Александр Дюма-сын - Дама с камелиями
Она зажгла свечи в канделябре, открыла дверь около кровати и исчезла.
Я задумался над жизнью этой девушки, и моя любовь была преисполнена жалостью.
Задумавшись, я расхаживал большими шагами по комнате, как вдруг появилась Прюданс.
— Как, вы здесь? — сказала она. — Где Маргарита?
— Переодевается.
— Я подожду ее. Знаете, вы ей очень понравились.
— Нет, не знаю.
— Она вам этого не говорила?
— Нет, не говорила.
— Как вы сюда попали?
— Пришел с визитом.
— Ночью?
— Почему же нет?
— Хвастун.
— Она меня приняла очень нелюбезно.
— Она примет вас любезнее.
— Вы думаете?
— Я принесла ей приятные известия.
— Недурно. Так она говорила с вами обо мне?
— Вчера вечером или, вернее, сегодня ночью, когда вы ушли с другом… Между прочим, как поживает ваш друг? Гастон Р., так ведь его зовут?
— Да, — сказал я, не удержавшись от улыбки, вспомнив признание Гастона и сопоставив это с тем, что Прюданс плохо знала его имя.
— Он очень мил, чем он занимается?
— У него двадцать пять тысяч годового дохода.
— Да? Правда? Вернемся к вам. Маргарита меня много о вас расспрашивала: она интересовалась, кто вы, чем занимаетесь, какие у вас были любовницы, — словом, все, что можно спросить о человеке вашего возраста. Я рассказала ей все, что знала, добавив к тому же, что вы прекрасный молодой человек.
— Большое спасибо, а теперь скажите, какое она вам дала поручение вчера?
— Никакого. Это был просто предлог прогнать графа, но она мне дала поручение сегодня, и сейчас я принесла ей ответ.
В это время Маргарита вышла из уборной в кокетливом ночном чепчике, украшенном пучками желтых лент, так называемыми шу. Она была восхитительно хороша в этом наряде. На босых ногах у нее были атласные туфли, и она заканчивала чистить ногти.
— Ну, — спросила она, увидев Прюданс, — видели вы герцога?
— Конечно!
— Что он вам сказал?
— Он мне дал.
— Сколько?
— Шесть тысяч.
— Они при вас?
— Да.
— Он был недоволен?
— Нет.
— Несчастный!
Трудно передать тон, которым были произнесены последние слова. Маргарита взяла шесть тысячефранковых билетов.
— Пора было. Прюданс, вам нужны деньги?
— Вы ведь знаете, дорогая, через два дня пятнадцатое число, вы мне окажете большую услугу, если одолжите триста — четыреста франков.
— Пришлите завтра утром, теперь уже поздно менять.
— Не забудьте.
— Не беспокойтесь. Вы поужинаете с нами?
— Нет, Шарль меня ждет дома.
— Вы все еще без ума от него?
— Да, без ума! До завтра. Прощайте, Арман.
Мадам Дювернуа вышла.
Маргарита открыла столик и бросила бумажки в ящик.
— Вы позволите мне лечь? — сказала она с улыбкой и направилась к постели.
— Я не только вам позволяю, я прошу вас.
Она сбросила с постели покрывало и легла.
— А теперь садитесь около меня, и давайте болтать.
Прюданс была права: ответ, который она принесла Маргарите, ее обрадовал.
— Вы мне прощаете мое дурное настроение? — спросила она, взяв меня за руку.
— Я всегда готов все вам прощать.
— Вы меня любите?
— Безумно.
— Несмотря на мой дурной характер?
— Несмотря ни на что.
— Вы мне клянетесь в этом?
— Да, — сказал я тихо.
Вошла Нанина, принесла две тарелки, холодного цыпленка, бутылку бордо, землянику и два прибора.
— Я вам не приготовила пунша, — сказала Нанина, — бордо для вас лучше. Не правда ли, сударь?
— Конечно, — ответил я, все еще растроганный последними словами Маргариты и устремив на нее пламенный взор.
— Хорошо, — сказала она, — поставь все на маленький столик и придвинь его к кровати. Мы сами справимся. Вот уж три ночи, как ты на ногах, наверно, хочешь спать. Иди ложись, ты мне больше не нужна.
— Запереть дверь на два оборота?
— Конечно, и скажи непременно, чтобы завтра никого не пускали раньше полудня.
XII
В пять часов утра Маргарита сказала мне:
— Прости, что я тебя гоню, но это необходимо! Герцог приходит каждое утро. Ему скажут, что я сплю, и он, наверно, будет ждать, пока я проснусь.
Я обнял обеими руками Маргариту и поцеловал ее в последний раз.
— Когда я тебя увижу?
