Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

— Как будто я оправдываю, — обиделся Сергей и робко дотронулся до ее локтя.

Вера сухо поджала губы.

У Сергея был растерянный вид. Видимо, он понял, что сказал совсем не то.

— Ты понимаешь, — пробормотал он. — Надо расклеить воззвания.

И этим смиренным ответом Вера осталась недовольна.

— Не узнаю тебя. С каких пор это стало таким щепетильным делом?

Сергей промолчал.

Она взяла пачку серых листов, заляпанное клейстером ведерко и двинулась к дверям. Он догнал ее в шумном коридоре.

— Ты не сердишься?

Он вышел следом за ней к узорчатым чугунным воротам, взял ее за руку.

— Ну, прости, я действительно, очень неудачно сказал насчет любви.

Опять он выглядел как провинившийся ребенок.

— Большой ведь уже, а говоришь такое, — покачала она головой. — Иди, там тебя ждут.

Сергей взъерошил жесткие волосы.

— Значит, не сердишься?

— Нет.

Он виновато улыбнулся и побежал обратно.

Вера проснулась от скрипа половицы. В комнату осторожно вошла Агафья Прохоровна и положила что-то на стол. Как только дверь закрылась, Вера подняла голову. На скатерти лежало письмо. Она протянула руку и тут же вскочила, сбросив одеяло. Письмо было от Ариадны. Захлебнувшись радостью, она поискала ножницы; не найдя их, надорвала конверт, впилась в строчки. Далекая и близкая, так тонко умевшая понять ее подруга наконец откликнулась. Письмо это было отослано еще в начале марта, а два, о которых Ариадна упоминала, почему-то так и не пришли. Застряли где-то в тюремных канцеляриях.

«Милая моя смугляночка!

У меня столько теперь мыслей в голове, столько чувств, что не знаю, с чего начать. У нас революция! Ты понимаешь? Конечно, ты больше видела в Петрограде. Но и здесь у нас весь городишко Илецк развернулся, растеклись по улицам сибирские мужики вперемешку с бывшими ссыльными и заключенными. Все пели «Интернационал». Хотелось заплакать от радости. И я плакала.

Я мечтала приехать сразу же в Петроград, к вам, и уже приготовилась, но, понимаешь, столько дела здесь, что невозможно оставить товарищей. Воюю с эсерами и меньшевиками, лечу сибиряков.

Милая моя, если бы ты знала, как мне не хватает тебя, товарищей, как стремлюсь в милый, родной Петроград. Почти два года я не видела вас...»

Ариадна писала о том, как много работы и всю ее хочется переделать, жаловалась, что не хватает литературы, газет, просила поскорее выслать, написать обо всех новостях.

Вера тут же села писать ответ, вспоминая внимательные, успокаивающие глаза подруги, радуясь тому, что наконец узнала о ней. Только после этого, одевшись, она вышла на кухню. Дразнили аппетитные запахи. На столе стояли пасхальные куличи. На окне упруго топорщился в тарелке с черноземом проросший овес. В нем лежали крашеные яйца.

Хозяйка, страдая от своей щедрости, предложила кусок кулича. Это была явная жертва. Еще накануне Агафья Прохоровна жаловалась, что печет нынче куличи из чистого золота.

— Да возьмите, Вера Васильевна, да что вы. Да вы как дочь у меня, — и засуетилась, ища кусок поменьше.

Вера отказалась. Налила из толстобокого молодцеватого самовара чашку кипятку, прошла в комнату. Найдя кусок черного хлеба, посыпала солью и, не садясь, стала есть. Она мысленно представила раскрасневшееся от мороза лицо Ариадны в толстом закуржевелом платке. Подруга выступала перед толпой одетых в тулупы сибирских крестьян. Торчали лохматые уши шапок. В морозном воздухе поднимался пар...

Потом Вера вспомнила, что сегодня уезжает в Вятку Лена, и пошла к ней на Крестовский остров. Почти через весь город пришлось им тащить чемодан на Николаевский вокзал. Трамваи не ходили. Лена была необычно печальна — у нее сильно заболела мать, и Вера утешала ее, говорила о том, что теперь успешно лечат болезни, которые еще недавно считались трудноизлечимыми.

Вернулась она поздно вечером. Не спеша открыла дверь, зажгла лампу, спокойно села к столу, и тут вдруг все завертелось. На столе лежала написанная неровным почерком Зары Кунадзе возмущенная записка:

«Три раза приходила, а тебя все нет и нет. Где ты бродишь? Почему ничего не знаешь? Ведь сегодня на Финляндский вокзал приезжает Владимир Ильич Ленин!

Беги скорее! Не сиди!

