Иван Наживин - Распутин
— Скажи, пожалуйста: и здесь эта глупость завелась! — проговорила она с удивлением.
— Да почему же — глупость? — возмутилась Елена Петровна.
— А мало мы выбирали? А что получилось? — возразила Настя. — Как еще у нас первые выборы были назначены, подбили меня кавалеры всякие: клади по третьему номеру, Настя!.. Какая-то там, пес их знает, земля и воля, что ли, будет… А я с дуру и послушалась… А потом без хлеба сидели… Нет, нет, скажи теперь: иди опять выбирать — да ни в жисть! В острог сажайте, что хотите делайте, а уж на такое дело не пойду, нет! Царя будут выбирать, так и то не пойду, а не то что… Я свое дело справляю как следоваит: и постирать там, и в комнатах подмести, и обед вам сготовить — все, что полагается, а пустяками, уж извините, больше заниматься не буду…
Здесь, в Баварии, не одобряла она, что гор много — земля зря пропадает, а кроме того, и не видно ничего, — и язык немцев она не одобряла: наш куда понятнее. Вообще она русское знамя держала твердой рукой и, имея в своем распоряжении два десятка слов, Россию в обиду не давала. Впрочем, никто ее обижать и не думал: все баварцы, побывавшие в России в плену, в один голос говорили, что это schönes Land,[95] и только и мечтали, что о переселении туда, «когда все эти ваши глупости кончатся…»
Но все-таки кое в чем и Настя уступала Европе. Виллочка «Bergfried» от базара была довольно далеко, и Елена Петровна долго уговаривала Настю выучиться ездить на велосипеде.
— Ну вот… К чему это пристало? — отнекивалась Настя. — Совсем это бабам не идет…
— Да ведь все крестьянки тут ездят!
— Мало там чего! Здесь вон они все в шляпках ходят, так вы хотите, чтобы и наши понадевали шляпки?! — фыркнула она со смеху. — Что к чему идет…
Но когда Николай Николаевич подарил велосипеды детям, Наташа уговорила-таки Настю попробовать, и та быстро наловчилась и — стала ездить на базар на велосипеде.
— Оно, конечно, непривычно… — говорила она, все еще чего-то смущаясь. — А уж удобно, говорить нечего… А то сколько времени здря на ходьбу эту уходило…
Рвался в Россию и Фриц Прейндль, который часто навещал своих русских друзей на виллочке «Bergfried». Он тщетно производил через немцев, ездивших в советскую Россию, розыски о Варе и решил, что если до весны он следов ее не найдет, то сам поедет опять в Окшинск. Евгений Иванович по своим объявлениям в газетах получил письма от Володи Похвистнева и Вани Гвоздева. Володя после Крыма побывал как-то и в Египте, и в Палестине — там его чрезвычайно поразило страшное запустение Гроба Господня, о чем он писал между прочим и Евгению Ивановичу, который весьма отметил у себя эту характерную черточку. Ваня после Крыма прошел чрез все унижения и страдания Галлиполи{225}, подвергся издевательствам со стороны болгар при Стамболийском{226} и теперь, израненный и больной, дробил камень на новых шоссе в Македонии. И чувствовалось по письму его, что что-то в нем в душе точно стронулось и что это пишет какой-то совсем новый человек. Фриц сперва очень обрадовался этим письмам окшинцев, но и чрез них о Варе он не узнал ничего… Он энергично работал над своей книгой о Russentum. Работа его чрезвычайно увлекала, и он часто беседовал с Евгением Ивановичем на интересовавшие его темы, и как-то раз в хорошую минуту Евгений Иванович прочел ему несколько отрывков из своих секретных записей.
— Но почему же вы не напечатаете этого? — удивился Фриц. — Это очень интересно… И для моей книги, например, это ценнейший материал…
Но что особенно поражало Фрица в его работе и о чем он еще не говорил — это было совсем неясно и все спутано, — это то, что многое из того, что говорил он о Russentum, с большим основанием могло быть отнесено теперь и к новой послевоенной Германии, а пожалуй, и ко всей Европе: точно тяжкая русская душевная смута неуловимым туманом просачивалась чрез границы и мутила души людей и здесь, хотя бы и не в такой степени. И иногда он осторожно подходил к вопросу: да уж болезнь ли это? Не есть ли это просто естественное отмирание отжившего старого, везде изжитых форм жизни и медленное набухание молодых почек?
И все чаще и чаще появлялся он на уютной виллочке «Bergfried», чтобы снова и снова говорить с Евгением Ивановичем на эти темы…
XXXIV
ГРАФ ВСЕ ЖЕ НЕ УНЫВАЕТ
— Guten Tag! Ich mochte Herrn Gromoff…[96]
— Гер Громов? Евгений Иванович? — переспросила Настя. — Зетцен зи…[97] Сичас скажу…
— Ба, да вы русская! — удивился гость.
