Рафаил Зотов - Таинственный монах
– Я тебя долго ждал, Василий, – сказал Мазепа вошедшему старику.
– Не беспокойся, друг Иван, я никогда и нигде не опоздаю. Вот с твоей стороны так я боюсь, чтобы робкая нерешимость твоя не погубила нашего отечества, – сказал старик.
– Рука Мазепы не допустит его до падения! – с гордостью сказал Мазепа.
– Гордым Бог противится, друг Иван. Были руки не бессильнее твоих, но злая судьба сокрушила и всадника и колесницу.
– Что ты сам скажешь решительного? Тебе известны мои и Карла XII предложения и мы только ждем твоего слова, чтобы действовать с разных сторон. С лишком 20 лет был я верным союзником царя Петра…
– Не говори, Иван, при мне пустых слов: не союзником, а слугою был ты царю Петру. Своими происками ты некогда сверг меня, а потом Самойловича, чтобы захватить в свои руки гетманскую булаву. Теперь Карл предлагает тебе корону самостоятельного, независимого князя. Что же тебе больше.
– Уверенности! – мрачно ответил Мазепа.
– Карл даст тебе письменное обещание в исполнении своих слов, – сказал старик.
– Той, которая убедила бы меня, что Карл победит царя Петра, – отвечал Мазепа.
– Я не сомневаюсь в этой победе, – возразил старик с жаром.
Долго доказывал старик неотразимую верность победы Карла над русским царем. Душа честолюбца Мазепы вспыхнула огнем решимости и он сказал.
– Ты прав, Василий! Царь Петр должен пасть. Спасем же себя и свою отчизну. Неси Карлу мое согласие на его предложение.
– Подпиши, Иван, эту бумагу, иначе Карл мне не поверит, – сказал старик, вынимая из-за пазухи сверток.
Дрожащей рукою подписал Мазепа бумагу и подал старику, который бережно положил ее за пазуху, пристально посмотрел в глаза Мазепы и, с полуулыбкой сказал:
– Иван! Иван! Ты трусишь!
– Какой вздор! Можно ли меня подозревать в трусости?
– Хочешь ли я докажу тебе это одним словом. – Как ты думаешь например: что бы царь Петр дал мне за эту бумагу?
Лицо Мазепы покрылось смертельною бледностью. Он сделал невольное движение, чтобы взять ее назад, но старик спокойно сказал:
– Не бойся, Иван! Я только хотел доказать тебе слабость твоей души. От меня ты не можешь ожидать измены.
– Но послушай, Василий! Даром ничего не делается. Какого ты потребуешь от меня вознаграждения при успешном окончании нашего дела, – спросил Мазепа, придя в себя.
– Для себя ничего, но у меня есть сын, которого ты должен достойно вознаградить, – отвечал старик.
– Вот тебе моя рука, Василий. Сын твой будет ближайшим к моему трону. Но где же он теперь.
– В Москве. Служит царю Петру. Теперь прощай, Иван! Скоро ты услышишь о моих действиях на Дону. Будь же и ты готов, Карл, не замедлить явиться на границах Украины.
В это время медленно, но грозно подвигался Карл XII к сердцу России. Тяжело было положение царя Петра, войска которого уже потерпели несколько неудач, так например под Головчиным 3-го июня. Но победа над Шведами под Лесным, где силы Шведов были сравнительно большие, воскресили дух Русского царя и всего его воинства. Кормчин и Усердов, причисленные к штабу Меньшикова отличились оба в глазах Петра под Лесным и были щедро награждены.
В октябре месяце главная квартира находилась в деревне Погребках, где был и Петр, а кавалерия Меншикова стояла не в дальней деревушке от главной квартиры.
Однажды в ненастную октябрьскую ночь Кормчин и Усердов, обойдя караулы вошли в дымную избу. Кормчин сбросил с себя промокший плащ, лег на лавку и тотчас уснул, а Гриша Усердов развесив свой плащ перед печью, в которой тускло и с шипением горели сырые дрова, и ожидал покуда он просохнет, чтобы им укрыться; но так как на это требовалось много времени, то он сначала присел, а потом прилег на переднюю лавку и вскоре задремал. Вдруг сквозь сон он услыхал тихий стук в окно. Не доверяя себе он прислушался и, убедившись, что действительно кто-то стучит, он отдернул занавеску окна и спросил:
– Кто там?
– Молчи и выйди сюда! – отвечал ему голос, от которого дрожь пробежала по его телу.
Усердов с минуту был в нерешимости, но когда тот же голос повторил:
– Идешь ли? Ты не узнал меня, Григорий?
– Иду, иду – отвечал тихо Гриша Усердов и набросив на себя плащ вышел.
Не успел он выйти за ворота, как отец его обнял его.
– Милый, дорогой мой батюшка! Ты ли это? откуда и в такую пору, – шептал Гриша.
– Минуты дороги, сын мой, я пришел за тобою – отвечал отец. – Последуешь ли ты за отцом, чтобы разделить его судьбу, какова бы она ни была, – прибавил он.
Мысль о прежних преступных деяниях отца мелькнула в уме Гриши и он отвечал:
– Если бы ты, батюшка, звал меня на жизнь ничтожную и безъизвестную, где бы трудами рук своих, я мог питать тебя и утешать тебя моею любовью, то я ни одной минуты не замедлил бы последовать за тобою и на руках своих понес бы тебя, хоть на край света. Но если ты задумал что другое…
– Григорий! Решительная минута настала, и пора собирать плоды пятидесятилетних трудов моих. За труды свои я для себя ничего не просил, но все для тебя. Пойдем. Гриша, время дорого, дорогою я все тебе скажу.
– Нет, батюшка! Власть отца бессильна там, где присяга и честь говорят другое! – с благородною гордостью отвечал Гриша.
– Но ты забываешь свою родину, – сурово сказал монах.
– Но она обетом верности и подданства связана с престолом русского царя. Он даже тебе обещал помилование. Зачем же ты хочешь увеличивать свои вины. Ты помнишь, отец, как в прошлом ты останавливал меня, а я все таки пошел за торбою. Ты говорил тогда, что нас ожидает плаха. За что же ты теперь хочешь вовлечь меня в позорную казнь?
– Тебе ли рассуждать о том, что я делаю? Тебе ли обвинять меня? Тогда дело было более чем сомнительно, а теперь целый город под предводительством Мазепы, который заключил договор с Карлом и выступает против Московского царя, чтобы возвратить себе прежнюю независимость.
– Боже мой! какая измена! Мазепа, который столько лет был верен царю и России, – с ужасом проговорил Гриша.
– Замолчи, безумец! Он скоро сам наденет корону и будет царем и владетелем Украины, и ты будешь первым на нашей родине.
– Нет! Боже меня сохрани, батюшка! Ни за что на свете не хочу быть участником в судьбе изменника Мазепы! Не знаю я причин твоей ненависти, но ты ничем не обязан царю; а Мазепа 20 лет был благодетельствован им и измена его гнустна и постыдна. Имя его заслужит вечное проклятие, как при удаче, так и при неудаче его планов.
В безмолвном ощущении стоял отец пред своим сыном и не знал, что ему еще сказать. Он хотел бы излить на Григория всю свою досаду, все негодование, но какая-то сверхъестественная сила сковывала язык его. Оба они замолчали и это тягостное молчание прервал отец словами:
– Так ты не хочешь идти со мною, сын мой? Так ты предпочитаешь милости царя отцу твоему?
– Нет, батюшка! Бог свидетель, что никакие милости я не променял бы на любовь отца и повторяю тебе, что готовь следовать за тобою на край света, если ты дашь мне слово, что не будешь вмешиваться в преступные замыслы Мазепы.
– Я не могу этого сделать. Теперь поздно, безвозвратно! Я сам увлек этого честолюбца, которого душа способна на все злодейства, но он из робости был добродетелен.
– Нет, батюшка! Царь строг и суров в наказании, но милосерд к раскаянию. Последуй лучше за мною и упадем оба к ногам его. Поверь мне, что он будет милосерд к нам.
– Мне больно слышать, что мой сын хочет испрашивать для меня милость, – мрачным голосом сказал старик отец.
– Я уважаю твои мнения и, если б старая ненависть не ослепляла тебя, то я спросил бы: неужели ты думаешь, что Украина будет счастливее под владычеством Мазепы, нежели русского царя.
Пораженный словами сына, отец стоял пред ним в безмолвном смущении, наконец бросился в объятия его и сказал:
– Прощай, Григорий! Буди во всем воля Божия! Ты достоин лучшей участи; а я не могу отступить от стези, на которую меня бросила судьба! Чем бы не кончилось наше предприятие, мы с тобою еще увидимся.
С этими словами старик вырвался из объятий сына и хотел уйти, но тот остановить его, сказав:
– Постой, батюшка! Выслушай меня одну минуту. Ты мне, к несчастию, открыл обстоятельство, которое долг чести и присяги не позволяет мне скрыть. Я должен донести царю об измене Мазепы, утаив, что ты его соучастник.
– Делай, что Бог и совесть тебе повелевают! Прощай же, друг мой!
Сказав это старик бросился бежать. Вдруг раздался оклик часового, а за ним последовал выстрел, который произвел тревогу. Гриша подскочил к часовому с вопросом и тотчас пустился бежать по следам отца, чтобы узнать не убит ли он, но едва добежал до рогаток, которыми прегражден был вход в деревню, как снова услыхал несколько выстрелов, произведенных проснувшимися часовыми. От них Гриша узнал, что какой-то человек, ранив часового, перепрыгнул чрез рогатки и побежал, а они пустили в след ему несколько выстрелов, но неизвестно попали ли? Гриша бросился по дороге, но, отбежав от деревни с версту ничего не нашел и вернулся назад. У самой рогатки он нашел Меньшикова с отрядом воинов, которому уже было доложено о причине тревоги. Но узнав, что Усердов побежал догонять незнакомца, он осыпал его вопросами.
