Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3

В кратких и ясных словах, показывавших, насколько ее решимость была сильнее пережитых потрясений, она объяснила, каково положение внизу, и передала наставления Ловела и Охилтри.

— Верно! Это тоже верно! Я сам буду рад увидеть отпрыска сэра Гамелина де Гардовера на сухой земле. Мне сдается, что теперь он готов будет подписать клятву отречения с трактатом Рэгмена впридачу и признает, что королева Мария не лучше, чем ее слава, лишь бы добраться до моего портвейна, от которого он убежал, когда бутылка была еще почти полна. Но он уже спасен… Да вот и он сам! — добавил антикварий, так как кресло уже раньше было спущено и сэр Артур привязан к нему, почти без сознательного участия с его стороны. — Вот он сам! А ну, тяни, ребята! Только осторожно: родословная в сто колен висит на веревке стоимостью в десять пенсов. Все баронетство Нокуиннок зависит от трех прядей пеньки — respice finem, respice funem — внимание до конца (до конца веревки! ). Добро пожаловать, дорогой старый друг, на твердую землю, хотя я не могу сказать «на теплую землю» или «сухую землю». А веревка всегда лучше пятидесяти сажен воды, хотя и не в духе мерзкой пословицы (провались она совсем): лучше sus per funem, чем sus per coll![59]

Пока Олдбок ораторствовал таким образом, сэр Артур уже был в объятиях дочери, которая, присвоив себе власть, оправдываемую обстоятельствами, велела нескольким помощникам отвести отца к экипажу, обещая последовать за ним через несколько минут. Она медлила на утесе, опираясь на руку какого-то пожилого рыбака и, вероятно, желая лично убедиться в спасении тех, с кем разделяла опасность.

— Что же мы выловили на этот раз? — спросил Олдбок, когда кресло поднялось снова. — Что это за чучело, заплатанное и побитое непогодой?

— Когда же факелы осветили обветренное лицо и седины Эди Охилтри, Олдбок воскликнул: — Как, это ты? Поди сюда, старый насмешник! Я волей-неволей должен считать тебя другом. Но какой черт еще ввязался в вашу компанию?

— С нами был человек, стоящий нас обоих, Монкбарнс: молодой приезжий, которого зовут Ловел. Вел он себя в эту дьявольскую ночь так, словно у него три жизни, а не одна, и готов был потерять все три, лишь бы избавить от опасности других. — Теперь поосторожней, друзья, с благословения старика! Помните, внизу больше никого нет, чтобы натягивать веревку! Осторожней у того угла, где Кошачье Ухо, и держитесь подальше от Коровьего Рога!

— Да, поосторожнее! — поддержал его Олдбок. — Что такое! Это моя rara avis[60], мой черный лебедь, мой спутник-феникс по почтовой карете! Осторожней с ним, Маклбеккит!

— Побережем его, словно он кувшин, полный бренди. И будь у него волосы, как у Джона Харлоу, я и тогда не мог бы сделать больше. Ну-ка, детки, навались!

И в самом деле, Ловел подвергался гораздо большей опасности, чем его предшественники. Его вес был недостаточен, чтобы обеспечить спокойный подъем в такую бурю, и он качался, как неосторожно задетый маятник, ежеминутно рискуя разбиться насмерть о скалы. Но он был молод, смел, подвижен и, пользуясь крепким остроконечным посохом нищего, который он оставил себе по совету владельца, успешно отталкивался от поверхности отвесной скалы и особенно от грозных выступов на ней. Швыряемый в пустоте, как ничтожное перышко, раскачиваясь так, что его одновременно охватывали и страх и головокружение, он все же владел своими телесными силами и сохранял присутствие духа. И только когда он благополучно очутился на вершине, ему на миг стало немного дурно. Оправившись от этого короткого полузабытья, он сейчас же стал с живостью осматриваться вокруг себя. Но предмет, который его глаза увидели бы охотнее всего, в это время как раз исчезал из виду. Девушка двинулась по тропинке, по которой пошел сэр Артур, и ее белое платье лишь смутно виднелось вдали. Мисс Уордор задержалась только до тех пор, пока не убедилась, что спасен последний из их компании, и пока хриплый голос Маклбеккита не заверил ее, что «молодчик унес целыми кости и сейчас у него просто вроде как обморок». Но Ловел не знал, что она проявила хотя бы такую степень участия к его судьбе. И хотя она лишь выполнила свой долг перед посторонним человеком, помогшим ей в час грозной опасности, он, чтобы стать достойным ее внимания, пошел бы и не на такой риск, как в этот вечер. Нищему она уже предложила прийти еще сегодня в Нокуиннок. В ответ на его возражение она сказала: «В таком случае я хочу тебя видеть завтра».

