Владислав Бахревский - Свадьбы
Нефи снова читал свою сатиру. Он стоял, как глыба. Неровный лоб его в качающемся пламени походил на нетесаный камень. Но под этим лбом, непримиримая до злобы, любовь к правде зажгла черные глаза удивительным черным огнем.
Нефи замолк. Было слышно, как майские жуки за беседкой сшибают головки розам. И никто не видел, но это видел султан - из глаз Байрам-паши выплеснулся бисер слез.
“На таком необъятном лице такие крошечные слезинки”, - удивился Мурад.
Он маленькими глотками опрокинул новый кубок и медленно, будто для себя только, сказал:
- А все-таки допускать сатиры на визирей не подобает государям!
Залпом выпил еще один кубок.
- Байрам-паша, я люблю Нефи, но на мне государство. Я думаю о его благе. Это благо превыше всего, поэтому разрешаю тебе казнить Нефи за то оскорбление, которое он нанес тебе и в твоем лице моему государству! Спокойной вам ночи, поэты!
Мгновение тишины - и вдруг пламя в лицо султану. Синее - как огонь преисподней. В небе хрустнуло, и запахло гарью.
- Это молния! - прошептал Мурад. - Она уже сверкнула.
Допил вино. Не торопясь пошел из пылающего киоска.
*
Когда поэты, без Нефи, вышли за ворота Сераля, историк Рыгыб-паша, в молчании отбывавший прием у султана, сказал поэтам твердо, с назиданием:
- Люди, не поступающие по смыслу изречения, которое гласит: “Истинный мусульманин тот, от чьего языка и рук безопасны правоверные”, - не почивают на ковре другой истины: “Спасение человека в хранении уст его”.
- Почтенный Рыгыб-паша, обязательно запиши это изречение свое в книгу твоей мудрости, - тут же посоветовали летописцу жизни и деяний Мурада IV.
- Я запишу, - ответил Рыгыб-паша. - Этот день, отмеченный молнией, должен быть донесен до потомков.
Сказано было без улыбки. Да и никому из поэтов не улыбалось в час, когда задушили сатирика Нефи.
Глава пятая
Ночь над Истамбулом, как пропасть. Мурад IV снова поменял одежды. Теперь он был одет в костюм секбана 33-го белюка. Секбаны - ловчие, псари. Одна из трех частей, на которые делился янычарский корпус. Когда-то секбаны были самостоятельным войском, но за вымогательство денег из казны их слили с янычарами. Из 196 янычарских орта-рот (их еще называли белюками) секбаны имели 34. Это было в основном пешее войско. Рядовому секбану платили по 6-8 акче в день. Но секбаны 33-го белюка были на особом положении. Сюда записывали только детей высших сановников. Они много получали, и султан доверял им. Он с ними охотился в горах… и в Истамбуле.
Мурад выбирал саблю. Сегодня ему была нужна очень острая сабля.
- Великий падишах, сын мой, ты бодрствуешь?
Перед Мурадом - Кёзем-султан, мать. Она пережила отца и еще двух султанов, и все еще молода и прекрасна.
Белое, без морщин лицо. Точеное, но не худое. Черные, как стрелы, брови. Тонкий с горбинкой нос. Маленький алый рот. Лоб высокий и чистый. В черных глазах, огромных, ясных - безудержная власть, недосягаемый ум и необоримое презрение. Мурад любил Кёзем-султан, но и ненавидел же он ее!
- Что тебе угодно от меня?
- Я тревожусь. Ты все время в одеждах простолюдина, скитаешься, как дервиш…
- Чтобы править людьми, надо людей знать.
- Здоров ли ты, мой великий падишах?
Мурад посмотрел матери в глаза.
- Я пьян. Не знаю, здоровье это или болезнь…
Он выбрал наконец саблю. Опоясался.
- Такая ночь… Гроза…
- Я сегодня задолжал, Кёзем-султан. Верну долг и приду спать. Помолись за меня.
Чашечка кофе плясала перед его глазами.
- Сын мой, твои ночные походы опасны. Не забывай - ты государь.
- И что это чужие так пекутся о благополучии турок?!
- Чужая? Я - твоя мать? Мать падишаха?
- Коли ты наша, скажи, что это такое - ал-карысы?
- Это что-то из сказок…
- Из наших сказок, из турецких, не из греческих. Но что это? Не знаешь?.. Ты чужая! - Мурад потянулся к матери лицом и обнюхал ее, как пес. - Ты пахнешь табаком. Ты куришь. А я тех, кто курит…
Показал на саблю, засмеялся. Уходил и смеялся. И она знала, он вернется в черной от крови одежде, с черными от крови руками… Она содрогнулась, но не от испуга. Она пережила трех султанов. Один из них был ее сын. Теперь у власти тоже ее сын, и живы еще младшие: Ибрагим, Баязид, Касым.
Она пришла в свои покои и раскурила кальян.
