Виктор Поротников - 1612. Минин и Пожарский
Князь Пожарский относился к Прокопию Ляпунову с некоторым предубеждением, ибо он знал, что в прошлом этот рязанский лихой дворянин сражался против Василия Шуйского под знаменами мятежного атамана Болотникова. Правда, в разгар сражений между царскими войсками и болотниковцами у стен Москвы рязанские дворяне вместе с Ляпуновым перешли на сторону Шуйского. Между Прокопием Ляпуновым и Василием Шуйским существовала давняя личная неприязнь, причины которой Дмитрию Пожарскому были неизвестны. Шуйский привлек Ляпунова на свою сторону тем, что пожаловал ему чин думного дворянина.
Однако после поражения русских полков в Клушинской битве Прокопий Ляпунов опять стал враждебен Василию Шуйскому, примкнув к заговору против него, организованному князьями Голицыными.
Прокопий Ляпунов успел собрать всего двести человек для похода на Москву, когда на него обрушились запорожцы атамана Наливайко и ратники воеводы Сунбулова. Ляпунов со своими людьми затворился в городке Пронске неподалеку от Рязани, где у него находилось поместье. Пронск был обнесен рвами и деревянными стенами, уже изрядно обветшавшими. Застигнутый врасплох, Прокопий Ляпунов разослал во все стороны гонцов с призывом о помощи.
Поскольку Зарайск был расположен неподалеку от Пронска, первым на выручку к Ляпунову подоспел князь Пожарский, который по пути присоединил к своему отряду несколько сотен воинов из Коломны и Рязани. Пожарский решил, что его неприязнь к Ляпунову не должна повредить делу освобождения Москвы от польских захватчиков.
Воевода Сунбулов надеялся взять Пронск своими силами, поэтому он отпустил запорожцев грабить окрестности Тулы и Калуги, где тоже засели противники Семибоярщины. Внезапное появление войска во главе с Пожарским испугало Сунбулова, который спешно отступил, не приняв боя. Князь Пожарский и Прокопий Ляпунов торжественно вступили в Рязань вместе со своими полками под приветственные крики народа. Местный архиепископ благословил Пожарского и Ляпунова на священную борьбу с иноземцами и их приспешниками. Так родилось на свет первое земское ополчение.
Глава третья
Тимоха Сальков
После близкого общения с Прокопием Ляпуновым Пожарский проникся к нему невольным уважением. Ему сразу стало понятно, почему Василий Шуйский так сильно недолюбливает Ляпунова. В характере у Шуйского имелась одна нехорошая черта: он относился с неприязнью к любому человеку, кто хоть в чем-то был лучше его.
Прокопий Ляпунов пользовался любовью всего населения Рязани, к нему шли со своими бедами и богатые, и бедные, у него искали справедливости и защиты, хотя он не был облечен ни воеводской, ни судебной властью. Сказанное Ляпуновым всегда было весомо и предельно ясно для всех, никто никогда не пытался оспаривать его решений, ибо ко всякому делу Ляпунов подходил с критерием высшей справедливости. Никто лучше Ляпунова не умел разговаривать с народом, никто не мог сравниться с ним в умении убеждать толпу пожертвовать личными интересами ради всеобщего блага. Проведя всего два дня в обществе Ляпунова и посмотрев на то, с каким рвением он взялся за создание рязанского ополчения, Пожарский ни секунды не сомневался в том, что именно этот человек и должен возглавить поход земской рати на Москву.
Простившись с Ляпуновым, Пожарский вернулся обратно в Зарайск.
Но и здесь, в Зарайске, Пожарский пребывал под магнетическим обаянием личности Прокопия Ляпунова. Этот человек вдруг показался Пожарскому не просто выдающимся народным вождем и справедливым судьей, но более того — достойным царского трона. Сравнивая Василия Шуйского и бояр из Думы, претендующих на трон, с Прокопием Ляпуновым, Пожарский без малейших колебаний оставлял первенство за последним.
За окнами воеводской избы завывал ледяной январский ветер. На дворе стояла ночь, но Пожарскому не спалось. Он размышлял, расхаживая по скрипучим половицам от теплой печи до стола и обратно. Оплывая, источали неяркий желтый свет две сальные свечи на столе.
В углу на лавке храпел, укрывшись одеялом с головой, княжеский стремянный Афанасий.
«С незапамятных времен люди жаждут справедливости, но до сих пор истинно справедливых людей, облеченных властью, не сыскать днем с огнем! — думал Пожарский. — Каждый из людей, даже самый ничтожный, желает справедливости; каждый жалуется на всевозможные притеснения, причиненные ему, и начинает толковать понятие справедливости как некую отнятую у него кем-то выгоду. При этом почти каждый притесненный убежден, что его толкование правильно, что он совершенно справедливо относится к другим, не замечая, что многие возмущаются его «справедливостью» и чувствуют себя притесненными. Чем скуднее и опаснее жизнь людей, тем острее они переживают всякую несправедливость, тем труднее им договориться друг с другом. В этих условиях обязательно нужен такой судья или вождь, ум которого всегда сможет найти верное решение, устраивающее всех. Тогда всеобщее недовольство людей, их вражда не возымеют той разрушительной силы, которая буйствует ныне на Руси».