— Послушай, — перебила она, — возьми маленький золотой ключик, который лежит на камине, открой эту дверь, положи ключик на место и уходи. Днем ты получишь письмо с моими приказаниями, ведь ты помнишь, что обещал мне слепо повиноваться?
— Да, а что, если я попрошу об одной вещи?
— О чем?
— Чтобы ты оставила у меня этот ключик.
— Я никому не разрешала то, о чем ты просишь.
— Ну, так разреши это мне. Клянусь тебе, я люблю тебя не так, как другие тебя любили.
— Ну хорошо, пускай он останется у тебя, но предупреждаю, что от меня зависит, будет ли этот ключ тебе полезен. У двери есть засовы.
— Злюка!
— Я велю их снять.
— Так значит, ты меня немного любишь?
— Не знаю, как это случилось, но мне кажется, что да. Теперь уходи, я совсем сплю.
Мы еще несколько секунд обнимали друг друга, а потом я ушел.
Улицы были безлюдны, громадный город еще спал, приятная прохлада царила на улицах, которые через несколько часов наполнятся людским шумом.
Мне казалось, что этот спящий город принадлежит мне, я искал в своей памяти имена тех, счастью которых я раньше завидовал, и не мог вспомнить ни одного, кого бы считал теперь счастливее меня.
Быть любимым чистой молодой девушкой, открыть ей впервые чудесную тайну любви, конечно, большое блаженство, но не слишком ли это просто? Овладеть сердцем, которое не привыкло к атакам — это все равно что занять необороняемый город, город без гарнизона. Воспитание, сознание долга и семья — очень верные стражи, но нет таких бдительных часовых, которых не могла бы обмануть девушка шестнадцати лет, которой сама природа с помощью любимого дает первые бесценные советы, и чем эти советы чище, тем они верней.
Чем больше молодая девушка верит в добро, тем легче она отдается, если и не любовнику, то любви, если у нее нет недоверия, она безоружна, и заставить ее полюбить — это такая победа, которую может одержать всякий молодой человек в двадцать пять лет. И это так верно, что молодых девушек окружают надзором и затворами! Но у монастырей нет таких высоких стен, у матерей — таких крепких замков, у религии — таких строгих предписаний, которые смогли бы запереть этих прелестных птичек в клетке. Притом в такой, куда не бросишь даже цветов. Они должны мечтать о наслаждениях, которые от них скрывают, должны верить в свою прелесть, должны послушаться первого голоса, который через решетки будет им рассказывать о таинственном, и благословить ту руку, которая впервые приподнимает уголок завесы.
Но быть искренне любимым куртизанкой — это более трудная победа. У них тело иссушило душу, похоть сожгла сердце, разврат сделал чувства непроницаемыми. Они уже давно знают те слова, которые им говорят, им знакомы те средства, которые употребляют. Даже любовь, которую они внушают, они раньше продавали. Они любят из обязанности, а не по увлечению. Их лучше охраняют расчеты, чем какую-нибудь девственницу ее мать и монастырь, поэтому-то они и придумали слово «каприз», чтобы определить любовь бескорыстную, которую они себе позволяют время от времени для отдыха или для утешения. Они похожи на ростовщиков, которые пускают по миру тысячи людей и в искупление дают какому-нибудь бедняку, умирающему с голоду, двадцать франков, не требуя ни процентов, ни возврата. К тому же если куртизанке и случится полюбить, то эта любовь, которая вначале является как бы прощением, почти всегда становится для нее наказанием. Нет прощения без искупления. Когда подобная женщина с порочным прошлым испытывает настоящую любовь, искреннюю, сильную, на которую она никогда не считала себя способной, когда она призналась в этой любви, любимый человек всецело подчиняет ее себе! Он чувствует себя сильным благодаря своему жестокому праву сказать ей: ты делаешь для любви то же самое, что ты делала для денег.
Они не знают, какие им дать доказательства. В одной басне рассказывается, что какой-то мальчик долгое время забавлялся тем, что кричал в поле «Помогите!», чтобы пугать крестьян, и однажды его съел медведь, так как те, кого он так часто обманывал, не поверили на этот раз его правдивым крикам. Так же бывает с этими несчастными девушками, когда они серьезно полюбят. Они столько раз лгали, что им не хотят больше верить, и их губит их любовь и раскаяние. Отсюда та великая преданность, то строгое затворничество, примеры которого они являют.
Но когда человек, внушивший эту безмерную любовь, обладает настолько великодушным сердцем, чтобы принять ее и не вспоминать о прошлом, когда он отдается ей весь целиком, — словом, когда он любит так же, как его любят, этот человек переживает в таком случае все земные чувства, и после этой любви его сердце будет закрыто для всякой другой.
