Евгений Карнович - Мальтийские рыцари в России
– Но она – совершенно свободная женщина, и я полагаю, что никто не может препятствовать ей располагать собою так, как она сама пожелает… – раздраженным голосом отозвался Литта.
– Вы так думаете, но я скажу вам, что вы жестоко ошибаетесь. Здесь, в России, власть государя не имеет пределов. Неповиновение его воле может навлечь на ослушника страшные последствия. Примите в соображение, что графиня Скавронская в случае вступления ее с вами в брак, не дозволенный императором, может лишиться всего своего огромного состояния. В свою очередь, и вы, один из первых богачей Италии, утратите вскоре ваше наследственное богатство, а графиня, как вам должно быть известно, слишком избалована роскошною жизнью. Какая же будущность предстоит ей в супружестве с вами? Хотя она – еще очень молодая женщина, но все же для нее миновала уже пора безотчетных увлечений, вы – тоже не юноша, для которого любовь – единственное блаженство в жизни. Имейте в виду только одно, что брак ваш с графиней будет не угоден императору и что вследствие этого…
– Государь строг, вспыльчив, и пожалуй, причудлив, но вместе с тем он отличается рыцарскими чувствами в отношения женщин, и потому графиня Скавронская может быть вполне безопасна от всяких со стороны его преследований, хотя бы она и нарушила его волю…
– Я допускаю, что в отношении к ней император поступит снисходительно, но разве вы можете быть уверены, что он, узнав о вашем намерении идти наперекор ему, не распорядится о высылке вас из Петербурга в течение нескольких часов? – внушительно заметил аббат.
– Этого не может быть! – с жаром перебил Литта, – государь не решится на подобную меру…
– Пусть будет так, как вы говорите, но подумайте, божий воин, что вы из любви к женщине, и притом схизмагичке, решаетесь покинуть орден и сложить с себя принятые вами священные обеты, т. е. нарушить клятву, данную вами во имя Господа!.. Остается сожалеть, что и церковь, и рыцарство лишаются в тяжкие для них дни поборника, на которого они могли так твердо полагаться. Подумайте, однако, граф, до какой степени вы вашим неожиданным поступком нарушите доверие, оказанное знаменитой вашей фамилии и орденским капитулом, и святым отцом. В столице русской империи вы – первенствующий представитель древнего, теперь гибнущего рыцарского ордена; неужели вы не чувствуете угрызения совести за то, что оставляете это священное учреждение в то время, когда ему всего нужнее иметь надежных защитников?.. Брат ваш, в качестве нунция, состоит здесь представителем апостольского престола; подумайте только о том, в какое прискорбное положение вы поставите его вашим выходом из ордена, непосредственно подвластного святейшему отцу? Нет, вы не решитесь на это: пример ваш будет пагубен для Мальтийского ордена; другие могут последовать за вами, и знаменитый орден святого Иоанна Иерусалимского падет, на радость врагам Христовой церкви, из-за каких-то романтических похождений бальи графа Юлия Литты… Вы непременно должны остаться в ордене и служить ему с таким же усердием, с каким служили прежде…
– Но это невозможно, уставы ордена не допускают моего брака… – возразил Литта.
– Вы ссылаетесь на уставы вашего ордена: но позвольте спросить вас: соблюдаете ли вы самые существенные из них? По этим уставам вы дали три главные обета: смирения, нищеты и целомудрия. Хорошо, однако, смирение, когда вы украшаетесь почетным титулом и жалуемыми вам орденами! А ваш торжественный въезд в здешнюю столицу разве был выражением смирения?.. Вы дали обет нищеты, а сами между тем пользуетесь тремястами тысяч ежегодного дохода! Наконец, какое значение имеет для вас обет целомудрия, если все ваши мечты направлены на пленившую вас красавицу?..
Литта молча слушал аббата, который продолжал:
– Уставы действительно не допускают вашего брака; но разве не существует в Риме в лице наместника Христова власти превыше всяких уставов?.. Доверьтесь мне, и я ручаюсь, что его святейшество разрешит вам в виде особого исключения вступить в брак, дозволив вам при этом оставаться по-прежнему в рыцарском звании… Святой отец не откажет в этом, если признает, что подобной уступки требует настоящее положение ордена, а вы, с вашей стороны, не преминете заслужить беспредельною преданностию церкви ту необыкновенную милость, какую окажет вам святейший Пий VI…
– Я полагаю, что попытка склонить его святейшество к подобному отступлению от орденского устава не будет иметь никакого успеха… – безнадежно проговорил Литта.
– А я так не сомневаюсь в успехе, – самоуверенно заметил аббат.
– Но кроме того, здесь встречается еще и другое препятствие… – заговорил Литта.
