Если любишь (сборник) - Курбандурды Курбансахатов
— А ты мне сегодня нравишься, Аман, — с удовольствием жуя бутерброд, заявила Сульгун.
— Выходит, раньше не нравился?
— Я не знаю, что было раньше и что будет позже. Я говорю про сегодняшний день, вернее, даже про сегодняшнюю ночь, про сейчас.
— Чем же я тебе сейчас так угодил?
— Тем, что, оказывается, умеешь себя держать. Или, может, я ошибаюсь? Может, ты просто еще не собрался с духом?
— Нет, не ошибаешься, Сульгун! — горячо воскликнул Аман. — Будь на твоем месте другая…
— Ну что бы ты сделал?
— Я бы уже давно обнимал ее и…
На миг ему показалось, что сейчас девушка снова рассмеется. Но она сразу прониклась признательностью к нему за эту горячность, которую он вложил в свои слова, и тихо спросила:
— Ты меня боишься?
— Я тебя люблю, — так же тихо ответил Аман, пытаясь прочесть в ее глазах ответ на свое признание. — А когда любишь по-настоящему, оказывается, и ведешь себя по-другому…
Сульгун забыла про еду и долго сидела безмолвно, глядя на лунную дорожку, пересекающую капал. Аман тоже молчал.
— Ты почему умолкла? — не выдержал наконец он. — Тебе не по душе мои слова?
— Ну, что ты! — еле слышно произнесла Сульгун. — Я ведь об этом давно знаю.
— Тогда почему же ты загрустила?
— Есть на то причина…
— Ну, скажи какая! — Аман, подложив руки под голову, лёг на спину и теперь преданно смотрел на нее снизу вверх. — Скажи, что тебя печалит?
— Понимаешь, Аман, — начала она, неуверенно подбирая слова. — Всё у нас с тобой хорошо, но одно меня давно тревожит… Я тебе сейчас объясню, только ты не обижайся, ладно?..
Но тут ее внимание отвлекли какие-то силуэты, внезапно появившиеся неподалеку, у самой воды. Сульгун никогда прежде не видела джейранов, свободно разгуливающих по пустыне, и потому пришедшая на водопой косуля с двумя детенышами в первый момент совершенно заворожила ее. Она непроизвольно подалась в ту сторону и прошептала:
— Смотри, Аман, смотри!..
Парень порывисто вскочил, еще не понимая, в чем дело, и, конечно, спугнул осторожных животных. Они метнулись от воды и мгновенно исчезли из виду.
— Это же джейраны! — успокоил он девушку. — Хотели напиться.
— А мы им помешали, — с сожалением добавила Сульгун.
— По-моему, они помешали нам, — усмехнулся Аман. — Ты ведь уже готова была сказать мне что-то очень важное. Ну, я слушаю.
— Не торопи меня, Аман. Я ведь буду говорить о вещах малоприятных для тебя.
— Приятных или неприятных, я готов выслушать все.
— Ну, если так, то скажи мне честно, зачем ты уехал из родного колхоза, почему изменил своей специальности, что ты нашел в своем автопарке?
— А чем эта работа плоха?
— Вот ты опять — думаешь одно, а говоришь другое.
— Ладно, скажу все как есть.
— Давно бы так.
— Я переехал в город из-за тебя.
— Из-за меня? Значит, я виновата?
— Да, и напрасно ты смеешься. Я хотел быть поближе к тебе.
Такое признание, видимо, ошеломило девушку. Она ничего не ответила, только протянула Аману бутерброд, жестом предлагая ему тоже подкрепиться перед серьезным объяснением. Некоторое время они молча жевали, изредка поглядывая друг на друга.
— Аман, ты помнишь Ашхабад? — нарушила наконец молчание Сульгун.
— Конечно, помню, — удивленно ответил тот.
— Мы ведь с тобой познакомились перед самым окончанием, уже дипломниками, если не ошибаюсь.
— Да, ну и что с того?
— А то, что времени с тех пор прошло немного, но ты успел здорово измениться. Ты тогда был совсем другим парнем, хоть и казался мне фантазером, но планы у тебя были хорошие. Помню, когда речь заходила о будущем, от тебя неизменно слышали одни и те же слова: «Мне бы только вернуться в колхоз, а уж там-то я знаю, что делать!» И еще ты, кажется, собирался писать работу, если не ошибаюсь, о механизации хлопководства. Так ведь? А куда девались все эти благие намерения? Похоже, что ты их охотно намотал на колеса автобазовских машин.
— Сульгун, я же тебе сказал, что уже подал заявление…
— Погоди, не перебивай меня, пожалуйста, — остановила его девушка. — Потом скажешь… Видишь ли, Аман. Я всегда недолюбливала людей, живущих вне общих стремлений, без достойной цели. Точнее сказать — всегда их презирала. Такие, как правило, оказываются безответственными себялюбцами. Вот я говорила об одном нашем враче, ну, который бредит Кавказом… Ты прости, что я опять о нем, но стоит мне хоть немного рассердиться, как он у меня обязательно на язык просится. Так вот, мы там, в больнице, думали, что раз он пишет диссертацию, значит, от него будет польза всей медицине, и, конечно, как могли, помогали ему. Даже иной раз в ущерб своим делам. А он оказался отъявленным эгоистом и спокойно ощипал пойманную нами птицу. Благополучно защитился, и пошла у него беззаботная жизнь. Вместо того чтобы засучить рукава и делом отплатить нам за добро, он теперь и свои-то обязанности не всегда выполняет. А сделаешь ему замечание, даже мягко, по-товарищески, он сразу на дыбы, мол, как вы смеете меня учить, я кандидат наук, у меня звание, и все такое прочее. Как будто для хирурга важнее всего не руки, не сердце, не голова, а степень. Ну что ты с таким поделаешь, если человек видит в своей учености право на безделье… Ты меня прости за прямоту, Аман, но, по-моему, ты тоже рассматриваешь свой диплом инженера как защиту от всяких житейских хлопот. Мол, зачем мне отвечать в колхозе за пахоту, за сев, за уборку, за вывоз хлопка, когда я здесь могу жить припеваючи — отдавать другим приказания: сделайте так или сделайте этак, а самому беззаботно попивать винцо и щеголять модными брюками…
Сульгун умолкла, боясь, что после таких упреков Аман взорвется и они не на шутку поссорятся, а этого ей совсем не хотелось. Но он лишь расхохотался, правда не очень естественно, и сказал:
— Это ты, Сульгун, в самую точку!..
И смех, и неуместно шутливые слова не понравились девушке.
— Выходит, я права.
— А ты думаешь, меня самого это не мучает? — глубоко вздохнув, признался он.
— Но если так, то еще не поздно все изменить! — с надеждой воскликнула Сульгун.
— В том-то и дело, что теперь уже поздно, — с горечью в голосе отозвался Аман и, перевернувшись на живот, подпер кулаками подбородок. — Еще неделю назад я сам был готов вернуться домой, а теперь…
— Что — теперь? Что изменилось за неделю?
— Многое, дорогая Сульгун, — после долгой паузы печально произнес
