Димитр Димов - Табак
Но вместо того, чтобы поучать с высоты своего положения, Лила начала совсем по-мальчишески, как она, бывало, говорила в гимназии.
– Смотри-ка! – сказала она, помахав рукой. – Полный порядок!.. Ты оказалась чудесным хирургом!
Ирина холодно и удивленно взглянула на нее.
– Как? Ты разве меня не узнаешь? – разочарованно спросила Лила.
– Узнаю, конечно, – ответила Ирина.
– А помнишь историю с моей рукой?
– Какую историю? – спросила Ирина.
– Ну, уж ото безобразие! – Лила недовольно поморщилась и улыбнулась чуть насмешливой, добродушной улыбкой. – Неужели не помнишь, у меня была сломана рука, а ты мне накладывала гипс?
– Не помню, – равнодушно ответила Ирина. – Где это было?
– В деревне, у Динко.
– Ну, когда я приезжала туда, ко мне всегда таскались больные… Чего только не приходилось лечить – в сломанные руки, и сломанные ноги.
– Глупости!.. – Лила присела на кровать к Ирине. – Ты давно забросила медицину, и вряд ли у тебя за всю жизнь наберется десяток пациентов… Ты в самом деле не помнишь? Динко позвал тебя потому, что я тогда скрывалась, а участковому врачу нельзя было доверять.
– Не помню, – бесстрастно повторила Ирина. – Наверное, я и не подозревала, что ты скрываешься.
– Будет тебе болтать чепуху! – Лила наклонилась к Ирине и потрогала ей лоб. – Потом ты даже прислала через Динко чемоданчик с одеждой, чтобы помочь мне скрыться… Ты почему-то не хочешь признаться. Неужели так сильно ненавидишь коммунистов? Неужели для тебя унизительно поболтать со мной?
Ирина взглянула на нее, но ничего не ответила. Опять она столкнулась с умением Лилы сразу докапываться до истины.
– Не бойся, я не выдам тебя милиции! – рассмеялась Лила. – И не думай, пожалуйста, что я пришла к тебе порисоваться или спросить, не нужно ли тебе чего-нибудь.
– Нужно! – неожиданно проговорила Ирина.
– Что тебе нужно?
– Заграничный паспорт!
Ирина холодно и со злобой взглянула на Лилу.
– На что тебе заграничный паспорт? – Голос Лилы стал суше, но она не потеряла терпения и не рассердилась.
– Чтобы не видеть вас! – зло отрезала Ирина.
– Такие мы плохие?
Наступило молчание, и перед Ириной снова промелькнули, как фильм, назойливые воспоминания о последних десяти годах ее жизни, но вспомнила она не отдельные эпизоды этого фильма, а лишь чувство пустоты и бесконечной печали, которое охватывало ее в часы одиночества.
– А ты любила свой мир, Ирина? – внезапно спросила Лила.
– Да! – ответила Ирина. – Любила.
– Что же именно ты любила? Своих любовников-немцев? Или печальную гордость, которую ты испытывала оттого, что из любовницы Бориса Морева стала его женой?
– Что ты можешь знать о моих любовниках-немцах и о Борисе Мореве? – резко оборвала ее Ирина.
– То же, что и все! – спокойно ответила Лила. – Что они тебе осточертели. Всю жизнь ты мечтала о чем-то таком, чего не могла найти в своем мире… Ты помнишь наш разговор десять лет назад в деревне, у Динко?
– Ничего я не хочу помнить! – грубо ответила Ирина.
– Твоя гордость вызывает у меня уважение. У нас сейчас нет отбоя от людей, которые на все лады выпячивают свои заслуги… Один заявляет: он-де знал, что такой-то человек – коммунист, и все-таки не выдал его полиции. Другой приводит свидетеля, который якобы видел, как он прослезился, когда такого-то расстреляли… А ты поступаешь как раз наоборот.
– Мне нечего бояться, и я не желаю лизать вам пятки.
– Нет, дело не только в этом! Просто ты отталкиваешь мою дружбу. А ведь с Чингисом ты говоришь по-другому.
– Чингис был мне симпатичен еще в университете.
– А я тебе не симпатична!.. Почему, Ирина?
– Потому что я ненавижу коммунистов! Ясно тебе наконец?
– Ты грубишь, а это значит, что ты дошла до отчаяния… – Лила терпеливо улыбнулась. – Но если ты так нас ненавидишь, чем тебе нравится Павел?
Лицо Ирины сделалось болезненно напряженным, руки ее задрожали.
– Кто тебе сказал? – презрительно спросила она. – Вот уж не думала, что ты настолько подозрительна. Однако я не собираюсь на него покушаться. И у меня пет пи малейшего желания поддерживать знакомство с Павлом. Не бойся!
– А я не боюсь. Мы с Павлом связаны давно. А сейчас ждем правительственного декрета о гражданском браке.
– Скажи своему Павлу, я восхищаюсь им не больше, чем его братом, который околел в Салониках. – Ирина цинично и зло рассмеялась. – А у тебя просто богатое воображение.
