой клич «Deus Vult!», и отряд крестоносцев стал отступать, все так же не размыкая щитов, вверх по ступеням, назад в башню. Теперь из темноты полилась целая река воинов, взметнулась по ступеням, схлестнулась с крестоносцами; зазвенела сталь, воздух наполнился боевыми кличами. Стена щитов осталась неколебимой. Волна турок в остроконечных шлемах и плотных накидках откатилась назад. Снова полетели горящие факелы, и снова устремились на врага защитники города. Сплошная цепь щитов в одном месте была разорвана, однако и эту атаку тамплиеры отбили. Тела рыцарей устилали верхние ступени. Оставшиеся в живых уже не кричали и не пели псалмы; они настороженно молчали. Новой волной накатили на них воины гарнизона. Из десятков глоток вырвался оглушительный торжествующий боевой клич: стену щитов удалось наконец разбить! Тамплиеры рассеялись, и на каждого из них в этой беспощадной схватке приходилось множество врагов. Однако захлебнулась и эта атака, враги отошли. Вперед же выступили лучники, натянув рогатые луки. Они выпускали стрелы залпами, один за другим, а самые меткие выискивали себе цель по своему желанию. Крестоносцы падали, роняя из безжизненных пальцев мечи. Взлетели по ступеням новые воины, замелькали топоры и булавы, мечи и кинжалы… Вскоре все было кончено.
Турки осматривали тела павших. Нет-нет, да и взблескивала в свете факелов сталь, раздавался булькающий звук — раненых добивали. Безжизненное тело Тремеле вытащили на свет, раздели и повесили на скобе, выступавшей из стены. Возбужденные турки пустились в пляс от радости, когда поняли, что им удалось заманить в ловушку и убить самого Великого магистра тамплиеров. Запели трубы. Через площадь спешили старейшины города в красных и белых халатах — полюбоваться на убитых. Раздались команды, под повешенным телом Тремеле установили зажженные факелы. Де Пейн разглядел стоящие торчком рыжие волосы своего еще совсем недавно такого горделивого повелителя, грязно-белое безжизненное тело, залитое кровью из широких ран на голове, шее и животе. Остальные тела также раздели и подвесили, а одежду и доспехи тамплиеров сложили в большую корзину.
— Все это вывесят на стенах, — жарко задышал Парменио в лицо де Пейну. — И трупы тоже.
Де Пейн отшатнулся — прямо в горло ему уперлось острие кинжала Парменио.
— Достойный Эдмунд, — зашептал Парменио, — сейчас не время выказывать отвагу и благородство. Нынче вечером всего этого хватило с лихвой — и погляди, что вышло. Не будь дураком. Если ты покажешься им на глаза, мы оба умрем медленной смертью, так что пошли отсюда!
Де Пейн последовал за генуэзцем в глубину темного переулка, но все же замедлил шаг и обернулся. Он не мог уйти: он должен был вынести испытание происходящим действом до конца. Тела погибших тамплиеров обвязывали веревками, чтобы протащить по всему городу. Глашатаи с трубами уже разносили новость по улицам, наглухо забаррикадированным на случай нападения. Весь Аскалон просыпался, даже этот вонючий переулочек. Повсюду зажигались лампы, распахивались ставни в домах, отворялись двери. Парменио сгреб плащ де Пейна, его шлем и доспехи, швырнул все это в кучу отбросов, забросал грязью. Их окликнул чей-то хриплый ворчливый голос. Парменио ответил на том же языке, потом крепко схватил де Пейна за руку и потащил в темноту.
Следующие несколько дней они изображали попрошаек. Парменио велел де Пейну прикинуться немым, и они растворились среди наводнявших Аскалон нищих, которые днем прятались в тени, а по ночам выбирались из своих укрытий. Парменио, владевший многими языками, играл главную роль: плакал, причитал, клянчил милостыню. Он выпрашивал, а то и крал хлеб, подгнившие фрукты, кружку воды, а однажды ему даже дали целый мех вина. Никто не обращал внимания на него и Эдмунда. Грязные, с нечесаными волосами, они были просто двумя из множества отверженных. Да и не до них было — город бурлил, на каждом перекрестке рассказывали о том, как отбили атаку крестоносцев, как удалось покончить с Великим магистром тамплиеров, как его обнаженный труп вместе с телами воинов его отряда вывесили на городских стенах. Особенно радовались горожане тому, что ни один из проникших за стены врагов не ушел живым.
Де Пейну казалось, что он уснул и видит сон. Чувство стыда из-за того, что он сам не погиб вместе с Тремеле, быстро улетучилось. По правде говоря, он считал, что Великий магистр замышлял против него недоброе, а вторжение в город оказалось слишком поспешным и непродуманным. Ему было интересно, что стало с Майелем. Парменио видел, как боевой побратим Эдмунда отстал от них. Либо он погиб еще в переходе, либо ему посчастливилось выбраться из крепости. Такие беседы они вели вполголоса, забившись в угол какой-нибудь грязной ниши. Главная цель для них сейчас была — выжить. Парменио оставался горячим приверженцем нищенства. Прирожденный лицедей, он всегда умел выпросить какие-нибудь крохи и выдать себя с товарищем за двух обыкновенных нищих, каких в Аскалоне было великое множество. Генуэзец также внимательно прислушивался к тому, о чем болтают на базарах и в дешевых лавчонках. Например, о том, что трупы храмовников, прежде чем повесить на городских стенах, проволокли по всему городу, привязав к лошадям. Впрочем, такое надругательство лишь ожесточило франков: они теперь осаждали город с еще большим упорством. К тому же они разбили и рассеяли флот, посланный из Египта в Аскалон со столь необходимыми городу припасами, что еще больше устрашило жителей.
— «Не надейтесь на фараона, — прокомментировал эту весть Парменио словами псалма, — ибо несть в нем спасения».[71] Послушай, Эдмунд, нам необходимо пока скрываться здесь. Будем делать то же, что и делали, пока не кончится осада, чем бы она ни закончилась.
Парменио настоял, чтобы они оставались в беднейшем квартале города. Квартал этот вызывал в воображении образ чистилища: темные узенькие переулочки змеились меж полуразвалившимися хижинами; пройти было почти невозможно, ибо все завалено нечистотами; переулки больше напоминали знойные и пыльные ущелья, где смердит изо всех щелей. Ни отдыха, ни крова над головой — приходилось с благодарностью принимать хотя бы горсточку еды или глоток воды. Де Пейн понемногу отошел от потрясения, пережитого в ночь вторжения, и сделался более деятельным. Он теперь доверял Парменио. Если бы генуэзец замышлял его убить, он уже сто раз мог бы это сделать каким угодно способом. Вместо этого Парменио заботился, чтобы у рыцаря были еда и питье, делился с ним даже тем, что получал, когда его нанимали на масляном базаре в качестве носильщика. Более того, он еще и утешал де Пейна, доказывая, что Тремеле сам навлек на себя погибель. Они продолжали вести жизнь падальщиков, без труда смешавшись с разноязыкой многоплеменной толпой. Как заметил Парменио, «кто будет вглядываться в бедняков, особенно в такие времена?»
