Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ
— Ты холодно со мной здороваешься.
— Театральная площадь, люди, сплетни.
— А может быть я тебе сегодня не нравлюсь?
— Так поцелуй меня, чтобы не было сомнений, — быстро говорит Генек.
Танцовщица, привыкшая к театральным играм, бросается ему на шею и целует, будто встретила родственника.
— Куда же мы пойдем?
— Куда хочешь.
— Идем ко мне.
— К тебе? Хорошо. Может быть, позвать извозчика?
— Зачем, — я живу на Пивной улице, здесь рядом.
Они идут узким тротуаром не видя людей. Генек взял танцовщицу под руку, смотрит на ее профиль. Блондинка, прямой, тонкий и нежный носик, ясные глазки. Одета в пальто из толстого, пушистого сукна, на шее котиковый воротник, на голове целое сооружение… Красивая девушка.
— Иду к тебе, а не знаю, как меня встретят?
— Я снимаю комнатку у одной старушки. Нам никто не помешает.
— Никто? Даже канарейка? — шутит юноша.
— Канарейка? Откуда ты знаешь, что у меня канарейка?
Они поднялись на третий этаж, по темной лестнице. Комната с кухней, маленькая прихожая и мрачная ниша, что-то вроде алькова. Комнатку занимает танцовщица. Обстановка шаблонная: старая пальма, скромная койка, несколько кресел, полированный шкаф и бидермееровский диван с голубой подушкой. На стенах олеографии.
Генек хотел раздеться в прихожей, но танцовщица втянула его в свой уголок. За окном по доске бродили голуби и громко ворковали. Гость повесил бекешу на дверях, рядом с салопом хозяйки.
В комнате было тепло.
— Садись, будь гостем, — пригласила девушка.
Генек сел и… не знал, что дальше делать. Находясь в четырех стенах наедине с девушкой, он потерял отвагу. В этом положении он не очень умел вести свободную беседу.
— Как тебя зовут? Лили?
— Броня… Лили — это театр. — Ты давно работаешь в театре?
— Примадонной я сделалась недавно, — ответила девушка с гордостью.
— У тебя есть родители?
— Есть. Только нас восемь человек и дома нет места… Впрочем родители живут далеко на Охоте.
— А чем занимается твой отец?
— Ну, зачем тебе это знать. Все спрашиваешь и опрашиваешь. Я тебе не нравлюсь?
— Нравишься. Ты такая красивая.
— Что ты знаешь о моей красоте. Ведь ты меня не видел в трико…
— Так покажись. Никто не мешает.
— Приходи в театр, когда я буду танцевать, там меня увидишь.
— Я не знал, что ты такая скупая. О, я вижу у тебя книги.
— Да, я люблю читать. Я очень хотела бы учиться!
Генек недоверчиво слушает и удивленно смотрит.
— Зачем ты меня сюда привела?
— Потому, что ты мне очень нравишься и играешь замечательно. Но… подожди — сейчас мы напьемся кофе со свежими булочками.
— Я думал ты дашь мне чего нибудь покрепче.
— Ты мне нравишься и без вина.
Молодая хозяйка быстро выбежала из комнаты и принесла на подносе угощение.
— Сколько тебе лет?
— Я старше тебя, Генек. Я танцовщица, а это прибавляет годы. Пожалуйста, попробуй мой кофе и расскажи мне о Париже, о Петербурге, Брюсселе, о больших городах, театрах, интересных людях…
— Я предпочитал бы не говорить, а прижаться к тебе.
— За кулисами уже несколько дней во время репетиции о твоих талантах много говорят певцы, музыканты, режиссеры, журналисты. Я так хотела с тобой познакомиться. Когда я тебе увидела и услышала, мне показалось, что ты воплощение моей мечты. Я влюбилась в тебя.
— Пока я этого не замечаю.
— А я говорю совершенно серьезно. Я бы хотела быть с тобой всегда.
— Но я же в Варшаве временно, — вырвалось у Генека, — у меня договоры на концерты в России и заграницей.
— Вот именно, мечты никогда не сбываются.
— А мои сбываются. Я всегда достигаю того, чего хочу.
— Вот как, в таком случае я буду твоим первым неисполненным желанием.
— Так ты для этого меня сюда привела?
— Нет, но ты испытываешь судьбу.
— Судьбу? Что такое судьба, ты и судьба, — помимо воли юноша становится нетактичным. — Такой девушки еще не встречал.
— И больше не встретишь, потому что я люблю только тебя одного. Благодарю тебя, что ты подарил мне минутку своей жизни. Приходи завтра в театр.
— Да нет, что за шутки?
