Рафаил Зотов - Таинственный монах
Тут генерал начал перечислять все неудобства, начиная от болотистой почвы и оканчивая воздухом, убийственно действующим на здоровье.
Царь выслушав терпеливо доклад генерала, обратился к Меньшикову и сказал:
– Поговори с ними, брат Данилыч, а то я неровен час поссорюсь с ними.
Сказав это царь стал ходить крупными шагами по палатке, а Меньшиков вдохновенным голосом стал излагать возможность привести в исполнение намерения царя. Когда он кончил Петр сказал:
– Спасибо тебе, брать Данилыч. Ты высказал им мои мысли, как нельзя лучше.
Все собрание согласилось с мнением Меньшикова. Государь вышел из палатки, а вслед за ним и Меньшиков, сделав Грише знак рукою, чтобы он шел за ним. Пройдя несколько шагов вошли они в палатку, из которой Меньшиков выслал всех и, оставшись вдвоем с Гришей, снова заключил его в свои объятия.
Тут они стали вспоминать о своем детстве и рассказывать друг другу, что с ними случилось со дня разлуки в Троицкой лавре; в числе первых вопросов Гриша спросил:
– Кто же ты теперь, Саша?
– Генерал-поручик, – отвечал Саша с веселою важностью и прибавил, наклонившись в уху Гриши, – и любимец царя.
Гриша печально повесил голову и отступил от Меньшикова на два шага.
– Что ты, Гриша? Уж не думаешь ли ты, что я переменился и забыл старых друзей?
Гришу ободрили эти слова. Они присели и стали мирно разговаривать. Долго они рассказывали друг другу, что с каждым из них случилось в прошлое время и Саша, слушая внимательно друга своего детства, вдруг сказал:
– Знаешь ли, Гриша, что мне пришло на ум?
– Говори, друг милый.
– Уж не братья ли мы с тобою?
– Нет; отец мне сказал, что родители твои известны были только Досифею, которого теперь нет в живых и вероятно он ни кому не сказал эту тайну.
– Очень было бы любопытно знать эту тайну.
– Быть может мой Саша и не совсем из простолюдинов, – проговорил знакомый друзьям голос.
Оба они оглянулись и перед ними стоял царь с улыбающимся лицом.
– Ваше величество, и знатного рода и простолюдин могут иметь только одно достоинство, а именно усердие к особе вашей.
– Если вы кого приблизите к себе, то немудрено, что у него прибавится и смысла и добра, – сказал весело Меньшиков.
– А признаюсь тебе, Александр, желал бы я иметь этого Иону в моей власти. Дорого бы я дал за это, – сказал Петр.
– Не дешево бы это пришлось и Григорию и отцу его тем паче, – сказал Меньшиков.
– Да отец его закоренелый преступник и злодей и я не мог бы его пощадить.
– Ну, послушай, Гриша, если бы отец твой получил от меня прощение, явился ли бы он ко мне, как ты думаешь?
– Если б я, государь, знал где он теперь находится и, если бы мог принести ему радостную весть твоего милосердия… – начал было Гриша, но остановился, глядя пристально в глаза государю.
– Нет! Еще рано! Я не могу его видеть не в состоянии простить ему.
– Будь милосерд, государь! – проговорил глухим голосом Гриша, упав в ноги царю.
– Да, к тебе, Григорий! Я твоей услуги никогда не забуду, но о нем и не вспоминай мне. Ну теперь полно говорить об этом. Пойдем ко мне и займемся делом насчет нашей экспедиции, – сказал царь. – А ты, Григорий, оставайся здесь. Саша должно быть возьмет тебя к себе. Я поговорю с ним, что нам из тебя сделать, – прибавил Петр, уходя.
В течении следующих двух дней сделаны были подлежащие приготовления в нападению на два шведских корабля, стоявших в устье Невы.
Утром 6 мая тридцать лодок с солдатами, разделившись на два отряда отправились в путь. Одним из отрядов командовал сам Петр. Артиллерии у русских не было никакой, а солдаты были вооружены лишь ружьями. Несмотря на убийственный орудийный огонь с бортов шведских кораблей лодки отряда, которым командовал царь, быстро подвинулись к кораблям и наконец корабли сдались. Первым на неприятельский корабль вскочил Петр, а за ним Меньшиков и Гриша.
Глава VII
В последних числах ноября 1707 года уже вечерело. В небольшом, довольно ветхом домике в приходе Бориса и Глеба на Поварской улице, в опрятной комнате сидели два немца, уже преклонных лет, и беседовали дружески между собою. Тут же сидел с мрачным видом лица и в глубокой задумчивости молодой мужчина в гвардейском мундире. Один из стариков был Эрбах, тот самый старец, который жил с Гришей на островке, другой был пастор из Мариенбурга Глюк, поселившийся в Москве, в доме, который ему купил Меньшиков и наконец третий – Гриша.
