Оливия Кулидж - Крестовые походы
Это была прелестная история, она очень понравилась дамам, но герцог Леопольд слушал ее угрюмо и заметил, что султан любит делать великодушные жесты, прикрывая ими свои злые деяния. Несомненно, Саладин хотел бы, чтобы все забыли, как он собственноручно отрубил голову Рейнальду Шатильонскому, когда того захватили в плен.
Двор притих, все знали, что герцог Леопольд терпеть не может, когда напоминают о крестовом походе, где на его репутацию была брошена тень Ричардом Английским, злейшим его врагом. Но герцог, хотя и смотрел на менестреля зверем, послал ему золотой рог. А после поднялся с места и сказал, хотя и резким тоном, что большинство песен о крестовом походе посвящено королю Ричарду.
Почти открытое приглашение произвело на присутствующих столь ошеломляющее впечатление, что даже вассалы и прислуга прекратили свою болтовню. Все смотрели на герцога Леопольда, с мрачной улыбкой крутившего в руке ножку кубка, и приготовились слушать.
Менестрель был слишком благоразумным человеком, чтобы принять такой вызов. В первый раз, сказал он, репертуар его подвел. Вместо истории о короле Ричарде он доставит гостям удовольствие сочиненной королем песней. Он запел, и песня разносилась по залу, залетая эхом в лабиринт коридоров, ведущих на кухню, и даже в пристройки, в которых он ни разу не побывал. Никто не поблагодарил менестреля за эту песню, а герцог внезапно велел позвать акробатов.
Утром менестрель покинул замок, а через несколько дней епископу Батскому, присутствовавшему на рождественских празднествах при дворе Генриха Гогенштауфена, германского императора и своего родственника, пришло новое сообщение: «У леопарда множество нор, где он может прятать добычу».
Без этого менестреля празднику Нового года в Вене не доставало души, тем более что туда прибыл посланник германского императора, которого герцог принял весьма гневно.
– Откуда мне знать, где может быть король Ричард? Не сомневаюсь, что его душой завладел дьявол, а тело гниет вместе с обломками его корабля, один Бог знает где. Как я могу его отдать, если он здесь не был? Кто-то меня оболгал перед моим сеньором.
На пиру он присутствовал с угрюмым видом, а посланец отправился обратно к императору ни с чем.
Тем временем менестрель пел песню короля Ричарда в отдаленном альпийском замке, к которому пробирался в снежную метель. У него болело горло, и голос звучал неважно, но смотритель замка, расположенного так далеко от Вены, был непривередлив. К счастью, жена смотрителя – воплощенное материнство – порадовала менестреля горячим молоком с пряностями, вином и горькими лекарствами. Но хотя на следующее утро лицо менестреля пылало, а вместо звуков он издавал лишь какое-то кваканье, дольше оставаться здесь он не мог.
Ночь накануне Крещения он провел в пути на сильном морозе, а в это время император Генрих совещался с епископом Батским. Епископ вышел от императора, качая головой. К его домику приходил еще один посланец, передавший следующее: «Альпы пусты».
– Молись Господу, чтобы король Ричард был жив, когда мы его найдем, – прошептал епископ французу, служившему у него секретарем.
– Герцог Леопольд не догадывается, как передаются новости, – ответил француз словами утешения, – и эта неопределенность не позволит ему действовать.
– Он боится императора, но ненавидит короля. – Епископ вздохнул. – Какая страсть окажется сильнее?
– Леопольд жадный человек, – возразил секретарь. – Его уже соблазняет доля выкупа, который, как он знает, император получит за короля.
Эта точка зрения должна была ободрить епископа, но его угнетала мысль, что самое большее, чем он может помочь своему повелителю, это передать его из одной тюрьмы в другую. Генрих Гогенштауфен и Филипп Французский будут драться за короля, как ястребы, даже если папа отлучит их обоих от церкви за содержание под стражей паломника, возвращавшегося из крестового похода. Но к отлучению, как и к крестовым походам, все уже привыкли! С тяжелым сердцем епископ принялся сочинять письмо старой королеве Элеоноре и регентскому совету в Англию.
Менестрель избегал важных замков герцога. В таких местах жило слишком много людей, чтобы можно было хорошо хранить тайну. Крепости попроще, однако, все находились далеко. Он стер себе ноги, поранил руку в стычке с грабителем, пытавшимся перерезать ему горло в придорожной таверне. Ему ужасно хотелось отдохнуть, но его подгоняло то же ощущение срочности, которое давило на епископа. Слишком легко было похоронить короля в каменном мешке его темницы, если его никто не видел. Могло оказаться, что герцог Леопольд ценил месть больше выкупа.