– Я ничего не воображаю, Ирина! Я догадалась об этом прежде всего по твоему отношению ко мне.
– А чем тебя удивляет мое отношение? И чего ты ждала от меня? Чтобы я тебя расцеловала?
– Я пришла тебе помочь, – тихо сказала Лила.
– Тогда раздобудь мне заграничный паспорт! – выкрикнула Ирина. – Если ты окажешь мне эту услугу, я не буду жалеть, что когда-то возилась с твоей дурацкой рукой… Я хочу уехать за границу, поскорее отделаться от тебя, от всех вас, ото всего!..
– Что ж ты будешь делать за границей?
– Может быть, буду вести себя в десять раз безобразнее, чем я вела себя здесь. Это не твое дело.
– Нет. Это именно мое дело!.. Зачем тебе ехать за границу? Зачем ты так стремишься уничтожить остатки хорошего в своей душе? Чтобы поносить свою родину и клеветать на коммунистов?
– А ты хочешь, чтобы я занялась пропагандой в пользу вашего режима?
– Паспорта ты не получишь, – решительно заявила Лила и опять положила руку па лоб Ирины. – Я приму все меры, чтобы помешать тебе в этом! Успокойся и не смотри на меня так. Не отталкивай мою руку! Ты расстроилась потому, что мы добрались до истины. Но я не могу говорите с тобой иначе, потому что я хочу помочь тебе найти выход. Сейчас тебе все кажется мрачным и черным, не правда ли?
Ирина смотрела в пространство неподвижными, безжизненными глазами. Ее успокоившиеся руки бессильно лежали на одеяле. Гнев на Лилу внезапно прошел, сменившись полным равнодушием. В голове вяло копошилась мысль: «Сейчас мне не выбраться из Болгарии… Будь что будет».
Лила с тревогой и сочувствием наблюдала за ней.
– Ты слушаешь меня? – спросила она.
Ирина ничего не ответила.
Она думала: «Эта женщина расположена ко мне… А я ненавижу ее, хотя она не сделала мне ничего плохого. Ненавижу потому, что ее любит Павел. Просто я завистлива и зла». Однако и этот вывод не пробудил в ней ни волнения, ни раскаяния. Она опять услышала голос Лилы:
– Постарайся понять меня. Бегство за границу не выход из положения. Давай лучше посмотрим, какие пути откроются перед тобой, если ты останешься здесь…
– Да замолчи ты наконец! – вспылила Ирина. – Единственное, о чем я тебя прошу, – это оставить меня в покое. Уходи!
– Не уйду, даже если ты будешь оскорблять меня, – терпеливо возразила Лила. – Ты выслушаешь меня до конца! Когда-то и я была в подобном состоянии… Я наделала много ошибок в партийной работе, так же как ты в своей жизни. Свою вину я переживала тяжело, была расстроена, подавлена. Не видела смысла работать дальше… Думала, что товарищи отреклись от меня. Все казалось мрачным и безнадежным. Но во мне жила любовь к рабочим, к людям… Вернись к людям, Ирина! Идея солидарности между людьми светится и у тебя в душе, правда лишь слабым огоньком, но он может разгореться. Не гаси его, попробуй начать жизнь сначала!
– Уж не собралась ли ты втянуть меня в Отечественный фронт? – рассмеялась Ирина.
– Очень ты нам нужна! – Лила тоже рассмеялась.
– А ты и в самом деле поверила, что я хочу вступить в Отечественный фронт?
– Нет. Я тоже пошутила.
Ирина подумала: «Лила добра и великодушна, по почему она меня так раздражает?… Быть может, потому, что я завидую ее жизни. Быть может, мне неприятно видеть, что она цветет, а я развалина, что мне уже никогда не жить по-новому… Какая я злая! Надо хотя бы вести себя с ней поприличнее».
А Лила продолжала говорить о радужном будущем.
– Ты обещаешь подумать об этом? – спросила она наконец.
– О чем? – вяло и рассеянно переспросила Ирина.
– Обо всем, что я тебе сказала.
– Постараюсь.
Лила с грустью взглянула на нее. Она ушла, а Ирина опять почувствовала, что ей не начать жить сызнова.
Она поняла это еще яснее спустя несколько дней, несмотря на заботы, которыми окружил ее Чингис. Он стал часто навещать ее. Пытался развлечь Ирину анекдотами о коварных союзниках Отечественного фронта и рассказами о переменах на медицинском факультете. Приходил он к ней вечером, когда отдыхал от лихорадочной работы по санитарной подготовке своей части к отправлению на фронт. Иногда заходил поболтать Павел. Они по-разному относились к Ирине. Чингис не знал той женщины, которая десять лет принадлежала «Никотиане» и Германскому папиросному концерну, а Павел знал именно ее. Для Чингиса Ирина была живым напоминанием о днях молодости, и это его волновало; а для Павла она была вдовой брата, к которой следовало относиться душевно, но строго. Но как бы они себя ни держали, для Ирины, гибнущей от неврастении, близкой к безумию, это уже не имело значения.