Оба старика попеременно обращались к Грише с дружескими вопросами, но тот упорно молчал. В девятом часу вечера Глюк, пожелав доброй ночи своим собеседникам ушел спать на свою половину. Эрбах, оставшись один с Гришей сказал:
– Друг мой Гриша! Меня печалит твое молчание, в котором я вижу утраченное в душе твоей доверие ко мне. Мог ли я ожидать от тебя, с которым провел столько лет в одиночестве, любя тебя как родного сына.
– Что вы хотите знать? Что вы требуете от меня? – спросил прерывающимся голосом Гриша.
– Милый мой друг! Добрый мой Григорий! Ты пережил несмотря на свою молодость столько несчастий. Поведай мне о причине твоей грусти и я, если не облегчу, то разделю ее в тобою и тебе будет легче.
Эрбах при этих словах заплакал и слезы старца до глубины души тронули Григория и он упал в объятия старца, говоря:
– Отец мой! Прости меня! Я несчастен… Я безумен… Я люблю!..
– Этого еще не доставало! Остается еще тебе сказать, что ты преступник, – сказал Эрбах, покачивая головою.
Гриша молчал.
– Ты молчишь, несчастный! Неужели преступление уже совершено? – спросил Эрбах.
– Нет еще! – мрачно отвечал Гриша!
– Нет еще? Стало быть ты думаешь совершить его? Все свершилось! И последняя моя вера в человечество должна угаснуть, – проговорил старец, ломая себе руки.
Долго длилось молчание. Наконец Эрбах, обдумав хладнокровно, что душевное состояние Гриши подобно безумному, которого жестокие меры могут довести до исступления, решился кротостью своею умиротворить страдальца.
– Григорий! Сын мой! Поди сядь около меня и дружески поговорим и поищем средства спасти тебя от той бездны на краю коей ты стоишь, готовый упасть в нее.
Медленно, как бы против воли своей Григорий повиновался.
– Расскажи же мне теперь, давно ли и как ты объяснил ей свою любовь?
– Вот уже около двух месяцев, как сердца наши открылись друг для друга, – глухим голосом отвечал Гриша.
Тут мы должны предуведомить нашего читателя, что три года тому назад князь Трубецкой с своим семейством был в Петербурге на ассамблее, устроенной Меньшиковым. Царь, желая наградить одного инженера, который отличался верною своею службою, по прозванию Корчмина, взялся сватать за него Марию, дочь Трубецкого. Ни родители её, ни сама Мария не посмели отказать высокому свату и Корчмин женился. Но в этом браке совсем не было взаимности.
Царь предвидя вторжение Карла XII в Россию, послал Корчмина в Москву укрепить Кремль и Китай-город, а в помощь ему назначил Григории Усердова.
Молодые люди скоро подружились между собою, несмотря на совершенно различные свои характеры. По приезде в Москву Корчмин пригласил к себе в дом своего сослуживца и представил его своей жене. Григорий ничего не знал о замужестве Maрии, а потому трудно представить себе те чувства, которыми наполнились сердца Гриши и Марии при этой неожиданной, роковой встрече. Гриша с первого мгновения понял все свое несчастье, постиг весь ужас своего положения, увидел бездну, к которой привела его судьба! Мария же трепетала, не отдавая себе отчета в чувстве, овладевшем ею.
– Что это значить? Разве вы уже знакомы друг с другом? – спросил Корчмин с равнодушною веселостью.
Гриша первый опомнился и, насколько мог сдержаться, равнодушно рассказал о своей первой встрече с княжною Трубецкой.
– Чудно, право, делается на белом свете! Думал ли ты, Григорий Иванович, что спасая княжну от товарищей убийц, сохранишь жену для другого товарища.
Гриша вздохнул и этот вздох отозвался в сердце Марии тысячекратными отголосками.
Корчмин находил не нужным стесняться более в присутствии своего сотоварища. За обедом он напился пьян, причем грубо относился в своей жене, что крайне возмущало Гришу. В состоянии опьянения Корчмин повалился на диван и захрапел. Врожденное каждой женщине чувство приличия заставило Марию проститься с Гришей, но один печальный взгляд последнего, брошенный ей вслед, остановил ее. Разговор их не был многоречив. Они вспоминали о своей первой встрече. Но, вспомнив о настоящем своем положении и обязанностях, они дали слово избегать подобных встреч. Но возвратимся к Грише, беседовавшему со старцем Эрбахом.
– Скажи мне, сын мой, как все это случилось? – кротким голосом спросил Эрбах.
Гриша рассказал все подробности своего знакомства первой встречи с Марией и прибавил:
– Ты знаешь, мой отец, как она несчастлива в своем замужестве: Корчмин предался пьянству и распутству. Почти каждый день он возвращается домой пьяный и тогда, как он с нею обращается! Не знаю, как я выдерживал, когда он, в моем присутствии, осыпал ее не раз площадными ругательствами и даже побоями!