— Иди уже. Я хочу сохранить свои мечты о тебе. Помни, когда будешь в Варшаве, не забывай обо мне. Меня зовут Броня, примабалерина варшавского балета. Ах, если бы я так умела играть на скрипке…
Генек, обманутый в своих ожиданиях, надулся. Однако минуту спустя встал, подошел к Броне и поцеловал ее. Она не защищалась и даже прильнула к нему, но затем выскользнула и отворила дверь в кухню, где находилась хозяйка квартиры.
— Я не могу принимать бесплатно угощения от незнакомых, — пробормотал обиженный юноша и высыпал на поднос содержимое своего кошелька. Танцовщица продолжала стоять в дверях кухни. Ему ничего не оставалось делать, как только одеться и оставить негостеприимную квартиру.
Генек не попрощался. Только находясь уже в коридоре бросил короткое «до свидания».
На Пивной улице у него закружилась голова. Еще ни разу он не встречал такого отношения.
— Что это значит?
Он был еще слишком молод, чтобы отличать правдивое девичье чувство от женской забавы. И все же танцовщица достигла своей цели: прошли годы, он забыл королей, князей, рецензентов, а вот о Броне помнил всегда.
Была ли она искренняя или нет? Почему она назначила ему свидание в это утро после концерта? Бывая потом в Варшаве он искал встречи с ней. Но она не хотела этого. Одно время она была приятельницей сенатора и даже перевелась в Петербург, на сцену императорской оперы, в то время, когда и Генек служил в столице. Здесь мог Генек видеть ее грациозность, классическую красоту. Однако она избегала встреч.
Венявский запомнил маленькую танцовщицу на всю жизнь, а ведь он умел не обижаться и вычеркнуть из памяти молчание Эдуарда Ганслика в его рецензии на концерт, на котором он играл вариации на тему австрийского гимна, что было лишь актом вежливости по отношению к Габсбургам. Он не обижался и на Юлиана Клачко, автора «Флорентийски вечеров», который в статье, напечатанной в журнале «Вядомости польске», пренебрежительно отозвался о братьях Венявских.
Однажды Генек выступал в Шенбрунне. Сам император Франц Иосиф в присутствии аристократии, дипломатов и генералов соблаговолил выразить ему свое удовольствие. Казалось бы, что люблинскую Веняву встречают величайшие почести, но и этому скрипач не придавал значения.
— Этот император так же хорош, как и всякий другой, — воспоминал он впоследствии.
После концерта его пригласила к себе эрцгерцогиня Рената. От такого приглашения отказаться невозможно. Она ему сказала на изысканном французском языке:
— У меня к вам очень важное дело.
— Я весь к вашим услугам, ваше императорское высочество.
— Я буду вас ожидать в четыре часа дня.
— Я не знаю адреса.
— Любой полицейский в Вене укажет вам мой дворец.
— Я должен взять с собой инструмент?
— Как вам угодно, — засмеялась эрцгерцогиня.
Это была дама тридцати с лишком лет, блондинка с искусно уложенной на голове прической.
— Слишком сильно пахнет, — раздраженно подумал Венявский.
Духи ее действительно не венские. Их приготовляли специально в Париже или в Константинополе.
В то время Вена восхищалась певицей Терезой Миланолло. О ней писали газеты, о ней говорили, ею восхищались. Приглашение в Шенбрунн к эрцгерцогине Ренате могло переключить внимание венской публики на скрипача. Уже на второй день его выпуклые черные глаза, бледное лицо, небольшие усики и стройный стан будут известны всей Вене. Его будут осаждать любопытные журналисты: он станет знаменитым. Импрессарио настаивал. Необходимо пойти к эрцгерцогине.
* * *На следующий день Венявский с опозданием на 15 минут подъехал на извозчике к замку эрцгерцогини Ренаты, стоявшему в переулке около рынка. Его с почетом встретили слуги в великолепных ливреях. Мраморная лестница, устланная пушистыми голубоватыми коврами, античные скульптуры, вывезенные из Италии, гобелены, развешанные по стенам — вели в апартаменты на втором этаже. Лакей, встретивший Венявского, передал его другому, еще более великолепному и важному. Последний молча и бесшумно подвел его к двери сверкающей белым лаком, и впустил в комнату с большими венецианскими окнами. Комната была украшена французскими картинами, развешанными на стенах, бронзовыми, потемневшими подсвечниками; на полу лежал пушистый светлый ковер, легкая мебель в стиле Людовика XVI, на которой, казалось, никто никогда не сидел, стояла вдоль стен.
Его приняла фрейлина, одетая в придворную форму с орденом на груди и снова молча и бесшумно повела его дальше, в глубину апартаментов, искоса поглядывая на него. Скрипач двигался автоматически, но казалось ему, что он стал как бы вещью, переставляемой прислугой. Он не любил выступать в такой роли.
