Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)
Пока она стояла в томительном раздумье, до неё донёсся голос Аманмурада:
— Окружите вон тот густой участок камыша! Идите навстречу друг другу, чтобы ни одна мышь мимо не проскочила!
Несомненно, он имел в виду те заросли, в которых пряталась Узук.
Узук била крупная дрожь, в глазах темнело. Ей чудилось, что она погружается в кромешную адскую тьму, где пет ни одной блёсточки света, только беспощадные ножи надвигаются со всех сторон, готовые впиться в трепещущее тело, искромсать его, искрошить в клочья…
— Не трогайте меня… не убивайте!.. — одними губами прошептала Узук. — Довольно, что вы лишили меня сына… Я хочу жить! Я не виновна… я абсолютно ни в чём не виновна… О всемогущий аллах, почему ты создал людей такими злыми? Почему одним дал силу, а другим — слабость?.. Нет, пусть лучше кусают меня фаланги своими ядовитыми зубами, пусть жалят змеи и скорпионы! Они — справедливее людей, ядовитыми создал их бог и они выполняют его предначертания. Кусайте, скорпионы, жальте меня, змеи!.. — Узук отчаянным рывком раздвинула заросли травы, села на край колодца и, ожидая самого страшного, скользнула вниз, в затхлое бездонное жерло.
Из всех охот самая азартная и злая — охота на человека. Она буйным хмелем погони за себе подобными волнует кровь, она отнимает у людей всё, полученное ими от тысячелетий эволюции, превращает их в лохматых пещерных пращуров.
Охотники, вышедшие на охоту за человеком, азартно осматривали каждый куст, каждую ложбинку. Они были возбуждены и кипели жаждой деятельности, жаждой преследования и убийства. Не все одинаково враждебно относились к Узук, но сейчас, попадись она им, ни один из них не задумался бы опустить свой нож раз, и два, и три.
Обнаружив старый колодец, преследователи сгрудились вокруг него, подзадоривая друг друга:
— Она в этом колодце сидит, это точно!
— Попробуй-ка залезть в него!
— Думаешь, не залезу?
— Посмотрю, какой ты смелый!
— Я бы залез, да всё это без толку. Разве женщина решится спрятаться в колодце, где полно всякой ядовитой твари?
— Она в её положении в змеиную пасть способна залезть!
— Вот ты и лезь сам, проверяй, если уверен, что она там сидит.
— Я не говорю, что уверен, я говорю, что могла.
— Что будем делать, дядя Аманмурад?
— Огниво есть у кого-нибудь? — спросил Аманмурад. — Надо камыш поджечь.
Огнива не оказалось. Выругавшись, Аманмурад велел одному из своих племянников сбегать за ним в аул. Парень охотно побежал, радуясь возможности устроить неожиданный фейерверк. Оставшиеся снова стали подтрунивать друг над другом:
— Кто смелый найдётся в колодец слазить?
— Ты, наверно, и есть самый смелый.
— А что, не полезу?
— Полезь!
— Не полезу?!.
— Полезь!
Подхлёстнутый общим вниманием, парень, цепляясь за кусты, стал осторожно спускаться в колодец.
Песок и камешки посыпались на голову Узук. Она сидела ни жива, ни мертва, сжимая костяную ручку ножа. Частой скороговоркой она шептала слова слышимые только ей одной:
— Не лезьте сюда… прошу вас, не лезьте!.. Я могу стать для вас и скорпионом, и змеёй и фалангой!. Я вас ужалить могу!.. Живыми не выпущу! Не дамся вам в руки живой!.. Не лезьте сюда!.. Прошу вас, не лезьте!..
Возле колодца послышался скользящий шорох. Люди, замершие в ожидании, услышали его явственно и громко и испуганно, шарахнулись в стороны.
— Эй, вылазь скорее! — крикнул один из них. — Тут змеи кругом ползают!
Парень, полезший в колодец, пулей вылетел обратно. Узук получила отсрочку до того, как вернётся побежавший за огнивом. А тогда враги её скроят ей огненное платье, и она наденет его — свой последний земной наряд. Что ж, значит так суждено, круг замкнулся — полыхающий, огненный круг, в котором исчезнут Берды и Довлетмурад, исчезнут птицы, деревья, луна, вся вселенная рассыплется каскадом ярких искр — и погаснет навсегда.
Зажав руки между колен, Узук сидела, боясь шелохнуться или громко вздохнуть. Что-то тяжёлое, холодное и живое перевалилось через её колено. Но она не испугалась змеи. Глазами, привыкшими к темноте, проследила, куда проползла змея, заметила вторую, свернувшуюся кольцом у самых её ног. Вот, подумала она, даже змеи приняли меня к себе и не кусают, а люди всё ещё ждут момента напиться моей крови. Мы ругаем змей, убиваем их, а они оказывается очень добры и приветливы. Что было бы, награди бог ядом Бекмурад-бая и ему подобных? Они отравили бы весь мир… Хвала тебе, о боже, что ты дал яд только скорпионам и змеям и не дал его Бекмурад-баю!