Вера вскочила с места, растерянно посмотрела на темную улицу. Опоздала! Она почувствовала себя несчастной. Как же так! Ведь она так ждала этого дня. Его ждали все. О приезде Ленина говорили в общежитии на Покровской, на заводах Выборгской стороны. Николай Толмачев сказал как-то, что только человек с ленинской ясной головой может разобраться во всей нынешней запутанной обстановке. И вот она опоздала. «Да как же так можно? А может быть, еще поспею...»

Надев на ходу пальто, она бросилась на улицу. С захолустной Полозовой до Большой Дворянской бежала, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Улицы были пустынны. Только в нишах ворот стояли дворники, поблескивая бляхами. Они молчаливо и недоуменно провожали ее взглядами.

«Все — опоздала я», — остановившись в изнеможении у Сампсоньевского моста, подумала Вера и, навалившись на деревянный брус перил, чуть не заплакала от горькой обиды и злости на себя. «Ведь я могла, могла поспеть».

Вдруг она уловила шум голосов и подняла голову. Откуда-то из темной улицы в чутком ночном воздухе доносился шорох шагов — дало много людей. Она бросилась через мост, ударилась ногой об угол ящика с песком, но не почувствовала боли. Наверное, она еще не опоздала.

Возбужденная, уверенная толпа со знаменами и винтовками двигалась, тяжело и глухо стуча по настилу моста. В центре ее, тускло блестя стальной башней, ехал броневик.

«Это он, это он, — бросившись в толпу, взволнованно подумала Вера. — Едет Ленин. Не опоздала! Не опоздала!»

— Слыхал, Агафон, — возбужденно кричал своему спутнику бородатый солдат, шедший рядом с Верой. — Землю-то мужику, он говорит, сразу надо передать!

Люди говорили, радостно сверкая глазами, улыбались. Они знали что-то такое, чего не знала она. Вера почувствовала себя обделенной. Ей хотелось расспросить, что говорил Ленин, какой он. Она боялась, что не сможет увидеть и услышать его. Ведь уже глухая ночь.

Но она увидела Ленина. Он вышел на тесный балкончик бывшего особняка Кшесинской и, взмахнув рукой, слегка хрипловатым, но сильным голосом начал говорить, подавшись вперед:

— Да здравствует социалистическая революция!

Вера перестала дышать. Проглотив возникшую от волнения спазму, она привстала на носках, стараясь не пропустить ни одного слова. Острые, твердые фразы высекали бурный восторг. Это была та смелость, та ясность, которой все ждали, о которой говорил Николай Толмачев.

Не верить Временному правительству! Оно не даст народу ни мира, ни хлеба, ни земли! Вся власть Советам! Полная ликвидация войны!

Как много можно, оказывается, сказать за какие-то пять-шесть минут. Какие огромные мысли передать. Вера была потрясена. Она приняла всего его, этого коренастого подвижного человека с крутым огромным лбом, чуть картавым голосом, хотя он был совсем не таким, каким она представляла его еще полчаса назад. «Вот таким и должен он быть, обыкновенным человеком, — подумала она с теплотой в сердце, — и никаким другим, — и восторженно вплела свой голос в тысячеголосое «ура!».

Троицкая площадь постепенно пустела. А Вера не уходила. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться горячими мыслями, сказать, что теперь ей стало понятно, что надо делать. Революция, социалистическая революция должна быть, и скоро, не через десятилетия, а, быть может, в этом же году.

В такую ночь нельзя было спать, да она и не смогла бы заснуть. Надо было так много обдумать, столько нахлынуло вдруг чувств. Но некому было высказать все это. Лена уехала в Вятку, Зары все равно не застать.

Возвратившись домой, Вера села к столу и этой ночью написала еще одно письмо Ариадне.

«Я думаю, что мы самые счастливые люди. Нам просто страшно повезло. Тысячи революционеров в разные времена боролись за революцию, мечтали о ней и умирали, так и не дождавшись, а мы уже дождались одной и будем делать теперь другую — социалистическую. Это, по-моему, самое счастливое счастье!»

Толмачев окликнул ее в коридоре дворца Кшесинской. Живые, умные глаза светились восторгом.

— Уезжаю, Верочка, на Урал! Со мной вместе Зара, Сергей, еще человека три. Как, двинемся, а? — и лукаво взглянул на нее.

У Веры горячей радостью вспыхнули глаза.

— Я согласна!

Она решила, что сначала поедет в Вятку повидаться с матерью. А потом — на Урал, куда посылал Николая Толмачева ЦК партии.

— Вот там мы повоюем! — провожая ее на вокзал, говорил Сергей.

На углу задержались. Чистенький толстяк с измятыми губами говорил собравшейся вокруг него жиденькой кучке прохожих, что он располагает точными данными о шпионской деятельности лидера большевиков Ленина в пользу Германии.