Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 2
Ошеломленный штабс-капитан вышел с гауптвахты в состоянии полной прострации и недоумения.
«Почему так решил царь? Кто помог мне, ведь дуэль тяжко наказуется, в особенности же если произошла между военными… Модест?.. Вряд ли. Он не мог, просто не в силах был изменить давно узаконенные для дуэлянтов наказания. Быть у царя он не мог, слишком незначителен для этого… Но что же, что повлияло на царя?» — идя по Невскому, думал Небольсин.
Когда он, не заходя домой, направился прямо в особняк Корвин-Козловских, чтобы успокоить, по его мнению, встревоженных и опечаленных кузин, он понял, что и тут ошибся.
Стоявший у ворот Сенька замахал руками и, обращаясь куда-то внутрь сада и дома, закричал:
— Идет… Ур-ра-а! Идет наш Александр Николаич!..
А обе кузины, генерал и двое бывших секундантов Небольсина — Соковнин и Киприевский — показались на веранде с поднятыми бокалами шампанского.
«Что за наваждение! Они ждали меня и, значит, знали о моем освобождении», — ускоряя шаг, решил Небольсин, уже через минуту попавший в дружеские и родственные объятья.
— Да что случилось, говорите же, ради бога, как и почему царь смилостивился надо мной и заменил разжалование возвратом на Кавказ? — обводя всех глазами, спросил он.
— Сначала выпьем за благополучный исход дела, затем за его величество, простившего не только тебя, но и нас. Понимаешь, Сандро, секунданты твоего Голицына выгнаны вон из Петербурга, нас же даже не вызвали к коменданту! — закричал Соковнин.
Все стоя выпили, и только тогда молча улыбавшийся Модест Антонович детально и очень точно рассказал Небольсину о докладе Бенкендорфа царю.
— Как видишь, эти пьяные Мещерские и надутый чванством фанфарон Голицын своими хмельными речами помогли тебе. Теперь ты ведом царю, оказал косвенную, но очень ценную помощь Бенкендорфу, и тебе не следует забывать об этом. Заканчивай, герой Елисаветполя и дуэлей, свои дела и возвращайся на Кавказ. Завтра же подай о своем скором отъезде рапорт в Управление генерал-квартирмейстера и — счастливого тебе пути, Санчик! — обнимая все еще растерянного Небольсина, сказал Модест.
Четыре дня сборов в отъезд, прощания с друзьями, последних предотъездных разговоров с родными и посещения Андрие пролетели быстро.
На пятый день Небольсин, провожаемый кузинами, Модестом и десятком друзей, сопровождаемый Сеней, отбыл через Москву на Кавказ.
Последние дни утомили Небольсина, и, как только возок отошел от заставы, штабс-капитан, закутавшись в дорожную шинель, закрыл глаза и заснул.
Проснулся он только на очередной почтовой станции.
«Итак, прощай, Петербург!» — подумал он.
Впереди была Москва, посещение Ермолова и два дня отдыха.
В Москве он остановился в «нумерах» Тестова, находившихся в том же доме, где был расположен и тестовский ресторан. Заняв две комнаты для себя и Сени, Небольсин пошел в знаменитые Сандуны, роскошные бани, содержавшиеся женою известного московского актера Сандунова; потом написал письмо Алексею Петровичу, прося разрешения посетить его «проездом на Кавказ». Указав Сене адрес Ермолова, Небольсин отправился бродить по Москве, в которой не был уже давно. Он прошел на Красную площадь, зайдя по пути в трактир Филиппова, где в те дни отлично кормили кулебяками, московскими расстегаями и зернистой икрой. Потом вернулся к себе в нумер, где уже ждал его Сеня.
— Ждет вас Алексей Петрович. Завтра велел быть в два часа, к обеду. Пускай, говорит, попостится до того времени, вместе пообедаем чем бог послал, — восторженно докладывал Сеня. — Орел, а не генерал!.. Велел сесть рядом, я ни в какую, а он ка-ак зыкнет на меня. Сполняй, говорит, приказ… Садись возле да жди, пока я письмо твоему барину напишу… Тре брав ом, даром что в отставке. Написал, велел выпить на дорогу стакан водки и отпустил… Вот, извольте, письмо, — закончил Сенька, по-видимому, еще не пришедший в себя после генеральского угощения.
«Жду тебя, дорогой Александр-джан, завтра к обеду ровно в два часа пополудни», —
размашистым почерком было написано на плотной белоснежной бумаге.
На следующий день Небольсин, подтянутый, тщательно выбритый и слегка надушенный любимыми духами кузины Надин «Вер виолет», отправился к Ермолову.
Было еще рано. Штабс-капитан не спеша шел по зеленому Садовому кольцу и незаметно для себя очутился на Смоленском рынке.