— Ах! — радостно ахнула Настя. — И вы русские?.. Очень приятно… Входите, пожалуйста… Сичас позову Евгения Ивановича…
В переднюю из столовой выглянуло бледное, подслеповатое, в золотом пенсне, с козлиной бородкой лицо Николая Николаевича.
— Боже мой, Николай Николаевич! Какими это судьбами?
— Граф! Вы как здесь?! Очень рад вас видеть! Входите, входите… Что?
— Опять — что? Исправитесь вы когда-нибудь или нет? Ну, здравствуйте…
Граф Михаил Михайлович устроился тоже в Баварии — и подешевле, и спокойнее, — хотя медлительных байюваров[98] он и недолюбливал. Не трогая своих припрятанных в Финляндии капиталов, граф мирно и очень удачно спекулировал на валюте и процентных бумагах. Война закончилась совсем не так, как он ожидал и предсказывал, но это ни в малейшей степени не поколебало его веры в свой ум: война должна была кончиться так, как он говорил, а если она кончилась иначе, то это только потому, что в решение задачи привзошли новые, неожиданные данные, которых предусмотреть никто не мог, вот и все. Он жил теперь в К. со своей сестрой Варварой Михайловной, которая потеряла мужа — большевики расстреляли Бориса Ивановича, — потеряла все свое состояние и прямо чудом выбралась заграницу. Брат заставляет ее вести жизнь строго экономную, и ей было очень тяжело с ним, но пока деться было некуда. Граф по-прежнему очень много читал — теперь он штудировал знаменитое «Der Untergang des Abendlandes[99]» Шпенглера — и по-прежнему любил побеседовать с интересным человеком.
— Что это вы забросили ваш Париж и Монте-Карло и с вашими миллионами забились в такую глушь? — спросил он Николая Николаевича.
— Нет, мне здесь чудесно… — отвечал тот. — Я французам не особенно доверяю: в Одессе их броненосцы подняли, говорят, красный флаг. Что? Да и вообще вся эта республиканская разнузданность… А здесь идеально… Здесь все только и мечтают, что о восстановлении Виттельсбахов. Я даже толстеть стал… Что? — засмеялся он. — А вот и Евгений Иванович! Как, вы уже знакомы?..
— Да, мы познакомились в К. на почте и уже не раз интересно беседовали. А я к вам с особым поручением… — сказал граф, поздоровавшись с Евгением Ивановичем и снова сев на диван.
— Чем могу служить?
— Тут неподалеку живет наш соотечественник принц Георг… — сказал граф. — Раньше он занимался исключительно лошадьми, женщинами и изучением оттенков в шампанском разных марок, а теперь вдруг набрался солидности и решил спасать Россию. Впрочем, pardon:[100] если я буду продолжать в том же духе, то внушу вам недоверие к моей миссии. Поэтому буду серьезен: в воскресенье у принца будет собрание нескольких русских… ну, скажем, патриотов, что ли, которые проектируют издание русской газеты и книг. Кто-то принцу дал из Берлина знать, что здесь живете вы, человек в этих делах сведущий…
— Довольно мало… — вставил Евгений Иванович.
— Во всяком случае в сто раз больше, чем принц Георг… — заметил граф. — И вот принц просил меня навестить вас и просить пожаловать к нему на это собрание. Конечно, он сам сделал бы визит вам, но изучение оттенков и другие удовольствия на нем начинают сказываться: у него что-то вроде припадка подагры. В случае вашего согласия мы можем поехать вместе: это недалеко, и если у вас там ничего и не выйдет, то во всяком случае вы посмотрите разных людей и нас накормят хорошим обедом. Погреб у принца, должен сказать вам, прямо изумительный… А замок?! Ведь ему тысяча лет! Он заложен кельтами{227} тогда, когда в России был еще Рюрик, то есть, когда, собственно, и России не было. Очень интересно… Вот и Николай Николаевич составит компанию…
— Нет, нет, на меня не рассчитывайте… — живо возразил тот. — Никаких принцев, никакой политики, никаких разговоров! Спасать Россию — это, конечно, чудесно, — что? — но я в этих делах решительно ничего не понимаю, и потому в воскресенье мы поедем лучше с детьми на Konigssee[101] и будем кататься на лодке и пить шоколад… На меня решительно не рассчитывайте…
— Ну а вы, Евгений Иванович?
— Должен откровенно сказать вам, что ваш тон меня, действительно, смутил… — заметил Евгений Иванович. — Да и потом… едва ли мы сойдемся с принцем в понимании задач момента…
