Эдмон Фрежак - Гетера Лаиса
— Нет, Лаиса, нет, не надо умирать. Что сказали бы Алкивиад, Диомед и все молодые и старые эвпатриды? Что было бы с Афинами без живой богини? — сказал он, улыбаясь.
— Не уходи… В первый раз моя красота, — увы! — изменила мне. Кто же защищает тебя так? Я почти нагая пред тобой, а ты продолжаешь смотреть на меня, как мраморное изваяние или как старик.
— Я ни то и ни другое, — с досадой возразил Конон. — Меня защищает тот бог, которого ты всегда призываешь и неутомимой жрицей которого тебя называют.
Лаиса опустила голову. Со своими длинными полузакрытыми ресницами, на которых блестели слезы, с опущенными руками, она была привлекательнее, чем за минуту до того, когда смотрела на Конона негодующими глазами.
Она прошептала так тихо, что едва можно было ее расслышать:
— Неутомимая жрица! зачем ты говоришь так со мною? Если бы ты знал, как мне это тяжело и мучительно. Эрос карает меня. Прощая, Конон, ты можешь смеяться надо мной с своими друзьями и рассказать, что видел, как плачет Лаиса.
— Не отчаивайся так, Лаиса, — улыбаясь сказал Конон: — твои слезы высохнут, и твоя красивая улыбка снова расцветет на твоих насмешливых губах. Завтра же ты позабудешь обо мне. Позови своих рабов и прикажи отворить дверь. Меня ждут.
— Тебя ждут? Кто тебя ждет? Твоя невеста, твоя возлюбленная?
— Замолчи! — гневно воскликнул он, поднимая руку.
— Афродита! пошли мне смерть от его руки! — Лаиса опустилась на колени и, сложив руки, дрожа и трясясь от судорожных рыданий, подняла к небу полные слез глаза.
— Довольно, позови своих рабов.
— Я гетера, — сказала она тихо. — Из дома гетеры не уходят не очистившись! Рабы отведут тебя в ванну. Вода очистит тебя. Ты придешь сюда затем на одну минуту. Что значит одна минута для человека, для которого еще не наступил его час! Я хочу только услышать «прости» из твоих уст.
Конон взглянул на клепсидры. Они показывали одиннадцатый час дня. Он решил исполнить ее просьбу.
— Хорошо, — сказал он, — зови твоих рабов…
* * *— Сюда господин, — говорили рабы. Это были два высоких либийца. Слегка прикрытые полосатой материей, обернутой вокруг бедер, они держали в руке бронзовую светильню, которые носили на цепочках и которые были тогда во всеобщем употреблении.
Рабы привели Конона в просторную комнату, вымощенную кирпичами, стены которой, закругленные по углам, были покрыты разноцветной мозаикой. Среди комнаты стояла на возвышении ванна из белого мрамора с розовыми прожилками. В углу старуха разжигала дрова под медным котлом.
Когда Конон вышел из ванны, ему казалось, что новая кровь бежит по жилам. Его движения были уверенными, ловкими.
Рабы проводили его в комнату Лаисы. Он приподнял портьеру и вошел.
— Лаиса, — сказал он, — я пришел проститься с тобой. Благодарю. Ванна была хороша.
Гетера поднялась и в один легкий прыжок оказалась у ног молодого человека.
— Я люблю тебя, возьми меня… унеси…
Он попытался высвободиться и тихонько оттолкнул молодую женщину.
Лаиса отскочила назад и пристально смотря на него расстегнула золотые застежки, которые поддерживали ее вышитую тунику. Тонкая ткань скользнула и упала к ногам гетеры.
Лаиса стояла, уверенная в своей красоте и улыбалась…
— Так угодно богам, которые создали тебя такой красивой, — пробормотал он, сжимая ее в объятиях…
Глава V
На следующий же день в городе все стало известно. Три дня стратег не появлялся на упражнениях на стадионе. Не видели его и в коллегии эфебов. Рабы на все вопросы отвечали одно и то же: «Мы не знаем, где наш господин». Наконец, когда в народном собрании объявили, что дорийцы снова вооружаются и кто-то спросил: «Где же стратег?» — «Ищите его у Лаисы», — отвечал Анаксинор.
Леуциппа, присутствовавший при этом, получив подтверждение тому, что уже подозревал, грустный вернулся домой.
— Дитя мое, — сказал он Эринне, — человек, которому ты доверила свое юное сердце, скрывал душу лжеца под маской честности и мудреца. Богам угодно было, чтобы ты узнала об этом. Принесем им за это благодарственную жертву. Время смягчает страдание; оно утешит и нас. Плачь, бедное дитя, плачь, — сказал Леуциппа, обнимая девушку. — Забвение придет.
— Нет, отец, забвение не придет: ни забвение, ни прощение… Я слишком горда, чтобы простить, слишком оскорблена, чтобы забыть. Отец, бессмертные, не пожелавшие, чтобы я стала супругой, предназначили мне другую участь. Я посвящу свой пояс Афине. Носсиса уже согласилась. Позволь мне и ты пойти припасть к стопам иерофанта.
— Иди, дитя мое, иди к тишине, матери забвения. Я даю свое согласие. Если через три месяца сердце твое не изменится, я благословлю тебя произнести торжественный обет.
Когда великий иерофант, извещенный, что к нему пришла с просьбой какая-то девушка, вышел из пронаоса, он увидел Эринну, стоявшую на коленях на ступенях храма. На ее золотистых волосах было накинуто покрывало.
— Я пришла просить места у очага богини. Вот разрешение моего отца.