Прокопий Ляпунов, по мнению Пожарского, обладал ораторским даром и цепким умом, способным быстро находить верные решения. Ни Василий Шуйский, ни прочие думские бояре в этом отношении не годились и в подметки Ляпунову.
«Кичясь своей знатностью и богатством, истые бояре совершенно не радеют о нуждах простых людей, они не умеют разговаривать с теми, кто не знатен, — размышлял Пожарский. — Глядя на город, эти люди видят токмо терема и дворцы, не замечая избушек и лачуг. Повернувшись спиной к своему народу, думские бояре уповают на поддержку войск Сигизмунда, используя власть себе во благо и во вред государству. Ляпунов прав, русскому народу такие горе-властители не нужны!»
Внезапно размышления Пожарского были прерваны стрельцами из ночного караула, которые ввалились в жарко протопленную избу, окутанные клубами морозного воздуха. Стрельцов было двое. Старший из них по возрасту и чину доложил Пожарскому о том, что к предместьям Зарайска подступило какое-то неведомое войско.
— Большой конный отряд и пешая рать подвалили к посаду по Каширской дороге, — сказал бородатый десятник с заиндевелыми усами и ресницами. — В темноте-то не разобрать, чьи стяги над полками реют.
— Барабанный бой не слыхать? — спросил Пожарский.
Обычно по барабанному бою можно было еще издали распознать, кто приближается: русские или поляки.
— Нет, не слыхать, — ответил десятник, — ни труб, ни барабанов.
В цитадели Зарайска труба заиграла тревогу. Стрельцы и пушкари бегом спешили по каменным ступеням на стены и башни, восьмигранные силуэты которых под островерхими кровлями грозно вздымались на фоне темного неба, усыпанного звездами.
На рассвете с высоты угловой Никольской башни князь Пожарский смог своими глазами разглядеть конные и пешие отряды, посреди ночи подошедшие к Зарайску. По знаменам и по одеяниям всадников Пожарский распознал рать воеводы Сунбулова, который, по всей видимости, не желая возвращаться в Москву с неутешительными вестями, решил напасть на Зарайск и наказать его жителей за непокорность Семибоярщине. Пожарский мигом оценил ситуацию и принял решение к действию. Увидев, что полки Сунбулова, размещенные на ночь по окрестным селам и слободам, только-только начинают собираться воедино, Пожарский вывел свое небольшое войско за стены кремля и стремительно напал на неприятеля. С ходу смяв и рассеяв конников Сунбулова возле сел Журавна и Струпна, воины Пожарского затем с первого же натиска обратили в бегство у Злыхинской слободы пеших ратников Сунбулова, отбив у них пушки и знамена. В результате скоротечного боя рать Сунбулова потеряла убитыми больше ста человек, а в плен сдалось четыреста стрельцов. В отряде Пожарского было всего трое убитых.
Собрав остатки своего воинства, воевода Сунбулов ушел в сторону Москвы.
Каково же было удивление Пожарского, когда он увидел среди пленных сунбуловцев Тимоху Салькова, прощенного Шуйским за его разбойные дела и ушедшего из Зарайска еще прошлым летом к Тушинскому вору.
— И ты здесь, бедовая головушка! — усмехнулся Пожарский, подойдя к Салькову. — Каким ветром тебя прибило к войску Сунбулова?
— Здравствуй, князь! — Сальков снял с головы шапку, несмотря на пронизывающий ветер. — Невезучий я человек, вот меня и швыряет злая судьба с места на место, как сухую солому. Я ведь не единожды покаялся, князь, что ушел от тебя летось к самозванцу в Калугу.
— А что так? — вновь усмехнулся Пожарский.
— Оказалось, что Тушинский вор вовсе не сын покойного Ивана Грозного, а просто кукла подсадная, — ежась от холода, проговорил Сальков. — Об этом в Калуге все открыто говорили. Мне довелось близко увидеть самозванца, он и на русского-то был не похож: смуглый, черноволосый, горбоносый, как басурманин. Никакими делами самозванец не занимался и в совете воевод не заседал. Все дела вершили князь Дмитрий Трубецкой, гетман Ян Сапега и атаман Иван Заруцкий. А когда самозванец был застрелен кем-то из его охраны, то труп его с отрубленной головой более месяца пролежал в нетопленой церкви, никто и не думал его хоронить.
