Владимир Шатов - Между жизнью и смертью
- Держи ведро…
- Эх, раззява!
В одну минуту всё закончилось, ведро с баландой опрокинули, стычки, не перешедшие в настоящую драку, прекратились. В ту же минуту Григорий решил не терять достоинства и если доведётся честно принять смерть:
- Нехай со мною случится, что угодно, любой голод, боль, даже погибель лучше, чем уподобиться хоть на миг моим товарищам по несчастью. – Он отвернулся к стене. - Братьями я не могу их назвать, а по существу они больше заслуживают жалости, чем отвращения...
***На другой день этапники быстро прошли стылую лагерную баню, а их нательные тряпки положенную по инструкции вошебойку. После урезанной процедуры, на каждого каторжанина приходилось по одной шайке холодной воды, Григорий стал полноправным зэком.
- Сейчас бы в родную шахтную баню! – подумал он и заиграл желваками.
Вспоминая дом, Тоню и детей Григорий вновь и вновь клялся себе в желании вернуться к ним:
- Только дождитесь меня…
После санитарной обработки заключённых распределили по бригадам и расселили в бараки. Рублёные из вековых сосен строения, оказались достаточно тёплыми. Шириною метров шесть, длиною больше двадцати, сплошные двойные нары, но не тесно, каждому досталось место постелить свой матрасик.
- Можно жить! – воскликнул довольный сосед справа.
- А пугали, что будем жить на морозе… - поддержал кто-то из глубины барака.
Бригада, в которой оказался Григорий, насчитывала тридцать человек, с вкрапление из трёх рецидивистов, один из которых был бригадир. Средний возраст составлял лет сорок пять, людей физического труда в бригаде почти не было, разные там бухгалтеры и снабженцы.
- С такими напарниками разве план выполнишь? – предположил Григорий и как, выяснилось позже, оказался прав. - Сплошные хлюпики и нытики, белая кость!
На следующий день их вывели на работу, километра за четыре от зоны. Выдали двуручные пилы, в просторечии «тебе-себе-начальнику» и топоры, чуть тяжелее плотницких. Большие ели, предназначенные под рубку, с разлапистыми ветками до промёрзлой земли, торчали метрах в десяти друг от друга, снег в промежутках лежал выше пояса.
- Какие красавицы! – невольно восхитился Куликов.
В конце дня Григорию пришлось побывать под деревом в первый, но не последний раз. Подрубленные и подпиленные деревья валились в разные стороны и, переходя от дерева к дереву, он услышал крик:
- Берегись!
- Дерево пошло! – Шелехов оглянулся и увидел, что прямо на него падала огромная, мохнатая ель.
- Неужели конец? – мелькнула холодная мысль. - Глупо!
Снег доходил до пояса, от двадцатиметровой красавицы-ели он был метрах в десяти, и сразу понял, что бежать бесполезно. Григорий молниеносно примерился и интуитивно бросился в плотный снег, головой к падающему дереву. Объёмная ель, в отличие от сосны, падает достаточно медленно, и спустя бесконечную секунду он почувствовал, как его вдавливает в наст пугающая тяжесть.
- Пронесло! – обрадовался он.
Иногда человеку необъяснимо везёт. Любой сук мощной ели, сломавшись, мог бы пришпилить его к земле, как жука булавкой, но сучья разошлись, а тяжелый ствол, сантиметров сорок в поперечнике мягко вдавил спину Григория в снег, не причинив особого вреда.
- Человек под деревом! – закричали окружающие, силы у заключённых пока имелись. - Скорее! Скорее!
Добровольцы принялись вовсю распиливать ель, примерно над лопатками пленника. Григорий больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.
- Тише черти. – Радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он. - Не перепилите меня, как потом склеите?
Бригадир накануне довёл норму выработки, восемь кубометров в смену на человека.
- Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки. - Инструктировал он поникших подчинённых.
В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить бревна, трелевка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу. Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины. Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма готовой древесины.
- Хрен ты столько нарубишь. – Матерился Григорий. - Даже Стаханов, верно, не справился бы…
Всем объявили также, что тем, кто выполнит норму менее чем на двадцать пять процентов, не полагается обеда и ужина, а только триста грамм хлеба и кипяток.