Замок Дюрренштайн, мрачно возвышавшийся на огромной скале над Дунаем, был скорее военным форпостом, чем жилищем; его использовали для сбора пошлин с проезжавших по реке. Здесь мало что изменилось с той поры, когда крепости баронов были не более ухоженными, чем крестьянские хижины, хотя и более прочными. Правда, внешние стены Дюрренштайна укрепили круглыми башнями, но двор замка, представлявший собой свалку мусора, был окружен конюшнями и другими грязными плетеными лачугами, в которых единственным радующим глаз пятном было пламя горна, на котором кузнец придавал форму подковам.
Менестрель пришел в замок Дюрренштайн, как заходил во все подобные замки. За время скитаний его немецкий репертуар существенно расширился за счет собранных им простеньких баллад о вражде и убийствах. Профессиональная веселость, его вторая натура, была совершенно излишней в песнях, которые предпочитали воины, чьим истинным призванием были грабежи, изнасилования и даже пытки.
Привратник замка обрадовался его появлению. Конюх, державший лошадь, пока ей ставили новую подкову, хотя и трясся от холода, но расплылся в широкой улыбке. Чумазый поваренок выскользнул из кухонной пристройки у основного здания, представляющей некоторое усовершенствование по сравнению с тем временем, когда мясо жарили прямо в зале. Появились и воины гарнизона, протиравшие глаза, поскольку поздно вставать и бодрствовать в полночные часы было обычным делом для некоторых обитателей замка. Менестрель доставил им удовольствие плавным речитативом, в котором излагал хронику этих мест. Император Генрих, говорилось в нем, приезжал в Ратисбон. На мельничной запруде в Грюнвальде нашли труп хорошенькой девушки. На землях белых монахов в окрестностях Мюнхена родилась двухголовая овца. Набожный нищий исцелился от слепоты, промыв глаза в источнике святой Вальпургии. По слухам, Ричард Английский тайно содержится в заключении в Австрии. Он посмотрел на слушателей и, заметив испуганные взгляды, плавно перешел к грубоватой местной песенке.
Дверь под лестницей внизу главного здания распахнулась, и во двор поспешил спуститься молодой человек, небрежно одетый и простецкого вида, но стоявший по положению выше воинов, о чем говорили серебряная пряжка на поясе и поношенный меховой плащ, вероятно составлявший часть добычи, захваченной при ограблении какого-нибудь купца. Верно посчитав его сыном владельца замка, менестрель подвел скучную песню к концу и принялся расхваливать лучшие свои произведения.
– Только что от двора, мой благородный господин! Все самое последнее с рождественского праздника при дворе герцога в Вене. Стоит ли называть человека, который там пел?
Он подмигнул, беззастенчиво намекая на себя, хотя его костюм и манеры опровергали такую возможность. Но даже если молодой дурень ему не поверил, лакомые кусочки из высшего света должны были возбудить его аппетит.
Каким бы он ни был неотесанным, этот молодой человек проявил честолюбие. Возможно, он рассчитывал запомнить модный мотив или заставить менестреля научить его нескольким иностранным словам. Как-то даже слишком просто, подумал менестрель, в двадцатый раз настраивая виолу, чтобы заиграть песню короля Ричарда.
Исполняя эту песню, он всегда полностью использовал диапазон своего голоса, отправляя музыку парить так же легко, как облачко пара от его дыхания на зимнем воздухе. Те, кто обладал музыкальным слухом, могли ее слушать разинув рот, но молодой наследник Дюрренштайна не принадлежал к таким людям. Он явно не имел понятия, что слышит любимое творение короля, чьи сладкие песнопения были знамениты в Нормандии, Анжу, Пуату и Аквитании, землях рыцарства, и во всех остальных владениях короля Ричарда.
Менестрель закончил текст песни и умолк, продолжая наигрывать мелодию на виоле. Неожиданно наступил тот самый момент, которого он ждал. Из щели в башне густой низкий голос подхватил мелодию, продолжив поэму, которую в этой стране не знал никто, кроме ее автора, короля Ричарда.
Менестрель вздрогнул, и его пальцы соскользнули со струн виолы, странно взвизгнувших. В то же мгновение дверь внизу лестницы открылась, и краем глаза менестрель заметил фигуру владельца замка, который, положив руку на меч, прислушивался к музыке.
