Владимир Архипенко - Ищите связь...
В кабинете зазвонил телефон. Прибежавшая в столовую горничная сказала, что звонит адъютант морского министра.
— Какого черта я понадобился ему в такой час? — недовольно проворчал Эссен. Он бросил скомканную салфетку на стол и быстро прошел в кабинет. Вернулся очень скоро, и адмиральша обратила внимание на то, что муж чем-то озабочен.
— Странно, — сказал он, пожимая плечами. — Просил немедленно приехать в адмиралтейство. Хорошо, что я шофера не отпустил, приказал накормить на кухне… Скажи ему, чтобы шел к автомобилю.
Григорович встретил Эссена в дверях своего огромного, размером с теннисный корт, кабинета, крепко пожал руку.
— Слава богу, что ты в Петербурге оказался. Я уже хотел тебя из Кронштадта по аппарату Юза вызывать.
— А что за спешка, Иван Константинович? Случилось что-то?
— Понимаешь, Николай Оттович, навалилось такое… хуже чем в кошмарном сне. Врагу не пожелаешь… Был у меня только что Белецкий. Ты его знаешь — видный мастер полицейских дел. Сообщил, что прошляпили мы с тобой серьезнейшую беду. Ты не девица, в обморок не упадешь, так что скажу тебе сразу без подготовки: на судах гельсингфорсской эскадры подготовлено восстание.
— Да ты что, шутишь?!
— Хотел бы шутить… Но обстоятельства донельзя серьезны… Иди сюда к карте.
Он подвел Эссена к висящей на стене карте Балтийского моря и, взяв в руки тонкую полированную указку, провел ею от Гельсингфорса к Ревелю, от Ревеля — к Кронштадту, а затем к столице. Со слов Белецкого он рассказал, что именно таков маршрут восставших кораблей в случае успеха. Белецкий уверял, что если не принять немедленных мер завтра, то день спустя успех заговорщиков может быть вполне вероятен. Исполняющий обязанности директора департамента полиции предлагал не позднее чем завтра произвести аресты на кораблях по спискам, которыми располагает Финляндское жандармское управление, изолировав тем самым всех зачинщиков.
Эссен, слушавший министра не перебивая, мрачнел с каждой секундой. Невидящим взглядом он уставился в карту, словно глядел сквозь нее вдаль. Лицо его побагровело, седоватая бородка несколько раз дернулась, ибо Николай Оттович непроизвольно для себя сделал несколько жевательных движений челюстью (приобретенная еще в детстве привычка). Вялой рукой достал из кармана носовой платок, вытер лоб и лысину и так же машинально засунул платок обратно.
Успевший оправиться от нервного потрясения, вызванного сообщением Белецкого, Григорович смотрел на сослуживца и друга с сочувствием. Он понимал, какая сумятица чувств обуревала его сейчас. Прежде всего командующий морскими силами Балтийского моря нес личную ответственность за все, что может случиться на судах. Но дело было не только в этом. Эссен никогда не боялся ответственности и не уклонялся от нее. Сейчас в нем были потрясены его лучшие чувства. Он любил морское дело до самозабвения, был ревностным служакой, ценил превыше всего порядок и дисциплину.
Григорович хорошо знал, что в отличие от большинства немецких дворян, составлявших значительную часть офицерства русского военного флота, Эссен служил царскому дому не за страх, а за совесть. Николай Оттович всегда от души переживал, если встречался с малейшим беспорядком на корабле, с малейшим нарушением дисциплины. За недолгое время командования флотом он сумел добиться многого — укрепил начальствующий состав, резко поднял уровень обучения нижних чинов. Его предшественники заботились больше о парадной стороне дела, упирая на строевую подготовку и то главным образом на берегу. Корабли в ту пору месяцами стояли у причалов. При Эссене они стали плавать, проводить маневрирование, стрелять, ставить мины — словом, делать все то, что положено им делать. Впервые за долгие годы разваленный еще до Цусимы и потрепанный Цусимой российский флот стал приобретать черты боеспособности. Сравнительно небольшие силы Балтийского моря на глазах превращались в крепкое ядро будущего флота.
Теперь все это могло полететь к черту. Вместо стройности, дисциплины, порядка — кровавая анархия бунтовщиков, распад флота, выведение его на долгие годы из боевой готовности…
— Нет, Иван Константинович, — стряхнув с себя оцепенение, хрипло сказал Эссен, — не могу поверить во все это… Не могу! Чтобы целый отряд судов подготовить к восстанию, а мы ничегошеньки об этом не знали! Не могу поверить, хоть убей. Да и потом, какого дьявола жандармы, если у них действительно есть сведения и даже списки, молчали до сих пор? Им-то в первую очередь надо заботиться о своевременной ликвидации крамолы. Гром меня разрази, тут что-то не то! Уж не провокация ли жандармская здесь? Ты же знаешь их привычку раздувать опасность, чтобы потом лавры пожинать…
— Думал я и о такой возможности, Николай Оттович, думал. Но вся беда в том, что охранное отделение сейчас нас за горло держит. Каковы бы ни были его действительные намерения, наш ответ сейчас может быть только один: немедленно дать согласие на аресты. У нас нет возможности поступить иначе после того, как Белецкий официально уведомил о том, что послезавтра на кораблях начнется бунт… Конечно, давая свое согласие, мы тем самым косвенно признаем, что сами прошляпили. А что делать, коли в самом деле прошляпили? Есть у меня смутное подозрение о том, что и жандармы что-то прозевали, слишком поздно получили информацию. Но, с другой стороны — откуда у них могут быть готовые списки? На это же время надо! А потом, Николай Оттович, боюсь я, что это не провокация. Слишком взвинчен был Белецкий, мне показалось, даже напуган… И коли разговор о восстании серьезен, то сам понимаешь, есть от чего испугаться. Ты помнишь, как «Потемкин» всему одесскому гарнизону свою волю диктовал — и казаки и солдаты ничего поделать не могли. С корабельными пушками не шутят… Ты представь себе, что не все корабли, а хотя бы «Слава» и «Цесаревич», захваченные бунтовщиками, к столице прорвутся…
— Не могу я такого себе представить! — стукнул ладонью по столу Эссен.
— Не можешь… Я бы вот тоже не хотел бы, а приходится с такой возможностью считаться… Давай-ка, Николай Оттович, присядь за стол, возьми себя в руки и попробуем вместе план действий набросать. Время не терпит…
— И вот еще что, — уже спокойнее сказал Эссен, — не могут «Слава» и «Цесаревич» в Неву войти… и «Рюрик» с «Олегом» не войдут — осадка не позволит.
— Это, дорогой, слишком слабое утешение для нас, моряков, — махнул рукой Григорович. — Большим кораблям и не к чему в Неву входить — достаточно встать в Морском канале у 114-го пикета. Оттуда весь Петербург под огнем держать можно.
Дощатый дом стариков Крауховых стоял на краю утонувшего в грязи рабочего поселка. На незамещенной улице земля совсем раскисла, и прохожих лишь частично выручали лежавшие поперек луж почерневшие доски. Проходя мимо покосившихся хибар с подслеповатыми окнами, Думанов старался ступать как можно осторожнее, но все равно, когда он добрался до места, ботинки его были сплошь залеплены грязью. Перед домом, который он узнал без труда по описанию Сергея, была замощена обломками битого кирпича и хорошо утрамбована небольшая площадка, маленькое крылечко тщательно вымыто. Думанов ощутил неловкость оттого, что ему придется ступить на чистые доски своими ботинками, но потом он заметил лежащую перед дверью рогожу, шагнул на нее и постучался. Открыла дверь маленькая старушка. Услышав, что он от Сергея, она всплеснула руками.
— От Сереженьки? Вот радость-то бог послал! Да заходи же ты, милый человек, скорее…
Войдя в небольшие сени, Думанов начал разуваться.
— Да уж ты напрасно это, мил человек, оботри ноги и проходи! — заволновалась хозяйка. — Зачем ботинки снимаешь — пол-то ведь холодный!
— Нет, мамаша, и не уговаривайте! — твердо сказал Думанов. — У вас тут такая чистота, что грешно в обуви…
Он прошел в носках в комнату и увидел отца Сергея — жилистого худощавого старика с седыми волосами и аккуратно расчесанной седой бородой. Он сидел на лавке за столом и чем-то вроде кривого ножа ковырял деревяшку. Думанов разглядел, что это деревянная ложка. Кучка уже готовых лежала на краю стола.
Когда гость рассказал все, что знал о Сергее, о его службе и как мог ответил на вопросы, старший Краухов, убирая инструменты в ящик, пояснил:
— Это я тут на свободе промыслом занялся. Еще в деревне мальчишкой научился ложки резать. Вот теперь и пригодилось. Нам ведь пособий и пенсий, как господам чиновникам, не выдают. Сыны и дочки, конечно, помогают чем могут, да у них свои семьи, ребятишек кормить надо… Вот я и занялся. Нарежу ложек, шкуркой да стеклышком отшлифую, лачком покрою, а потом на Сенной рынок в воскресенье отвожу. Платят опять же мало, но на ситники хватает, а когда и шкалик себе позволить можно… да и нос в табаке… Только что-то трудновато работать в последнее время стало. Однако чего это я заболтался? Соловья, известно, баснями не кормят. Давай-ка, мать, накрывай на стол чем бог послал, а я пока в печку дровишек подкину, чайничек поставлю…