- Разве на таком пайке можно выжить? – растерянно спрашивал окружающих Куликов.
В первые дни все старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счет его помощников уркаганов. Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк. Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий отощал, есть хотелось постоянно.
- Надо научиться валить лес. - Думал он, житель приазовских степей, где с ним негусто, а что уж говорить о других зэках, тяжелее канцелярской ручки ничего не державшим. - Тогда выполним норму, хотя бы кормить станут!
***Списочный состав третьего лагпункта насчитывал триста человек. Из этого числа более пятидесяти составляли «придурки», всякая обслуга, типа поваров, писарей, дневальных и администрации из заключённых.
- Стало быть, на общих работах, то есть на повале, трелёвке и прочем, трудится около двухсот рабочих. – Прикидывал педантичный Куликов.
- А норму дают на триста. – Хмуро заметил Григорий. – Поэтому пайка такая скудная.
- К тому же явно воруют.
Смертность превышала девятьсот человек в год, причём это не лагерь смерти, как на Колыме. Ведь всё шло под красивые лозунги тех времен, типа искупления вины работой.
- От такой кормёжки, протянешь быстро ножки! – Шутили имеющие силы. - Какое там перевоспитание, сплошное вымирание…
Ельник, в который впервые привели бригаду, оказался специальной делянкой для начинающих. Через недельку направили в настоящий сосновый бор, впрочем, на выполнении плана это не сказалось.
- Больше я не смогу так жить! – начал канючить врач. – Нужно устраиваться по специальности.
Через неделю работы на новой делянке отношения между блатным бригадиром и бригадой начали осложняться, и он решил укрепить дисциплину.
- «Политические» совсем разленились. – Блатарь сделал единственный вывод.
Бригадир, в сопровождении двух подручных, однажды подошёл к соседям, работавшим справа от Григория. Разговор ему слышен не был, но после краткого обмена несколькими фразами «блатной» наотмашь отхлестал обоих бывших интеллигентов по щекам, в то время как здоровые и сытые телохранители стояли по сторонам наготове.
- Если не выполните план, убью! – пригрозил потомственный урка и неторопливо направился в сторону Шелехова.
Мысли того работали лихорадочно и чётко. Как только бригадир подошел достаточно близко, он негромко сказал ему:
- Проходи! – Григорий слегка приподнял топор. - Проходи сразу дальше. Я ищо не совсем дошёл, силы хватит…
- Тю, сдурел!
- Ежли тронешь хучь пальцем, зарублю сзади. Не сегодня, так завтра.
- Завтра ты не так запоёшь!
- Иди! Иди!
Бригадир посмотрел на него и понял, что точно зарубит. Наверное, потому, что Григорий был сам в этом вполне уверен. Ведь, всем известно, что за убийство лагерника, заключённым положена добавка к сроку всего два года. А что такое два года, если впереди девять? Поэтому пожилой рецидивист поверил подчинённому и предпочёл не рисковать, но сделал вид, что его тут нет. Просто прошёл дальше, бросив на ходу презрительное слово:
- Не дошёл, так доведём…
- Пошёл ты сам! – Григория била крупная дрожь. - Знаешь куда…
Так Григорий заработал свой первый карцер, опять же не последний.
Когда уставшая бригада на обратном пути подошла к проходной, ленивый охранник спросил у бригадира:
- Кого? – За нарушение трудовой дисциплины он мог наказать любого зэка.
- Шелехова. – Ответил злопамятный блатарь.
- Шелехов останься! – Скомандовал упитанный сержант. - Отправляешься в карцер.
Григория тут же доставили в «кондей». Это был небольшой бревенчатый домик, расположенный за зоной. Вместо потолка, хаотично набросанные круглые жерди, с просветами, крыши не было, только одни стропила. Печь не топилась, дубарь стоял неимоверный. В зависимости от тяжести проступка в карцер сажали с выводом на работу и без вывода. В качестве особого наказания раздевали до белья, в этом смысле Григорию повезло. Крики тех, кто сидел без вывода, да ещё раздетыми, когда зэки возвращались с работы, были слышны издалека:
