Наталья Павлищева - Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»
– Как все – сначала в рабство, потом вот султаншей стала. А ты откуда?
Они были, пожалуй, одного возраста, только он бородой укрыт, волосы седые, худой не меньше, чем Роксолана после болезни, но худоба иная – не болезненная, а сильная, жилистая.
– Я-то московит, только давно дома не был. На Святой Афон ходил, там два года жил, потом три года в Константинополе, потому турецкий знаю, в Иерусалим ходил, там вас добрым словом поминают всякий день. Теперь снова в Константинополь, к патриарху Иоасафу, а в следующем году – обратно в Москву и в свой монастырь на север, к Белому озеру.
– Какая она, Русь, расскажи.
– Русь-то? Великий князь Иван Васильевич на царство венчался…
Остановила жестом:
– Про правителей я и без тебя знаю. Ты мне о Руси расскажи.
Посмотрел внимательно, все понял и тихонько заговорил, даже глаза прикрыл:
– Небо синее-синее… и березки белоствольные стоят… поле в желтых колосьях спелых и по окоему лес темной стеной… журавли клином с юга или на юг… а зимой снега белые, пушистые по пояс… и капель весенняя… и звон колокольный со звонницы над всем плывет…
Покосился на султаншу, вспомнив, что та, верно, мусульманка уже, не стоило бы о колокольном звоне-то. А у Роксоланы по щекам катились слезы, прошептала:
– Я и перекреститься не могу… креста на мне нет…
Некоторое время отец Иов молча смотрел на несчастную женщину, вокруг которой все в серебре да золоте, полным-полно слуг, готовых выполнить любое желание, а вот покоя в душе нет. Потом вдруг полез под ворот рубахи, достал оттуда простой крестик на простом шнурке, поцеловал и… протянул султанше:
– Коли примешь, возьми, он у Гроба Господня со мной побывал, там освящен.
Роксолана дрожащими руками приняла драгоценный дар. Совсем не думала, что будет с ним делать, просто знала, что дан от души и особенно дорог. И вдруг стала тихо говорить, что ее Господь никогда не простит, она веру сменила, даже хадж совершила.
– Я много о вас слышал, султанша. Не сплетни, что в Бедестане ходят, а о том, что бедняков кормите, больницы строите, школы…
– Мечети, – усмехнулась Роксолана.
Монах чуть помолчал, потом вздохнул:
– Я так мыслю: Бог, он един для всех. Пророки только разные. Но Господь видит, кто бы каким пророкам ни молился, чем он полезен: то ли под себя все гребет, то ли людям нужен. Будь честным, не укради, помогай ближнему, не убивай, не лги… у всех одинаково. Кто честен перед совестью своей, тот и прав пред Богом.
Они еще довольно долго беседовали, вернее, говорил все больше Иов, Роксолана не все понимала, но от одного тихо журчавшего голоса становилось на сердце легче и теплей. Посветлело на душе, а потому и полегчало.
В комнату, где сидела султанша с необычным гостем, зашел Заки-эфенди:
– Госпожа, вам пора настой пить. И достаточно сегодня сидеть, пора лечь и поспать.
– Простите, султанша, уморил я вас, – спохватился Иов.
– Нет, все хорошо. Спасибо за помощь и беседу. На душе полегчало. Возьмите, – она протянула перстень, но монах помотал головой.
– Не обижайтесь, султанша, не возьму.
– На дорогу пригодится.
Иов тихонько рассмеялся:
– Э, нет. Нищего не обворуют и сорок разбойников, скорее, внимания не обратят, а тому, у кого есть что взять, путешествовать опасно. Я лучше спокойно пойду без денег…
Они говорили уже по-турецки, чтобы и лекарь понял.
– Возьми, припрячь, чтобы никто не знал, монастырю на нужды отдашь.
После ухода монаха лекарь все же поинтересовался:
– О чем вы так долго беседовали с этим человеком?
– О родине, Заки-эфенди, о том, какая она красивая…
Лекарь на мгновение замер, Роксолане даже показалось, что в его старых глазах блеснули слезы.
– Заки-эфенди, а где вы родились?
– В пустыне. Нет ничего прекрасней пустыни, когда до самого горизонта желтые барханы…
– Лес! – возмутилась Роксолана.
– Нет, султанша, пустыня!
– Реки с прозрачной водой, озера и синее-синее небо!
– Барханы.
– Снега по пояс и капель весной…
– Это что?
– Снег – это…
– Снег я в Амасье видел, а это… капель?
– Капель – это когда на солнце сосульки таять начинают и капают так: кап, кап, кап… Вот и зовут – капель.
Роксолана счастливо смеялась, словно воспоминание о капели вдруг вернуло ей молодость и здоровье. Даже губы порозовели.
Крестик спрятала, позвав Чичек:
– Принеси шкатулку с ключом.
