Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 1)

- Морис Легран! А он - Жорж! Это мой брат! Наш отец в Тулоне. И все равно мы там с ним встретимся, понятно?

Через несколько часов они въезжали в Марсель - лихо, в тележке, меж двух жандармов, рядом с каким-то бандюгой в наручниках. Высокие ворота арестного дома распахнулись и медленно закрылись за ними.

- Сюда, - сказал жандарм, отворяя дверь камеры. - И выверните карманы. Давайте все сюда. Вас продержат здесь до обеда, пока не проверят всех ваших басен.

Но задолго до обеда за ними явился сержант и отвел в кабинет к лейтенанту.

- Отпираться бесполезно, вы попались. Вас разыскивают с воскресенья. Вы из Парижа; вот вы, который постарше, - Фонтанен, а вы - Тибо. Дети из хороших семей - и слоняетесь по дорогам, как малолетние преступники!

Даниэль держался с обиженным видом, но в душе ощущал огромное облегчение. С этим покончено! Мать уже знает, что он жив, она его ждет. Он попросит у нее прощения, и этим прощением изгладится из памяти все, даже то, о чем он думал сейчас с тревожным волнением и в чем никогда и никому не сможет признаться.

Жак стиснул зубы и, вспомнив про флакон с йодом и про кинжал, безнадежно сжал кулаки в пустых карманах. Тысячи планов мести и побега теснились у него в голове. А офицер добавил:

- Ваши бедные родители в отчаянии.

Жак бросил на него свирепый взгляд, но вдруг лицо его сморщилось, и он разрыдался. Ему представились отец, Мадемуазель и малышка Жиз... Сердце у него разрывалось от нежности и раскаяния.

- Отправляйтесь спать, - сказал лейтенант. - Завтра вас снабдят всем необходимым. Я жду распоряжений.

Последние два дня Женни дремлет, она очень ослабла, но жара уже нет. Г-жа де Фонтанен стоит у окна и ловит с улицы малейший шум: Антуан отправился за беглецами в Марсель; к вечеру он должен их привезти; уже пробило девять; пора им быть здесь.

Она вздрагивает: перед домом как будто остановился экипаж...

Она уже на лестнице, вцепилась руками в перила. Собачонка кинулась вниз и визжит, приветствуя мальчика. Г-жа де Фонтанен наклоняется над перилами и внезапно, в ракурсе, он! Его шляпа - под полями не видно лица, - его покачивание плечами, его одежда. Он идет впереди, за ним Антуан, держит за руку своего брата.

Даниэль поднимает глаза и замечает мать; на площадке, над головой матери, горит лампа, и от этого волосы у матери белые, а лицо в тени. Он опускает голову и продолжает идти по лестнице вверх, угадывая, что она сбегает ему навстречу; ноги его не слушаются, и пока он, не смея поднять головы, перестав дышать, сдергивает шляпу, она оказывается возле него, и он утыкается лбом в ее грудь. На сердце у него тяжело, он почти не чувствует радости: он так мечтал об этом мгновении, что уже не может его воспринять; и когда он наконец отстраняется, на его лице смирение, а в глазах ни слезинки. Зато Жак, прислонившись спиной к стене, начинает рыдать.

Госпожа де Фонтанен обеими руками берет лицо сына и притягивает к губам. Ни упрека - только долгий поцелуй. Но все тревоги этой ужасной недели дрожат в ее голосе, когда она спрашивает у Антуана:

- Они хоть обедали, бедные дети?

Даниэль шепчет:

- А Женни?

- Она вне опасности, но еще в постели, сейчас ты ее увидишь, она тебя ждет... - И вслед сыну, который, вырвавшись из ее рук, устремляется в квартиру: - Только осторожно, мой милый, помни, что она была очень больна...

Сквозь слезы, которые быстро высыхают, Жак с любопытством оглядывается; значит, это и есть дом Даниэля, и лестница, по которой он взбирается каждый день, возвращаясь из лицея, и передняя, по которой он проходит; значит, это и есть та женщина, которой он говорит мама со странной нежностью в голосе?

- А вы, Жак, - спрашивает она, - не хотите меня обнять?

- Отвечай же! - говорит, улыбаясь, Антуан.

Он подталкивает Жака. Она слегка раздвигает руки; Жак проскальзывает меж ними и прижимается лбом к тому месту, где только что покоился лоб Даниэля. Г-жа де Фонтанен задумчиво гладит мальчишечью рыжую голову и обращает к старшему брату лицо, пытаясь улыбнуться; потом, замечая, что Антуан задержался на пороге и, видимо, торопится уходить, она полным признательности движением протягивает к нему руки над цепляющимся за нее мальчиком.

- Идите, друзья мои, вас ведь ждет отец.

Дверь в комнату Женни была открыта.

