Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
— Ты удивляешь меня! — воскликнул я. — Ты, к кому хорошо относится Ананья, принимаешь в своем доме его дочь, можешь говорить такое о первосвященниках. Я не понимаю тебя!
— Ах, Луций, я сама не понимаю себя! — закричала Мариамна. — Я как и ты стою меж двух миров, и по настоящему не принадлежу ни к одному. Из-за того, что я была бедна, страдала и голодала, я сочувствую несчастью бедных, которых угнетают священники. Но из-за своего богатства я нахожусь в одном стане со священниками, которых я призираю, и делаю все возможное, чтобы спасти и защитить их. Но по своей сути я правдива и следую тем путем, который считаю верным. Хотя священники словно пиявки сосут кровь из народа, все же необходимо, чтобы священники были защищены, и чтобы Рим продолжал стоять между нами и ненавидящим их народом.
Я еще больше удивился.
— Как ты можешь говорить это и утверждать, что любишь бедных?
— Я говорю так, — начала Мариамна, — потому что даже дурной правитель лучше хаоса. Пока правят священники, в Иерусалиме есть порядок, но если их свергнуть, я даже боюсь думать, что случится. Среди нас существуют темные, ужасные силы, и даже римляне не могут более жестоко обращаться с нами, чем мы обращаемся друг с другом. Эти свирепые зелоты из пустыни и дикие сикарии с кинжалами, смоченными кровью, бросятся в город как только закончится власть первосвященника. Они погрузят Иерусалим в море крови. Даже Гессий Флор не сумеет этого сделать.
Все, что она говорила, было правдой. Внутри Иудеи действовали ужасные, разрушающие силы. Я уже рассказывал вам об огромном количестве неимущих, создающих угрозу существованию страны. Некоторые переселились в города. Другие собирались в шайки и блуждали по стране. Более религиозные присоединялись к зелотам, но более опасными и более страшными, чем зелоты, были сикарии, которые носили под плащами короткие кривые ножи или «сики», с помощью которых они мстили врагам. Они возбуждали дикий ужас, потому что убивали тайно. На запруженной улице, во внешних дворах Храма они смешивались с остальными людьми. Выбирая жертву среди богатых и могущественных, они подходили к ним и вонзали в горло кинжал. И такое у них было мастерство в их стремительных убийствах, что до того, как жертва успевала осознать свое ранение, они успевали растаять, исчезнуть в толпе. В этой украдкой манере они убивали свои жертвы в городах, но за городом они работали более открыто. Скитаясь в шайках, они иногда могли захватывать целые деревни. Они собирали всех ее богатых жителей и пытали их, чтобы узнать, где те прячут золото. Получив все, что могли, они часто раздавали некоторую часть своей добычи бедным, а затем спасались в горах, прежде чем приходили римляне, чтобы восстановить порядок.
Во время правления Гессия Флора сикариев стало больше и они стали более дерзкими. В отличие от своих предшественников, которые вели против этих грабителей войну и распинали их толпами, Гессий Флор был снисходителен к ним при условии, что они будут регулярно отдавать ему часть своей добычи, и в результате этого сикарии стали ужасом этой земли, убивая и пытая по своему желанию. Укрепляя сикариев, Флор считал, что поступает очень разумно, не только обогащаясь, но и усиливая хватку Рима в провинции Иудее, согласно хорошо известному принципу «разделяй и властвуй». Сикарии, считал он, являются силой, которая противостоит священникам и последние не начнут мятежа против Рима, пока у них есть такие противники как сикарии. Флор, как и многие из его предшественников, полагал, что восстание, которое все мы рано или поздно ожидали, будет тайно организовано священниками, которые скрывают свои намерения под маской дружелюбия. В этом, как и во всех остальных вещах, Флор ошибался. Священники были единственными друзьями Рима, потому что надеялись, что римские власти поддержат их власть над народом. Что касается сикариев, то они платили долю награбленного Гессию Флору, а тем временем точили кинжалы к тому дню, когда хотели посчитаться с римлянами. Потому что, хотя они и ненавидели священников, они так же ненавидели и римлян. Многие еврейские патриоты вступали в организацию, которая первоначально была ни чем иным, как объединением разбойников. Люди, которые большей частью были озабочены освобождением своей страны, ежедневно присоединялись к сикариям, которые все больше и больше напоминали войско.
— И потому, — заметила Мариамна, — мы должны стараться усилить римлян, даже если мы ненавидим их, потому что лишь они могут спасти нас от нас самих. Мы должны стараться обуздать Элеазара, отбросить зелотов и помешать возвышению сикариев. Сегодня день решения, Луций. Гессий Флор приехал в Иерусалим, чтоб отплатить за оскорбление, нанесенное ему во дворе Храма. Он будет стараться подтолкнуть нас к войне. Мы должны сделать так, чтоб это ему не удалось. Иди на площадь перед дворцом Агриппы и расскажи мне, что случилось на его суде. Боюсь, этот день будет черным днем Иерусалима.
— Но Ревекка! — воскликнул я. — Разве я не увижу ее?
— Ревекка придет, когда ты вернешься. Опасно вести ее по улицам, но она все равно будет здесь. Иди и расскажи мне о Флоре. Я предчувствую зло.
III
А теперь позвольте мне описать прокуратора Иудеи, отпрыска римского мясника и продукта римских клоак, чьей прихоти было угодно начать роковое выступление евреев. Внешне Флор был маленьким и толстым, с красным, раздраженным лицом, но при этом имеющим привычку важно вышагивать. Он был очень высокого мнения о себе и всегда разъезжал с двумя греками-массажистами, в чью задачу входило поддерживать его в нормальной форме, уж очень он любил жирную пищу. Его лицо, как заметил центурион Септимий, напоминало свинью, особенно глаза, маленькие и свирепые, в которых светилась ненавистная алчность. Эта алчность сочеталась с примитивной хитростью, позволившей ему разбогатеть в Риме, занимаясь поимкой беглых рабов. Это занятие очень подходило к его характеру, так как по своей природе он был безжалостен, жесток и наслаждался, причиняя людям страдания. Разбогатев на этом и других подобных грязных предприятиях, он снискал расположения Тигеллина, любимца Нерона, который был таким же негодяем, как и он сам. Когда Нерон стал все более и более развращенным, он не мог терпеть рядом с собой ни одного честного человека, и потому этот Тигеллин получал все больше и больше власти, и он не забыл наградить тех, что помогли ему в его восхождении и теперь ждали словно свора шакалов, когда им бросят лакомый кусок в виде больших постов и доходных мест. При этом распределении добычи Гессию Флору досталось место прокуратора Иудеи.
Когда евреи услышали о назначении Гессия Флора, они с большими надеждами ожидали его прибытия. В своей невинности они считали, что Альбин, предыдущий прокуратор, представляет худшую степень падения, на которую способны римские чиновники. И потому они думали, что увидев худшее, теперь они станут свидетелями улучшения управления. Увы, до чего же они заблуждались. Через несколько месяцев правления Гессия Флора они убедились, что в сравнении с Флором Альбин был самым что ни на есть разумным человеком. Потому что он по крайней мере воровал исподтишка, и хотя он способствовал грабежам сикариев и не наказывал преступников, имевших достаточное количество денег для подкупа, но иногда он совершал нечто смутно напоминающее правосудие, если не видел возможности извлечь из преступления выгоду. Но Гессий Флор не пытался даже скрывать свои грабежи и грабил гораздо больше. Если Альбин грабил отдельных людей, то Флор грабил целые города. Он не делал ни малейших попыток осуществить правосудие, и если ему не давали взятку, он не пытался даже выслушать судебное дело. Он открыто поддерживал сикариев, чьи грабежи ежедневно становились все смелее и свирепее. Что касается миролюбивых, законопослушных евреев, то он обращался с ними так, словно они были беглыми рабами, подлежащие любому наказанию, которое ему вздумается на них наложить. Когда греки в Кесарии устроили беспорядки и сожгли синагогу, он послал солдат не против греков, а против евреев, угрожая распять нескольких священников, если волнения немедленно не прекратятся. Чтобы спасти собственные жизни священники заплатили ему восемь талантов, но не удовлетворенный взяткой, он потребовал еще семнадцать талантов из сокровищницы Храма в Иерусалима, требование святотатственное, ведь эти деньги считались священными.
Я уже рассказывал, как Флора высмеял Симон бен Гиора и люди во дворе неевреев, ведь его бесстыдная алчность и хищность, вызвали у евреев дикую ненависть. Ненависть, однако, не занимала Гессия Флора, часто слышали, как он повторял строки Атрея: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Это были любимые строки императора Нерона, и я не сомневаюсь, что Гессий Флор выучил их у него. Действительно, он во многом подражал Нерону, даже в том, что «женился» на кастрированном мальчике, за что евреи призирали его еще больше, потому что смотрели на такую противоестественную практику с отвращением. Но ненависть, которую они испытывали к Флору, уравновешивалась страхом, ведь он был известен как свирепый и безжалостный убийца, который не уважал законов, ни римских, ни еврейских. Он был тщеславен, самолюбив и не выносил насмешек. Узнав, что евреи в Иерусалиме изобразили его в виде жалкого попрошайки, он чуть не онемел от ярости и решил сразу же отомстить. Взяв две когорты из Двенадцатого легиона, он же выступил из Себасты[21], где находился, и ускоренным маршем отправился на Иерусалим.