Старик обещал. Олдбок сунул ему что-то в руку. Охилтри при свете факелов взглянул на подарок и возвратил его.

— Нет, нет! Я никогда не беру золото. А кроме того, Монкбарнс, завтра вам, может, станет жаль, что вы были так щедры! — И, повернувшись к кучке рыбаков и крестьян, он продолжал: — Ну, друзья, кто накормит меня и даст мне охапку сена?

— Я! И я! И я! — ответило сразу несколько голосов.

— Ну хорошо, раз так и раз я могу проспать одну ночь лишь в одном сарае, я пойду с Сондерсом Маклбеккитом. У него всегда найдется вкусная похлебка и теплый угол. И, пожалуй, дети мои, я еще поживу на свете и напомню всем вам, что вы предлагали мне ночлег и милостыню.

Сказав это, он ушел с рыбаками.

Олдбок с решительным видом положил руку на плечо Ловелу.

— Черта с два я отпущу вас нынче в Фейрпорт, молодой человек! Вы должны пойти со мной в Монкбарнс. А вы показали себя героем, настоящий сэр Уильям Уоллес! Пойдем, мой дорогой, возьмите меня под руку. Я не такая уж надежная опора при подобном ветре, но нам обоим поможет Кексон. Сюда, старый болван, подойди с другой стороны! Какой дьявол занес вас на этот проклятый Передник Бесси? Эта Бесси — черт бы ее взял — развернула свой дрянной бабий флаг или знамя, как и другие представительницы ее пола, чтобы заманивать поклонников и потом губить их.

— Мне, видите ли, много приходилось лазать по горам, и я не раз наблюдал, как птицеловы спускаются со скал.

— Но каким чудом узнали вы об опасном положении обидчивого баронета и его гораздо более достойной дочери?

— Я увидел их с обрыва.

— С обрыва, гм! А что это вам взбрело на ум dumosa pendera procul de rupe?[61] — хотя dumosa — неподходящий эпитет… — Какой черт занес вас, милый мой, на край утеса?

— Просто я люблю смотреть, как надвигается и грохочет гроза, или — на вашем классическом языке, мистер Олдбок, — suave mari magno[62] и так далее… Но мы уже дошли до поворота на Фейрпорт. Должен пожелать вам доброй ночи.

— Ни шага, ни полшага, ни дюйма, ни — я сказал бы — шезмонта[63]. Значение этого слова ставило в тупик многих, считающих себя антиквариями. Я убежден, что вам следовало бы вместо shathmont's-length[64] читать salmon-length[65]. Вам, вероятно, известно, что законом установлено для прохождения лосося сквозь дамбы, плотины и запруды такое пространство, чтобы в нем могла повернуться взрослая свинья. Вот я и полагаю, что если для подводных измерений прибегали к наземным предметам, то и обратно — обитателей вод можно брать за меру протяжения суши. Шезмонт — сэлмон, вы слышите, как похоже это звучит? Выбросьте два h и второе t, а первое t замените на l — и пропадет вся разница. Дай бог, чтобы антиквариям в их других выводах не приходилось делать больших натяжек!

— Но право, дорогой сэр, мне надо домой! Я насквозь промок.

— Вы получите мой ночной халат и туфли. При этом вы схватите антикварскую лихорадку, как люди заболевают чумой, поносив зараженное платье. Нет, я знаю, в чем дело: вы боитесь ввести старого холостяка в расходы! Но разве ничего не осталось от замечательного пирога с курятиной, который, meo arbitrio[66], холодный вкуснее горячего, и от той бутылки моего самого старого портвейна, которого слабоумный баронет (я не могу простить его, так как он не сломал себе шеи) выпил всего одну рюмку, когда его глупая голова начала выдумывать бредни про Гамелина де Гардовера?

Не переставая говорить, он тащил Ловела вперед, пока они не достигли Монкбарнса и Ворота Паломника не остались за ними. Может быть, никогда еще они не впускали двух пешеходов, более нуждавшихся в отдыхе. Ибо усталость Монкбарнса была в известной степени связана с нарушением его привычек, а его более молодой и более крепкий товарищ пережил в этот вечер душевное волнение, которое измучило и утомило его даже больше, чем огромная затрата телесных сил.

ГЛАВА IX

Вы смелы? Духа увидать не прочь?

Так будьте нашим гостем в эту ночь.

Коль вас не испугает ни шуршанье

Оконной шторы, ни цепей бряцанье,

Коль призраку дерзнете вы сказать,

Когда начнет он обходить кровать:

«Зачем ты бродишь, бормоча заклятья? » -

Что ж… комнату для вас велю прибрать я.

Антикварий и Ловел вошли в комнату, где обедали днем и где их теперь шумно приветствовала мисс Олдбок.