- Ал-карысы?
Глава шестая
Московский беглец Георгий, окунувшись в разоренные необъятности русской земли и не зная толком, куда он идет, а если на казачий Дон, то где это, - вконец изголодался. Деревеньки брошены, а то и сожжены, по селам - сыск, беглых крестьян ловят. Подался в лес, а весенний лес тоже не кормилец. И когда поплыли у парня в глазах зеленые круги, услыхал он стук топоров. Лесорубы, все те же крестьяне, отрабатывали одну из бессчетных крестьянских тягот, валили деревья и строили засеку против татар.
Сметливый мужичок, накормивший Георгия, тотчас нанял его за харчи вместо себя валить лес, а сам, не мешкая, уехал в деревню, ибо подходило время пахать и сеять.
Георгий, парень совестливый, работал, сколько сил было. Помаленьку в себя пришел, к работе приноровился. Мужички его хвалят, а он - бирюком. Вся эта доброта ему - ножом по сердцу.
Бродя по лесу, слушая у костра лохматых мудрецов, выглядывал Георгий, выведывал дорогу на вольный Дон. Может, и убежал бы, да стоял у него в глазах воющий по-волчьи мужик, у которого дорожный дружок лошадь увел.
Заря зарю меняла, отцветали одни цветы, нарождались другие, а Георгий все тянул свою лямку. И вдруг слушок: едут на засеки московские приставы беглых ловить. Георгий лицом потемнел. В полночь его разбудил главный артельщик. Дал на дорогу припасов и отпустил на все четыре стороны.
Легко было Георгию бежать лесами, через топи лезть, через овраги. Случился побег не по его затаенной шкоде, а по доброй воле артельных людей.
Друг его - по счастью ли, по несчастью - грамотей Федор Порошин к тому времени дошел уже до казачьего города Азова и сразу в нужные люди попал.
Великое Войско Донское обживало новую свою столицу. Всяк выбирал дом по корысти, всяк наряжался по прихоти. Войсковой атаман Михаил Татаринов отхватил самый видный дворец, и тотчас объявилась у него привычка возлежать па пышных турецких коврах, на шелковых да атласных подушках. Кальян научился курить. На каждый палец водрузил по два перстня. И уже не саблю искала его короткопалая жестокая рука, а бог знает из каких сундуков добытое жемчужное ожерелье.
Целыми днями атаман крутился с боку на бок, попивая да покуривая. Правой рукой жемчужины перебирает, левой усы топорщит кверху.
Дитя тешится, а умный дело делает. Богатей Тимошка Яковлев, когда Азов брали, не торопился на стенку лезть. Но когда город пал, этот неловкий казак себя не щадил. И днем и ночью рыскал из дома в дом, и люди его были, как волки. А когда у домов появились новые хозяева, Тимошка, опережая купчишек, кинулся продавать прибереженное на счастливый случай винцо. Говорили, обобрал кого-то. Не то чтобы отнял, а скупил, платя полторы цены за вино, табак и хлеб, а потом продал эти же вино, табак и хлеб своим азовцам, принимая вместо денег кольца, перстни, ожерелья, ковры.
Слава Азова осеняла крыльями героя Мишку Татаринова, но золото Азова, ведрами и по капельке - капельками тоже не гнушались, - переливалось во вместительные корчаги Тимошкиных тайников.
Так составились в Азове две силы, две партии: одна стояла на стороне Татаринова, другая, прикормленная, на стороне Яковлева. Одни кичились победами, и все им было трын-трава, другие подумывали, как выгоднее распорядиться богатым городом, принимали купцов и заводили торговлю.
Была в Азове и третья сила. Этих уму-разуму научил крымский аркан, ненависти - турецкие галеры, памяти - московский кнут.
Эти знали: казацкий кошелек с дырочкой, никакое золото в нем долго не усидит, а потому воевали они не ради кафтанов - чести искали. За веру дедовскую, православную, готовы были жизнь положить, хоть изгои Российского государства, - за имя свое русское в Истамбуле на колу долго помирали - не открещивались.
А впереди этих стоял казал Осип Петров, железноликий муж. Тяжелые скулы до того натягивали на этом неподвижном лице черную от солнца кожу, что ни для одной морщинки не нашлось места. Только между бровей, будто сабельный шрам, борозда. Рот у Осипа тоже был кованый, потому открывался редко, и слова его были тяжелы: на дружбу - как пожатие десницы, наперекор - как удар молота.
Сам герой Мишка Татаринов, легкий человек, боялся Осипа. Постарше был его чинами и годами, а боялся. Осип - он как совесть казацкая, оттого и не старел будто бы, оттого и пули летели мимо.
Как первый хмель с победителей сошел, призадумались казачьи старшины. Взять город - отваги хватило, а вот усидеть в городе - тут и силы мало, тут нужно спиною своих чуять, чтоб весь народ подпирал твои крепости, все государство чтоб за тебя ответ держало.
