Эдмон Фрежак - Гетера Лаиса
Выйдя от гетеры, он бросился к Леуциппе и нашел дом запертым.
Под порталом в тени колонны, Ксантиас играл с Кратером.
— Господин, двери больше не отворятся… Твоя невеста в храме Афины.
Он бросился в Акрополь. Он был уверен, что увидев его, она простит и упадет к нему в объятия…
На пороге стоял иерофант.
— Что тебе здесь нужно? — спросил старец.
Он пробормотал что-то в ответ, спеша проникнуть в священный храм.
— Зачем ты пришел сюда, афинский стратег, в шлеме и с мечом?
Жрец осыпал его градом упреков. Слова жреца вооружили против стратега народ: кругом слышался глухой ропот… В отчаянии, он покинул пронаос. Изгоняемый повелительным жестом жреца спускался он по ступеням, еще не зная, что его ждет приказ экклезии…
Только тогда он убедился, что действительно ее любит. Вдруг он вспомнил молитву, которую она произнесла, стоя на коленях под деревом в священном лесу! Она точно предчувствовала, что ее ждет; будущее оправдало ее опасения…
* * *Два месяца носился он от одного острова к другому, предлагая вступить в битву убегавшему неприятелю. За ним, распустив свои темные паруса, соразмеряя свой ход с быстрым ходом его триеры, шло семьдесят кораблей.
Громкий голос караульного раздался с мачты и заставил всех поднять голову; гребцы выпрямились на своих скамейках, воины и матросы бросились к бортам.
На горизонте виднелся остров Митилена. Его очертания тонули еще в фиолетовой дымке, но темные вершины гор уже виделись вдалеке. Легкий запах мирт и апельсинных деревьев доносился до кораблей.
Конон позвал начальника гребцов. Тот выслушал его с видимым удивлением и отдал команду. Матросы подняли черный шар на рею фок-мачты, ослабили шкоты и переменили галс. Триера стала останавливаться, постояла с минуту, потом ветер снова надул ее паруса, и накренясь на левый бок, описала кривую линию. Остальные суда повторили тот же самый маневр, повинуясь сигналу стратега. И весь флот лег на обратный, уже пройденный курс, уходя в открытое море.
Он бежал от дорийского флота, который был почти вдвое сильнее его.
Триера Конона шла последней.
Он стоял на корме, скрестив руки, с развевающимися волосами и, внимательно следил за действиями дорийского флота. Спокойный, уверенный в своих судах, уверенный в себе, он снова готов был действовать, властвуя над другими…
Ветер стихал, паруса начинали плескаться, он коротко приказал: — «На весла!..» — и на верхушке мачты взвился новый сигнал.
Слышно было, как раздалась команда гребцам на других кораблях. Весла взметнулись над бортами, вода вскипела под их ударами, оставляя широкий след.
Время, ушедшее на то, чтобы переменить курс, дало неприятелю возможность подойти ближе. Моряки, сперва удивленные и недовольные, скоро поняли замысел стратега. Конон знал, что во флоте Калликратида, кроме финикийских галер, легких и быстрых, как чайки, были также тяжелые суда фиванцев, барки Фарнабаза, мало пригодные для сражения в открытом море и множество кораблей, вся сила которых заключалась в ударах, наносимых их медными таранами. Пурпурные паруса, которые так далеко опередили остальных, принадлежали финикийским галерам. Мореплаватели знали их, много раз видев в этих местах, когда они приставали под защитой тумана к какому-нибудь из Цикладских островов.
Они были уже не более, чем в сорока стадиях, быстро приближаясь к афинскому флоту, отдаляясь от дорийского.
Час спустя остальные суда Калликратида были едва видны на горизонте. Берег Лесбоса скрылся. И тогда свершилось то, что было предназначено судьбой.
На большой мачте священной галеры взвился вымпел, сигнал всеми ожидаемого сражения. Триера стратега взяла на гитовы паруса и убрала весла. Оба крыла афинского флота развернулись и сжали гигантскими клещами большую часть неприятельских судов, потерявших строй в пылу преследования. Те из них, что очутились вне кольца, принялись бежать. Конон запретил преследовать их.
Финикийские моряки были люди отважные и отлично знали морское дело; но что могли сделать их легкие суденышки против ужасных триер, которые со всех сторон надвигались на них; надо было или сдаваться или идти ко дну. Они сдались, и по приказанию, отданному стратегом, спустили свои паруса. Тридцать судов было взято в плен и, помещенные в центре афинского флота, вместе с ним направились к Митиленской гавани.