— Встань, дочь моя, — сказал жрец. — Ты будешь ждать в молитве, пока установленный порядок вещей не приведет тебя к алтарю. Любовь бессмертных утешит тебя. Здесь жизнь твоя будет спокойна; но, не скрою, она будет тяжела. Посмотри. — Жрец широким жестом обвел горизонт.
На востоке сияли облитые лучами заходящего солнца храмы Афин: на западе длинной лентой тянулась священная дорога в Элевзис; на севере — высились одни над другими холмы; на юге — море бурлило у желтых песчаных берегов.
— Вот земля, — сказал иерофант. Он обернулся к бронзовым дверям Парфеона. — Вот небо. Иди, дочь моя, иди молить богиню, чтобы та была благочестива, чтобы ты была снисходительна, чтобы ты под лаской ее улыбки научилась божественному делу прощения.
Часть III
Глава I
Храм состоял из трех частей: пронаоса, где верующие приносили жертвы. Целлы, где возвышалась статуя Афины Парфенос, высеченная Фидием — и, наконец, опистодом — сокровищница Афин.
Прошло два месяца.
Эринна не покидала Парфенона. Она жила там, проводя время в размышлении и молитве. Она быстро приобрела расположение верховного жреца и через несколько недель уже носила серебряную повязку и длинное покрывало жриц. На нее была возложена обязанность содержать в чистоте и порядке священные предметы, употребляемые при религиозных церемониях, и украшения целлы. Она начинала свой день, как только занималась заря. Золотые вазы и кадила, протертые тонкой кожей антилопы, блестели в глубине святилища. Она следила за ножами, употреблявшимися для заклания жертвенных баранов и козлов, молотками, бронзовой маской, которую надевали на голову жертвенным телицам, граблями с шестью зубцами для того, чтобы выгребать на жертвеннике угли из золы, длинными серебряными иголками, которыми жрецы-прорицатели прокалывали дымящиеся внутренности жертв. Осматривала хрустальные фиолы, наполненные бальзамами и пахучими травами, которыми главный жрец пользовался для прикладывания к ранам и для лечения приходивших к нему больных. Она же наблюдала за сохранностью жреческих облачений и возлагала на головы приносивших жертвы сплетенные рабынями венки из цветов. Из опистодома вела в целлу большая дверь, которая никогда не открывалась полностью, там, в вечной темноте хранились покрывала и одежды богини. Эринна каждый день осматривала их и облачала статую, строго соблюдая установленный для этого церемониал.
Занятая всем этим изо дня в день молодая девушка не имела времени отдаваться преследовавшим ее воспоминаниям.
Гиппарх и Ренайя часто приходили в Акрополь, садились возле Эринны на ступени храма у подножья белых колонн и сообщали Эринне городские новости, старались как-то развеять ее неизлечимую печаль. Благодаря теплому дыханию их дружбы, лицо Эринны с каждым днем становилось менее грустным.
Однажды вечером она была на своем обычном месте. Днем шел дождь. Плиты Акрополя были еще мокрые. Душистая свежесть поднималась от земли. Звезды, которых, казалось, в эту ночь было больше, мерцали золотыми точками на темном своде неба.
Каждый вечер великий иерофант, в сопровождении вооруженных стражей, обходил все храмы, стоявшие на площадке Акрополя. Он убеждался, что все двери заперты, что никакая опасность со стороны воров не грозит сокровищам, хранение которых было вверено ему. Он расставлял ночной караул, затем отправлялся к себе. Но часто и после этого он продолжал прогулку по Акрополю. Стража еще долго наблюдала за его белой фигурой между колоннами. Священные совы знали его; он бросал им остатки жертвенных животных, они окружали его, размахивая крыльями, их желтые глаза блестели… Он умел читать книги, написанные неизвестными буквами. Все мифы востока были ему известны: он знал все предзнаменования: те, которые объяснялись зигзагом молнии, порывами ветра или ударами грома, и те, которые объяснялись гаданием по внутренностям жертв, убитых на белом жертвенном камне. В молодости он объехал всю Ойкумену. Через ледяные степи, тянувшиеся до северного полюса возили его киммерийцы в легких санках, которые олени несут по снегу, до тех мест, где кровавое солнце, едва поднимаясь над горизонтом, озаряет слабым светом ночь, которой никогда не бывает конца. Он склонялся, стоя на оленьих шкурах, перед Тором и Фриггой. Он два раза видел богиню севера, появлявшуюся на горизонте в то время, как великолепная северная заря освещала далекую валгалу. Из этих стран он привез могущественные амулеты, странные письмена, начертанные на волшебных палочках, которые могли погасить пламя, укротить бурю, даже оживить мертвых. На плотах, сделанных из кожаных бурдюков, он спускался по широкой, как океан реке, катившей в Гирканское море свои грозные волны. Он видел, как скифы убивали своих пленников и орошали человеческой кровью лезвие священного меча. Вавилонские жрецы рассказывали ему, как Ваал, сын Илоса, разрубил надвое бесформенную массу Тераты. Из нижней части гигантского божества появилась земля. Грудь и голова образовали небо. Затем Ваал задушил самого себя, и капли крови, которые упали на землю, превратились в людей; капли крови, брызнувшие на небо, стали звездами. Великому иерофанту невольно приходило в голову, что это очень похоже на сказание о том, как Хронос одним взмахом своей острой косы создал из чрева хаоса небо и землю. В скинии Давида, насчитывавшей уже шесть веков, он склонялся вместе с евреями перед семисвечником Единому Богу, Богу бестелесному, Которому не воздвигали статуй, иегов, Отцу солнца, Вечному Создателю всего сущего на земле и на небе. Наконец, добравшись до истоков Нила, он был у подошвы высокой горы, на которой лежала с этой стороны крыша мира.