– Нежелание государя, чтоб графиня Скавронская вступила во второй брак? Пожалуй что, устранить это препятствие будет труднее, нежели получить согласие его святейшества. Следует, однако, попытаться: нужно будет уловить благоприятную минуту для объяснения с императором по этому предмету. Я, к удивлению вашему, любезный граф, буду с вами вполне откровенен; говорю «к удивлению», так как все убеждены, что откровенность не в правилах нашего общества. Это правда, но бывают случаи, когда приходится отступать от этого. Вы знаете, какое положение занял я при императоре: только граф Кутайсов и я, скромный аббат, имеем право входить к его величеству без доклада во всякое время. Такое исключительное право дает мне возможность постоянно беседовать с государем и вести с ним разговор, применяясь к настроению его духа. Я прежде всего воспользуюсь удобным случаем, чтобы устроить ваше дело, в возмездие за это я потребую от вас полного, неразрывного со мною союза единственно для блага святой церкви. Вы согласны на это?..
– Согласен… – проговорил Литта.
На лице аббата мелькнуло выражение удовольствия; он обнял Литту и громко поцеловал его в обе щеки.
XIV
При наступлении каждой осени император Павел Петрович переезжал на некоторое время в Гатчину. Имение это вскоре по вступлении на престол Екатерины II было пожаловано князю Григорию Григорьевичу Орлову. Когда новый владелец получил Гатчину, там находилась только небольшая мыза, к которой было приписано несколько чухонских деревушек с сенокосами и пашнями. Орлову чрезвычайно полюбилась Гатчина, как местность, бывшая в ту пору самым удобным пригородным местом для охоты. Там сперва он выстроил небольшой каменный дом, так называемый ныне «приорат», сохранившийся и теперь в первоначальном виде. Архитектура этого строения напоминает небольшой замок средневекового барона. Все это здание составлено как будто из отдельных, слепленных между собою домиков с высокими покатыми кровлями, на гребнях которых в виде украшений виднеются шары и железные флюгеры. Над зданием возвышается высокая круглая башня с остроконечною крышею. Небольшой этот замок стоит среди берез, елей и сосен и красиво смотрится в запруду, вода которой подходит под самый его фундамент.
Орлов не удовольствовался этим тесным жилищем и в 1766 году принялся строить в Гатчине по плану знаменитого архитектора Ринальди громадный дворец наподобие старинного замка, с двумя высокими башнями по углам. Весь дворец строили из тесаного камня, и постройка его продолжалась пятнадцать лет. Он бы окончен в 1781 году, и тогда Гатчина, на которую были затрачены Орловым несметные суммы, сделалась самым великолепным частным имением в окрестностях Петербурга. Роскошная меблировка комнат, собрание картин, статуй, древностей и разных редкостей придавали жилищу князя Орлова вид настоящего царского дворца. Через громадный парк, наполненный старыми развесистыми дубами, вился ручей, прозрачный до такой степени, что, когда его запрудили и обратили в обширные пруды, то на дне их, на двухсаженной глубине, можно было видеть каждый камешек. Весь Петербург в восьмидесятых годах прошлого столетия заговорил о Гатчине как о чем-то еще небывалом и невиданном, а приезжавшие в северную нашу столицу иностранцы спешили взглянуть на роскошь, окружавшую вельможу-помещика. Недолго, впрочем, привелось князю Орлову пользоваться этою роскошью: в 1773 году он умер в припадке страшного бешенства, и императрица, купив Гатчину у наследников князя, подарила это имение великому князю Павлу Петровичу.
В продолжение тринадцати лет Гатчина была постоянным местопребыванием наследника престола, и, так как он не любил приезжать в Петербург, то жил здесь и зимою. В это время Гатчина стала обращаться в маленький городок, обстраивавшийся по регулярному плану, одобренному ее владельцем. Будучи императором, Павел любил проводить осень в Гатчине, устраивая в окрестностях ее большие маневры. В Гатчину он приглашал гостей из Петербурга, а иногда вызывал оттуда к себе сановников, с которыми желал заняться в уединении какими-либо особенно важными делами.
В одно из таких его пребываний в Гатчине, ранним осенним утром, когда только что начинало рассветать, в приемной государя, находившейся в нижнем этаже дворца, были два посетителя. Один из них мужчина лет шестидесяти, но еще бодрый и статный, с заметной выправкой военного служаки, был одет в суконный кафтан пурпурового цвета, доходивший почти до пяток; на нем были шерстяные чулки такого же цвета, а на голове бархатная скуфейка, подходившая под цвет кафтана. Его смелый взгляд, его добродушное лицо и яркая одежда казались совершенною противоположностью тому, что представлял собою другой посетитель императорской приемной. Этот последний был какой-то съежившийся старикашка, сутуловатый, с огромною, не соответствующею его росту головою, в его больших и темных глазах, опущенных вниз, виднелся какой-то зловещий блеск. Одетый в длинную черную поношенную сутану, т. е. в рясу католических священников, с огромной черной войлочной шляпой в руках, он стоял в углу приемной, смиренно прижавшись к стене и сложив опущенные вниз руки, как будто стараясь выказать свое ничтожество перед другим посетителем, который горделиво расхаживал по приемной твердыми и мерными шагами и время от времени, останавливаясь у окна, пристально посматривал на площадь, ожидая чьего-то на ней появления. Заметно было, что оба посетителя царской приемной не только не чувствовали взаимного влечения, но и тяготились присутствием один другого, уклоняясь от всякого разговора.