Но, если статуя Афины Паллады и продолжала еще стоять в большом Парфеноне, душа богини-покровительницы давно уже покинула город.
Еще в то время, когда флот поворачивал, кормчий священной галеры подошел к Конону.
— Взгляни на эти облака на горизонте, стратег, буря близка.
— На счастье Афин, — отвечал Конон. — Тем, кого смерть излечит от жизни, не нужно будет приносить в жертву петуха Эскулапу.
В то время, как флот на веслах уходил от дорийцев, облака закрыли солнце, ветер стих, берега Малой Азии вырисовывались с удивительной ясностью, все залитые светом. Кормчие приказали закрепить паруса и убрать весла. Оставлены были только паруса для выполнения маневров; над головами гребцов натянули полотно, они привязали себя к скамейкам. Связками пеньки, обернутыми просмоленным брезентом, закупорили отверстия, которые служили уключинами для нижних весел. Воины укрылись под защитой навесов. Все вещи были привязаны крепкими веревками; на палубе остались одни матросы.
Глухой удар, раздавшийся в отдалении, прокатился над гладкой поверхностью моря.
Огромное свинцовое облако с желтыми краями заслонило солнце. Яркий свет молний прорезал его, спокойное до того море закипело, поднимая высокие, как стены, волны. Гребни покрылись пеной. Водяные потоки, сорванные ветром, носились в воздухе и заливали, рассыпаясь, палубы судов. Некоторые из судов, несмотря на искусство кормчих, опрокинулись и пошли ко дну. Другие налетали одно на другое и сталкивались с ужасным треском. Море покрылось обломками. Видны были всплывшие доски, жерди, весла, за которые цеплялись руки тонувших людей.
Кормчий священной галеры закрепил руль железными цепями. Возле него стоял Конон, держась за штаг бизань-мачты. Каждый раз, когда триера, поднятая громадной волной, погружалась затем в пучину, они думали, что настал их последний час.
Гнев внутреннего моря ужасен, но непродолжителен.
Яркая молния, за которой тут же последовал ужаснейший раскат грома, казалось, истощила ярость урагана. Буря стала стихать. Пошел дождь, перешедший в ливень. Завеса облаков разорвалась. Сквозь просветы стало видно небо. Священная галера, держась по ветру, быстро неслась по волнам, которые постепенно становились все меньше и меньше.
Вскоре, триера уже огибала скалы, закрывавшие вход в Митиленскую гавань. Две триеры, пришедшие раньше, уже стояли гам.
Спустя некоторое время, к ним присоединилось еще тридцать семь триер. Остальные навсегда успокоились в водах моря, покрытого теперь лишь небольшой рябью.
В тот же вечер Конон высадил гоплитов и разместил их на молу. Мол был продолжен двойным рядом галер, сцепленных одна с другой железными крюками. Тяжелые бронзовые щиты висели по краям рей. Корзины и мешки с землей защищали борта судов и делали их выше. Все здоровые люди были вооружены дротиками. Конон забрал все суда у рыбаков и отправил их крейсировать в двадцати стадиях от гавани: он не знал, пострадал ли неприятельский флот, как и его; но зато отлично знал смелость наварха[27] и потому приготовился на всякий случай отразить возможное нападение врагов.
Глава III
Утром, через день после бури, на море близ Актеи показалось большое удлиненной формы судно. Оно не походило на тяжелые купеческие суда, снующие вдоль побережья, кроме того, на верхушке большой мачты развевался красный боевой флаг, а длинные весла, касаясь поверхности моря, делали его похожим на громадную птицу, летящую над спокойными волнами.
Караульные первые заметили его со сторожевой башни. Матросы и праздный люд, толпившийся на набережной, — все бросились к молу. Опытные глаза моряков скоро определили что это за судно. Они даже знали его название. Это была «Газель» — самое быстроходное из разведывательных судов во всем флоте. Один из моряков рассказал, как в сражении при Кизике искусство триерарха, удивительная быстрота хода и поворотливость этой триеры способствовали удаче боя.
Триера вошла в гавань. Толпа шла следом за ней по насыпи, разглядывая потрепанный бурей корабль. Покрытая водорослями и ракушками медная обшивка тяжело поднималась на волнах. Многих гребцов не хватало на скамейках, большая рея была сломана, стоявшие на палубе матросы, готовившиеся пристать к берегу не сопровождали свою работу обычным пением.
Судно не было вестником победы. Тоскливое чувство овладело толпой, она примолкла.