— Есть огниво! — закричал издали парень прерывающимся от бега голосом. — Сейчас устроим костёр!
Наскучившие ожиданием преследователи встретили его нетерпеливыми возгласами:
— Чего так долго ходил?
— Не выйдет! Я за огнивом бегал — сам поджигать буду!
В темноте послышался испуганный вскрик, плеск, бульканье, сдержанные ругательства.
— Что там случилось? — спросил Аманмурад.
Виноватый голос парня ответил:
— Кричат тут: быстрее, быстрее… Поскользнулся я, дядя Аманмурад, в арык упал…
— Ослиная башка! — с сердцем сказал Аманмурад. — Огниво намочил?
— Кажется, намочил немножко.
— А ну, дан сюда!.. Ничего себе немножко! Ишак, дурная мать тебя родила!
— Нарочно я, что ли, дядя Аманмурад? Сам вон весь измок! А вы ещё ругаетесь…
— Ладно, — остывая, сказал Аманмурад; он сообразил, что большое пламя горящего камыша привлечёт внимание аульчан, а делать этого он не хотел. — Ладно, пошли отсюда, а то до утра провозимся!
Никого здесь нет, успела, дрянь, удрать. Но ничего — не сегодня, так завтра попадётся, живой ей всё равно не быть!
Не говори: далеко, посмотри под ноги
Солнце палило немилосердно. И как всякому тирану, упивающемуся своей властью, одиночки не могли противостоять ему — деревья печально опустили пожухлые листья, пожелтели и поникли кустарники, полегла трава. Однако камыш — дружная рать закалённых воинов — не сдавался. Правда, его желтовато-серые листья немного поникли, но белые султаны метёлок покачивались гордо и независимо.
Стоял полдень, более немой и неподвижный, чем полночь. Всё живое замерло, попряталось в тень от разящих солнечных стрел. Затих птичий гомон, наполнявший воздух с раннего утра, укрылись в своих прохладных подземельях суслики. И только сердитые зелёные жуки-бронзовки пулями буравили воздух да серыми молниями мелькали юркие ящерицы.
На маленькой полянке, надёжно скрытой от посторонних взглядов в самой гуще камыша, сидел Берды. Его уже давно мучила жажда, но он сидел неподвижно, не делая даже попытки разыскать воду, которая несомненно, была где-то поблизости. Слово, которое он дал Узук пять месяцев назад, должно быть наконец выполнено.
На ветке одинокого дерева, стоящего наотлете от камышовых зарослей, висел белый, платок. Странно, что до сих пор Узук не заметила условного сигнала и не поспешила на его зов.
Берды не знал о событиях минувшей ночи, не знал, что тёмная волна злобы и разрушения вновь подхватила Узук на свой пенный гребень и понесла неведомо куда. Он не подозревал и о находящемся в нескольких десятках шагов старом, заброшенном, высохшем колодце, укрывшем Узук от погони. Вздумай он заглянуть в этот колодец, мучениям Узук пришёл бы конец, потому что она до сих пор не решалась покинуть своё убежище. Притерпевшись к своим невольным соседям, которые, кстати, после ухода преследователей куда-то расползлись, молодая женщина просидела в колодце всю ночь, то забываясь лёгкой дремотой, то вновь испуганно открывая глаза.
Её страхи, притупившиеся ночью, с рассветом усилились. Узук не без основания полагала, что Аманмурад может опять вернуться к этому колодцу и проверить его при дневном свете. Здесь-то он обязательно обнаружил бы беглянку. Следовало немедленно уходить отсюда. Но всё тело затекло от неудобного положения й не было сил двинуться с места.
Узук переменила позу и, положившись на аллаха, решила подождать ещё немного. Незаметно для себя она крепко уснула. Проснулась уже к полудню от дергаюшей боли в ноге. Невыносимо хотелось пить, но она не решилась выбраться наверх в такое время, когда возможность попасться кому-либо на глаза была наиболее вероятной. Выковыривая из стенок колодца камешки, она клала ил в рот. Они были прохладны и чуть соло-новаты. Жажда хоть и не отпускала, но становилась менее мучительной.
Знала бы она, что рядом с ней также изнывает от жажды Берды, прислушиваясь, не зашелестят ли камыши, пропуская лёгкую фигурку любимой! Она бы вылетела из колодца, как на крыльях, в один миг очутилась бы возле Берды, припала головой к его широкой груди, выплакала всё своё ночное отчаяние, всю боль.
Но знать этого она не могла и терпеливо дожидалась, пека стемнеет: по прохладе легче идти, в темноте легче укрыться от недоброго глаза.