Опустившись на одно колено и припав головой к простыне, Даниэль держал руки сестры и прижимал их к губам. Видно было, что Женни плакала; она в неудобной позе приподнялась над подушками, - мешали вытянутые руки; на лице застыло напряжение; она сильно исхудала, это заметно было не столько по чертам лица, сколько по глазам; взгляд у нее был еще болезненный и усталый, по-прежнему жесткий и своевольный, но уже взгляд женщины, загадочный и, казалось, утративший детскую безмятежность.

Госпожа де Фонтанен подошла к кровати; она чуть было не нагнулась, чуть не сжала детей в объятиях; но не следовало утомлять Женни; она заставила Даниэля подняться и позвала к себе в комнату.

Там было весело и светло. Г-жа де Фонтанен накрыла перед камином чайный стол, поставила гренки, масло, мед, прикрыла салфеткой горячие вареные каштаны, которые Даниэль так любил. Пел самовар; в комнате было тепло, даже немного душно; Даниэль ощутил легкую дурноту. Он отодвинул тарелку, которую ему протягивала мать. Но она так огорчилась!

- Как, мой мальчик? Неужели ты не хочешь, чтобы я выпила с тобой чашку чая?

Даниэль посмотрел на нее. Что в ней переменилось? Вот она, как обычно, пьет мелкими глотками горячий чай и улыбается сквозь пар, и освещенное лампой, чуть-чуть усталое лицо ее - такое же славное и доброе, как всегда! О, эта улыбка, этот долгий взгляд... Не в силах вынести так много ласки, он опустил голову, схватил гренок и для приличия откусил. Она улыбнулась еще нежнее; она была счастлива и не спрашивала ни о чем; не зная, куда девать избыток нежности, она трепала по голове собачонку, примостившуюся у нее на коленях.

Он положил гренок на тарелку. Бледнея, не поднимая от пола глаз, спросил:

- А в лицее - что они наговорили тебе?

- Я им сказала, что все это неправда!

Наконец-то у него разгладился лоб; подняв глаза, он встретился с матерью взглядом; ее взгляд был доверчив, и все же в нем читался вопрос, горело желание утвердиться в своем доверии; на немой этот вопрос глаза Даниэля ответили твердо и недвусмысленно. Тогда она наклонилась к нему и, вся светясь радостью, тихо сказала:

- Почему же, мой мальчик, почему ты сразу не пришел ко мне и не рассказал обо всем, вместо того чтобы...

Она поднялась, не договорив: в прихожей звякнули ключи. Она замерла, оборотившись к приотворенной двери. Собака, виляя хвостом, скользнула без лая навстречу знакомому гостю.

Явился Жером.

Он улыбался.

На нем не было ни пальто, ни шляпы; он выглядел совершенно естественно, и можно было побиться об заклад, что он живет здесь, что он просто вышел из своей комнаты. Он глянул на Даниэля, но направился к жене и поцеловал ей руку, которой она не отняла. Вокруг него витал аромат вербены, мелиссы.

- Вот и я, мой друг! Но что случилось? Право, я огорчен...

Даниэль с радостным лицом подошел к нему. Он привык любить отца, хотя в раннем детстве долго выказывал матери ревнивую нежность и не желал делить ее ни с кем; еще и сейчас он с безотчетным удовлетворением относился к постоянным отлучкам отца: ничто не мешало тогда их близости с матерью.

- Значит, ты дома? Что же мне про тебя рассказывали? - сказал Жером.

Он взял сына за подбородок и, хмуря брови, долго глядел на него, потом поцеловал.

Госпожа де Фонтанен продолжала стоять. "Когда он вернется, - сказала она себе еще неделю назад, - я его выгоню". Ее решимость и ожесточенность не поколебались ничуть, но он захватил ее врасплох, он держался с такой обезоруживающей непринужденностью! Она не могла отвести от него глаза; боясь признаться в этом себе самой, она ощущала, как ее волнует его присутствие, как по-прежнему чувствительна она к нежному обаянию его взгляда, улыбки, жестов: это был единственный мужчина ее жизни. Ей в голову пришла мысль о деньгах, и она ухватилась за нее, чтобы оправдать свою пассивность: как раз утром ей пришлось пустить в ход последние сбережения; она не могла больше ждать; Жером это знал, он, конечно, принес ей деньги за месяц.

Не зная, что ответить, Даниэль повернулся к матери и внезапно прочел на чистом ее лице нечто такое, - вряд ли он смог бы определить это выражение, нечто такое странное, такое личное, что поспешно, с каким-то стыдливым чувством, отвел глаза. В Марселе он утратил также и простодушие взгляда.

- Побранить его, друг мой? - спросил Жером, сверкнув зубами в мимолетной улыбке.

Она не сразу отозвалась. И наконец обронила с мстительной интонацией: