Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад
Н а с т о я т е л ь н и ц а (крестясь): Святая Урсула! Это же дьявольский грех, ведущий прямо в ад.
Д ь я в о л: Для того, кто его совершает, дорогая сестра! Но этого я вам вовсе не советую. Однако подумайте» что сталось бы с вами, если бы вас можно было осудить за все тайные грехи ваших монахинь?
Н а с т о я т е л ь н и ц а: Но — ради всех святых! — как могли вы сохранить в тайне такое опасное дело?
Д ь я в о л: О, мое положение было гораздо более трудным, чем ваше, ибо вам может помочь слух о сновидении, распространившийся по всему городу. Если вы впустите в келью Клары мужчину в одежде доминиканца и потом обнаружатся последствия совершенного греха, разве весь мир не скажет, что это — проделка заклятого врага человеческого? Пусть дурная слава падет на сатану, а вы останетесь на своем месте, облеченная властью, угодной небу. Я даю вам этот совет для вашего же блага, из дружбы к вам, а теперь вы можете поступать как вам угодно.
Настоятельница сидела ошеломленная и в смятении тихо молилась, перебирая четки.
— Плотский грех должен спасти. Ave Maria![9] Это внушение сатаны… Святая Урсула, просвети меня! (При этом она взглянула на изображение святой.) Это будет великим позором для монастыря… Ave Maria… Винить будут дьявола… Но ведь и я могу быть осуждена навеки! Pater noster![10] Так неужто же мне стать теперь служанкой в монастыре и на старости лет давать другим мучить себя, после того как я сама так долго мучила монахинь?.. Или нужно отделаться от нее? Эта грешная тварь и так уже возмутила против нас весь город. Хм… И я не смогу больше бранить монашек?.. А как они отомстят мне!.. Ave Maria… Нет, я хочу умереть игуменьей на благо монастырю, чего бы это ни стоило…
Дьявол, все время поддакивая ей, подливал масла в огонь, и план действий был тут же составлен. Уходя, он сказал Фаусту:
— Видишь, я ведь ничего не сделал. Я только спросил Эту старую ведьму, что она предпочитает: рискнуть спасением своей души или отказаться от власти над бедными монашками, которая все равно недолговечна.
Как ни нравилась Фаусту эта проделка, все же он был очень недоволен, что дьявол всегда оказывался прав. В тот час, когда все монахини были у мессы, настоятельница сама провела Фауста, переодетого доминиканцем, в келью Клары. Вернувшись из церкви, Клара помолилась святой Урсуле и легла спать. Ее воображение, уже получившее известное направление, часто повторяло однажды виденный сон. Она снова лежала в таком же упоении в тот момент, когда Фауст прокрался к ней, чтобы осуществить ее мечту. Клара все приняла за сон, насладилась им и вкусила грех сладострастия во всей его полноте. Настоятельница тем временем у себя в келье предавалась самоистязанию и для спасения своей души дала обет лишний раз в неделю поститься. Ночное свидание разом положило конец майнцской распре, но для бедной Клары его последствия были ужасны.
Фауст простился со своей семьей. На этот раз слез было пролито не много, только старый отец печально читал сыну душеспасительные наставления.
11
Когда Фауст и дьявол переезжали мост через Рейн и Фауст, вспоминая ночную сцену, высмеивал настоятельницу, он увидел вдали тонущего человека, который из последних сил боролся со смертью. Фауст велел дьяволу немедленно спасти этого человека. Многозначительно посмотрев на Фауста, дьявол ответил:
— Фауст, подумай, чего ты требуешь. Ведь это юноша, и, может быть, и для тебя и для него будет лучше, если жизнь его окончится теперь.
Ф а у с т: Дьявол, готовый творить одно только зло, неужели ты хочешь заставить меня противиться голосу природы? Иди и спаси его!
Д ь я в о л: Ты, вероятно, не умеешь плавать. Хорошо! Но знай, все последствия падут на твою голову. Настанет день, когда ты пожалеешь об этом.
Он пошел к реке и спас юношу. Фауст утешал себя тем, что хорошим поступком искупил ночной грех, а дьявол смеялся над этим сомнительным утешением.
Книга третья
1
События, уже пережитые Фаустом, должны были, по замыслу дьявола, подготовить его душу к страшным жизненным бурям, которые дьявол, хорошо знавший людей, с уверенностью предвидел заранее.
Все, что Фауст до сих пор наблюдал, заронило в его душу только сарказм и горечь, но события, о которых нам придется говорить теперь, нанесли ему такие глубокие раны, которых ум его не мог уже ни вынести, ни залечить. И действительно, только дьявол, душегуб и сеятель людского горя, мог смотреть на них без содрогания.
Оживленно беседуя, Фауст и его спутник скакали вдоль берега Фульды. Близ одной деревни они увидели крестьянку, сидевшую с детьми под большим дубом. Их бледные, безжизненные лица были воплощением страданий и тупого отчаяния. Фауст, на которого и слезы и радость действовали быстро, поспешил к этим несчастным и спросил их, какое горе их постигло. Женщина долго глядела на него в упор, не произнося ни слова. Лишь мало-помалу, под ласковым взглядом Фауста, сердце ее оттаяло. Плача и всхлипывая, она рассказала ему следующее:
— Нет на свете никого несчастнее меня и моих детей. Три года мой муж не мог платить податей князю-епископу. В первый год помешал неурожай, на второй — дикие кабаны епископа сожрали посев, а на третий год его охотники промчались по нашим полям и вытоптали всходы. Староста постоянно грозился описать наше имущество, и вот сегодня муж решил поехать во Франкфурт и продать там откормленного теленка и последнюю пару волов, чтобы уплатить налог. Когда он выезжал со двора, явился управляющий епископа и потребовал теленка для княжеского стола. Муж стал говорить о нашем несчастье, просил подумать о том, как несправедливо отбирать у него даром теленка, за которого во Франкфурте ему хорошо заплатят. Управляющий ответил: крестьянам хорошо известно, что они не имеют права что бы то ни было увозить за пределы владений епископа, пока не уплатят податей. Явился староста в сопровождении стражников и, вместо того чтобы помочь мужу, велел выпрячь волов. Управляющий забрал теленка, а меня и детей стражники выгнали из дома. Пока они увозили наше имущество, муж мой в отчаянии перерезал себе в сарае горло. Взгляните, там под простыней лежит его тело. Мы сидим здесь и стережем труп, чтобы дикие звери его не сожрали, так как священник отказывается его хоронить.
Она сорвала белую простыню, покрывавшую мертвеца, и упала без чувств. При виде этого страшного зрелища Фауст в ужасе отпрянул. Крупные слезы закапали из его глаз, и он воскликнул:
— О человечество! Неужели такова твоя судьба?
Обратив взор к небу, он продолжал:
— Для того ли ты дал жизнь этому несчастному, чтобы твой служитель довел его до самоубийства?
Фауст снова прикрыл труп, бросил женщине золото и сказал:
— Я иду к епископу и расскажу ему эту печальную историю. Они должны похоронить вашего мужа, вернуть вам ваше имущество и наказать злодеев.
Этот случай так взволновал Фауста, что они уже успели подъехать к епископскому дворцу, а он все еще не мог найти слова, чтобы выразить свое негодование. Их приняли очень любезно и пригласили к столу. Князь-епископ оказался человеком во цвете лет и необычайной толщины. Казалось, будто его нервы, сердце и душа совершенно заплыли жиром. Никогда и нигде он не испытывал никаких ощущений, кроме как только за едой. Его единственным живым органом был язык, и он знал только одно несчастье: если заказанное блюдо не удавалось. Стол был накрыт необычайно богато, и Фауст, которого дьявол не раз угощал из своей волшебной кухни, должен был признать, что тонкостью вкуса епископ превзошел даже адских мастеров кулинарного искусства. На середине стола среди прочих блюд красовалась жирная телячья голова, любимое кушанье епископа. Хозяин был так поглощен едой, что не произнес еще ни одного слова. Вдруг неожиданно для всех заговорил Фауст:
— Милостивый господин! Прошу вас простить меня, если я немного испорчу ваш аппетит, но я не могу смотреть на эту телячью голову, не рассказав вам ужасную историю, которая произошла сегодня неподалеку от вашего дворца. Я надеюсь на вашу справедливость и христианское милосердие и верю, что вы не преминете восстановить правосудие и позаботитесь о том, чтобы впредь ваши подчиненные не смели так неслыханно оскорблять человечество.
Епископ удивленно поднял глаза, посмотрел на Фауста и осушил свой кубок.
Волнуясь и негодуя, Фауст рассказал историю несчастного крестьянина, но, казалось, никто из присутствующих его не слушал. Епископ спокойно продолжал есть.
Ф а у с т: Мне кажется, я обращаюсь к епископу, пастырю стада своего, и сижу за столом с наставниками и проповедниками религии и христианской любви. Так ли это, господин епископ?
Епископ с досадой снова взглянул на Фауста, велел позвать управляющего и спросил его:
