Владислав Бахревский - Свадьбы
Толкнул, однако, дверь ладонью, а она, словно из бересты, легонько размахнула крылышки, и очутился Федор Порошин с глазу на глаз с двумя дюжими казаками. Уставились, как сторожевые псы, и ни полсловечка.
- Яковлев-атаман тут живет?
Молчат.
- Толмач я, Порошин.
Казаки плечи маленько поубрали, а молчат. Почесал Федор в затылке и пошел мимо молчунов. Не тронули.
Лестница каменная, узкая, круто взяла вверх, но тотчас стала сужаться, и в горловине ее Федор увидел носы грубых сапог.
- Меня Яковлев-атаман звал к себе, - сказал снизу сапогам.
Сапоги убрались, и Федор очутился на тесной площадке перед дверью.
“Не дом, а крепость, - подумал, - в этом коридорчике один против сотни устоит”.
Дверь отворилась сама, и голубой, легкий, как мотылек, человечек, весь шелковый, улыбчатый, мягко подхватил Федора под локоток и спровадил в очередную дверь. Светло, нарядно, и сам Тимофей Яковлев на изразцовой лежанке под собольей шубой.
- Здравствуй, Порошин! Прости, что лежу. Старая стреляная рана с утра огнем горит. К грозе, видать. Садись, чего стоишь?
Возле лежанки стоял одиноко стул, и Федор понял, что стоит он здесь не напрасно. Ждали толмача в доме.
Тимофей - узколицый, узколобый, усы белые, а в бороде серебро только-только завелось. Глаза как прусаки, рыжие, быстрые Глянул на Федора и подмигнул.
- Порох свой пришлось отослать. Однако, спасибо. У Мишки был?
- У войскового атамана?
- Говорю, у Мишки.
- Сегодня звал, да я сначала к тебе.
Яковлев поглядел на Порошина, склонив голову набок.
- Угу.
Достал из-под шубы мешочек. Звякнул.
- Возьми. Будешь мне служить - не промахнешься… У кого, говоришь, в Москве служил?
- Я человек князя Одоевского. При книгах у него был.
- А плохо ли при книгах быть?
- Не плохо, да покланяться забыл. Князь велел пойти на задний двор, а я вышел через красное крыльцо.
- Гордый, что ли?
- Не знаю, только сызмальства за человека себя почитал.
- Угу.
Тимофей вытянул из-под шубы другой мешочек.
- Этот тоже возьми. На обзаведенье. Рад был познакомиться с тобой, Порошин. Ступай к Мишке. Он чванливый. Узнает, что, прежде чем к нему пойти, ко мне завернул, - обидится.
- За деньги спасибо! В Азове казацкое снаряжение дорого.
- Дорого! Я бы тебя снарядил, Порошин, да лучше сам купи. О нашей дружбе пусть мы с тобой и знаем.
- А слуги твои?
- У меня, как у султана. Кроме комнатного человека, все немые.
Федор поклонился, пошел.
- Есаулом войсковым хочешь быть? - спросил вдруг Яковлев.
- В есаулах я был бы на месте. Не учен саблей махать.
- Сабля - не коровий хвост, саблей не машут, а рубят… Ступай к Мишке. Поглядим, какую он тебе работу придумал.
У атамана ждал Порошина есаул Наум Васильев.
- Турецкий знаешь хорошо? - спросил по-турецки.
- Знаю.
- В Истамбуле бывал?
- Нет. Нигде я не был, кроме Москвы.
- По-арабски читать-писать не можешь?
- Могу.
- Читай вслух.
Перед Наумом Васильевым лежал Коран. Порошин прочитал три первых суры.
- Можешь. Теперь слушай. Человек ты новый, но коли пришел на Дон - значит, свой. Назад, в рабство, не побежишь с воли… В бою испытать тебя тоже некогда, да и не всякий книжный человек для боя годен. Службу мы тебе решили дать такую, какую не всякий рубака выдюжит, а на тебя надеемся. На твой быстрый ум.
- Да ума-то я будто и не выказывал…
Наум Васильев засмеялся.
- Тимошка Яковлев, видно, думает, что один он на весь Азов хитер… Дело сделано доброе, Федор. О купцах… О купцах я… И дело прошлое. Про то забудем. Тут, видишь, такая спешка с тобою, что и словесами поиграть некогда. Отправляем мы тебя в Истамбул.
У Федора от радости язык к небу прилип.
- Боишься?
- Нет, - почти просипел Федор, - нет… Всю жизнь мечтал поглядеть заморские страны.
- Вот и поглядишь… Только ведь тайно придется. Не сробеешь?
- Нет.
- Странники в Иерусалим идут. К ним сегодня же пристанешь… В Истамбуле, то бишь Константинополе, в монастыре, найдешь отца Никодима. Он укажет нужных людей, через которых в самом Серале доподлинно узнаешь, когда ждать прихода турецкого султана в Азов.
- Как добираться назад?
- По морю. В первые три дня каждого месяца будешь ждать чайку91. Где, укажут святые отцы… Повтори, что тебе приказано.
Порошин повторил.
- Надень этот крестик.
Дал медный, с прозеленью, крест.
- Береги! Покажешь его отцу Никодиму. Вот тебе пояс. В поясе деньги для отца Никодима и жемчуг для людей Сераля. Возьми кинжал. В соседней комнате переоденешься. Отныне ты инок Сандогорского монастыря Афанасий. Будь осторожен, ипок. Спеши. Монахи уходят через два часа.
У Федора кружилась голова.
“Господи! - думал он, - Через два часа я, Федька, отправлюсь за море. За что же милость мне такая? Господи, я ведь богатства и славы не хотел и не хочу, хотел повидать белый свет. И - совершилось”.
Знать бы ему, в какие дали уведет его дороженька. Какие испытания ждут его. Да ведь коли встал на дорогу, чего оглядываться, шагай.
СКАЗКИ И ТАЙНЫ
Глава первая
На Аврет-базаре, где торговали невольницами, были свои чудодейственные талисманы. Здесь сохранились остатки колонны, полой, с лестницей внутри. Когда-то колонну венчала бронзовая пери. Раз в году она издавала крик, и все птицы империи Кустантина стремились сюда. Они прилетали сотнями тысяч, и многие из них ударялись о колонну, падали, а народ подбирал их и ел.
В день рождения пророка Мохаммеда колонна разрушилась, но два других талисмана сохранились и сохранили свою силу.
На одной колонне, обнявшись, юноша и красавица. Сюда приходят поссорившиеся мужья и жены. Стоит им разом коснуться талисмана - и любовь тотчас осеняет их крылами.
Третий талисман Аврет-базара спасал Истамбул от москитов. На колонне изображение мухи. Муха издавала неуловимый звук, и москиты не смели приблизиться к городу.
Но не одними талисманами знаменит Аврет-базар. Здесь, в большой чайхане, состязаются в своем искусстве лучшие из меддахов.
Дело меддаха - рассказывать. Дело слушателей - оценить рассказ и заплатить меддаху. Меддаха кормит язык, язык его и губит.
Тяжко меддахам в Турции Мурада IV. Мурад запретил сборища. Брадобреи не имеют права пускать в свою комнату больше трех человек.
И - чудо! Запреты не коснулись чайханы на Аврет-база- ре. Уж не о меддахах ли пекся падишах? Меддахов слушают бедняки, а бедняки платят медью… Чтобы семью кормить, меди нужно много. А может, дело не в заботе падишаха, а в его длинных ушах? Все-то им знать надо! И про то, какие сказки ныне сказывают, и про то, чего не сказывают… Перевелись глупые падишахи в сказках. Про волшебников байки, про воришек да плутов. Все бы меддахам смешить! Все бы люду простому смеяться! Да ведь как смеются - ноги не держат.
А меддахи друг перед другом. У одного присказка заковыриста, а у другого про запас заковыристей, а третий ту закавыку заковырит, перезаковырит да перевызаковырит.
Мол, “было не было, а в прежние времена, в решете, посреди гумна, когда мне было пятнадцать лет, когда я зыбку моего отца раскачивал, - тангыр-мангыр. Из долины вы бегите, а с вершины - я, вы мамашу полюбите, а дочурку - я, в сундучок-то вы идите, а в корзину - я! Деревянная лестница, каменная лестница, земляная лестница; по деревянной лестнице взошел я наверх, а эти проклятые девчонки - как только вспомню, заноют сердце и печенки! Проклятую занавеску отдернул, посмотрел - в углу сидит ха- ным. И так смекал, и этак толкал, щелчок ей по подошве дал: дрожит, как водяная бирюза, - тирил-тирил! Был один мудрый падишах…”.
Весело в чайхане на Аврет-базаре.
Сказка за сказкой. Насмеялись люди, заплатили за свой смех, разошлись. И подходит к трем меддахам, которые выступали в тот день, человек.
- Идите за мной! - говорит. - Не ошибетесь!
Один меддах был стар, другой был сед, а третий красавец среди красавцев. Он-то и ответил человеку:
- Мы устали сегодня, и нам надо разделить деньги.
Показал на феску, наполовину набитую акче.
- Это отдайте нищим! - Человек ударил по феске и рассыпал монеты. - Вот каждому из вас по золотому, но это только задаток.
И три меддаха пошли за тем человеком. Он привел их на глухую улочку, а там его ждали рабы с носилками. Медда- хов посадили в носилки, а глаза им завязали.
И когда повязки были сняты, меддахи увидели, что сидят на огромном ковре в огромной комнате, стены которой покрыты еще более великолепными коврами.
- Вы должны рассказывать страшное, - сказал меддахам человек и ушел.
Кому рассказывать? Стенам? А кто за этими стенами? Сам падишах? Или его любимая жена? Великий визирь или, может быть, Кёзем-султан, вдовствующая царица, мать Мурада IV? А может быть, никого?