Закрыв, попросила:
– Чичек, этот ключ никто не должен у меня взять. Обещай.
– Клянусь, госпожа.
– А ты откуда родом?
– Я с Дона.
– Откуда?! – ахнула Роксолана. – Что же ты не сказала, что русская?! Мы бы с тобой по-русски говорили.
Чичек смутилась:
– Я не помню. Маленькая совсем была, когда с матерью в плен попала. Мать потом отдельно забрали, а меня добрые люди вырастили, хорошо относились, только продали. А потом к вам попала. Я не помню, знаю только песенку, что мать в детстве пела.
Она запела что-то непонятное, напев хороший, а вот слова… нет, это не по-русски.
– А ты снег помнишь?
– Помню.
– И березки с белыми стволами.
– Березки и здесь есть.
– Здесь не такие! А вокруг Рогатина леса стеной стояли.
– На Дону степь, это я помню. Широкая, и Дон широкий.
С этого дня султанша пошла на поправку.
Последняя беда
Сулейман очень старался скрыть плохие вести от Роксоланы, но на то она и Роксолана, чтобы все видеть и чувствовать.
– Повелитель, что-то случилось?
– Нет, ничего. Я просто занимаюсь делами.
Они не вспоминали Каролину и все, что происходило в предыдущие месяцы, султанша немного пришла в себя, на ее бледных щеках даже появилось подобие легкого румянца, правда, глаза лихорадочно блестели, что очень не нравилось ни Заки-эфенди, который теперь стал лекарем Роксоланы, ни Иосифу Хамону.
Они не говорили вслух, но оба понимали, что блеск может означать вовсе не выздоровление…
– Хуррем, я тебя однажды спрашивал, как вел себя шехзаде Баязид, когда в Румелии появился лже-Мустафа…
– Я ответила, что не знаю, потому что была в Стамбуле, а шехзаде сначала с вами в походе, а потом в своем санджаке. Что же все-таки случилось?
Сулейман чуть поморщился, Хуррем больше не звала его Сулейманом и не говорила «ты», для нее он Повелитель, всесильный, жестокий, который может ввергнуть в омут страданий, которому нужно беспрекословно подчиняться. Неужели не удастся вернуть прежние отношения? Неужели его минутная слабость так дорого обойдется?
Иногда хотелось просто поговорить, спросить, что же так задело ее в его отношениях с Каролиной, кем бы та ни была? Разве не сама султанша присылала в его спальню куда более юных и красивых наложниц? Разве не она сама привечала эту Каролину?
Но что-то подсказывало султану, что он сам переступил невидимую границу, когда ублажение тела перерастает во что-то большее.
Сулейман чувствовал себя виноватым и пострадавшим одновременно. Да, эта итальянка хороша и могла увлечь любого мужчину, но что-то во всей истории было не так. Не ее истории появления в Стамбуле, здесь как раз ясно, а в его увлечении. Сколько ни вспоминал дни, проведенные рядом с красавицей (хвала Аллаху, хоть ночей не было!), все представлялось словно в тумане.
– Иосиф, меня могли опоить?
– Наверное, Повелитель, эта женщина слишком часто имела доступ к уже проверенным напиткам и блюдам.
Неужели действительно колдовство? Чем больше размышлял, тем сильней в это верил.
– Хуррем… эта… Каролина… она…
– Вы приказали ее казнить, приказ выполнен, Повелитель.
– Нет, я не о том. Она просто опоила меня чем-то, я был словно в тумане.
Роксолана склонила голову, чтобы не встречаться взглядом, проговорила, как послушная рабыня:
– Вы вольны любить кого угодно, Повелитель. Мы все ваши покорные рабы…
– Ты обиделась. Что тебя обидело?
В желудок снова вернулась боль, пусть не сильная, но напомнила о себе. Нет, ей не удастся избавиться от этой болезни, боль всегда будет терзать внутренности. Хамон и Заки-эфенди твердят о спокойствии, но оно просто невозможно. И боль вдруг вылилась в протест, мгновение назад послушная рабыня вскинула голову, обожгла зеленым взглядом:
– То, что вы легко выкинули меня из своей жизни. Меня и столько счастливых лет… – И тут же вернула все на место: – Но почему вы спрашивали о шехзаде Баязиде?
– Я хочу, чтобы ты называла меня Сулейманом!
– Как прикажете, Повелитель, Сулейман, Повелитель.
Это было похоже на бред, султан даже зубами заскрипел.
– Иди к себе…
– Как прикажете…
Она отгородилась своей обидой, словно каменной стеной, что же теперь, вымаливать прощение, что ли?!
В сердцах бросил вслед:
– Это Баязид задумал лже-Мустафу. Его рук дело.
Роксолана замерла, не дойдя до двери, вскинула голову:
– Не-ет… Нет, он не мог!
Сулейман мрачно усмехнулся.