— А вот кому финики-и… Есть красный товар… Сбитень горячий да сладкий… Купец, а купец, возьми за недорого… — неслись отовсюду истошные голоса.
— Ваше благородие, есть для вашего сиятельства такой товар, аж самому ампиратору впору, — выныривая из толпы галдящих людей, шепнул плотный, одетый в поддевку человек, поблескивая лукавыми глазками.
— Какой же такой у тебя товар? — заинтересовался Небольсин.
— Пистолет, весь в каменьях да с насечкой золотой, — вытаскивая из кармана поддевки и подавая пистолет, расхваливал свой товар продавец. — Вот, ваша честь, глядите. Отседа и до курка весь голубым бирюзой обтянут…
— Э, брат, да это кавказский «дамбача», — разглядывая длинноствольный пистолет, с удивлением протянул Небольсин.
— Так точно! С самого Капказу, солдат один знакомый на побывку приезжал, привез. С самого главного турка али там чечена снял, — прикрывая пистолет ладонью от любопытных глаз, сказал продавец.
— И насечка, и работа знакомые. Это подлинно с Кавказа, — любовался чернью и позолотой Небольсин. — Там, в горах, есть аул Кубачи, где такие вещички делают. Сколько хочешь за него?
— Видать, сами бывали на Капказе, — с почтением проговорил человек, — а раз знакомо дело, я вам, ваше благородие, задешево отдам. Может, сгодится на службе. — И совсем тихо спросил: — Пять серебром недорого будет вашей милости?
— Недорого. Был на Кавказе, воевал там, а вот оружие горское в Москве купил, — засмеялся Небольсин и, расплатившись, пошел к Пречистенке.
Запахи рынка все еще кружились над ним. Моченые яблоки, квас, соленая рыба, жареная требуха, горячие щи, вобла, свинина — все, чем был богат и полон Смоленский рынок, все это вместе с разноголосыми выкриками торговцев еще долго провожало Небольсина.
«Хороший пистолет, несомненно кубачинский. Подарю-ка его Алексею Петровичу», — думая о встрече с Ермоловым, решил Небольсин.
День был теплый, мягкий. На бульваре, тянувшемся посреди улицы, сидели няньки и дворовые люди. Чем дальше уходил от рынка Небольсин, тем чище становилась улица, стихал шум и дома меняли свой облик. Тут шли чинным рядком полукаменные особнячки с выдвинутыми вперед садами, окруженными решетками, и украшенные у входов и крылец каменными львами или головами мифических животных: дань времени и моде. Пушкинский «Руслан» и «мертвая голова» волновали воображение крепостных скульпторов.
Дом Ермолова был типичным особнячком старомосковского стиля, пятистенным, какие во множестве расположились на Пречистенке, Сретенке и бульварах Москвы. Одноэтажный с мезонином и мансардами, с постройками и службами внутри двора. Деревянный, но на прочном каменном фундаменте. Два крыльца с разных концов нарядно и весело глядели в небольшой, густо разросшийся фруктовый сад. Две неширокие аллеи вели от входа к крыльцу. Прочная железная решетка с бронзовыми грифами на скреплениях прутьев и задумчивый каменный лев у входа украшали парадные ворота ермоловского дома.
Небольсин посмотрел на свой брегет, подарок покойной матери. До двух часов дня, как было назначено ему, оставалось еще несколько минут, и он медленно пошел вдоль решетки. Ермолов в дни своей службы был точен как часы и не терпел ни промедления, ни преждевременного появления приглашенных людей.
Небольсин прошел несколько домов, заглядывая внутрь через ограды. Он небрежно козырнул солдату, остановившемуся в четырех шагах от него по стойке «смирно». Солдат держал у груди шапку и «ел» глазами офицера. На груди висели Георгиевский крест 4-й степени и медаль «За усердие». Виски старого солдата поблескивали сединой, а густые, подкрученные вверх усы придавали его лицу воинственный вид.
Небольсин сразу вспомнил Саньку Елохина, Внезапную, бой под Елисаветполем, и теплое чувство благодарности охватило его.
— За что крест? Да ты надень шапку, стой вольно, старина, — ласково сказал он, все еще думая о Саньке. И хотя этот солдат ничем не напоминал отставного унтера, оставшегося в далеком Тифлисе, тем не менее Небольсин чувствовал все нараставшую симпатию к нему.
— За бой под аулом Чох, в Дагестане, вашбродь… вместе с Алексей Петровичем ходил! — выкрикнул солдат.
— О-о, да мы с тобой, оказывается, оба кавказцы. Ну, а на Чеченской линии был?
— А как же! И там был, и на Ямансу ходил, — обрадовался солдат.
— А что сейчас делаешь, служивый?
