Эдвард Резерфорд - Париж

– Мне выпала печальная обязанность, месье виконт, известить вас о смерти вашего сына. Но он погиб как герой.

И он протянул де Синю письмо.

Роланд медленно прочитал его.

– От него долго не было известий. Мы опасались, что с ним что-то могло случиться. Но человеку свойственно надеяться до последнего.

– Товарищи Шарли, желая оказать ему последние почести, похоронили его на кладбище Пер-Лашез. Надеюсь, вы не против.

– Пер-Лашез? Там много великих людей нашли свой последний приют.

– Его могила находится недалеко от памятника Шопену. Пока она отмечена лишь деревянным крестом, очень простым, на котором указано его имя. Может, вы захотите, чтобы священник…

– Конечно. – Роланд прикрыл на мгновение глаза, а потом спросил: – У него ничего при себе не было?

– Никаких документов, месье. Обычно подпольщики не брали с собой на операции ничего такого.

– Понимаю. А не было при нем маленькой зажигалки, сделанной из гильзы?

– Нет, месье, зажигалку мы не находили.

Письмо от Ричарда Беннетта пришло только летом 1945 года.

В нем он объяснял, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы отыскать своего благодетеля, известного под именем месье Бон Ами.

Но в конце концов я сумел выяснить через одного парижского адвоката, что владельцем «Вуазена C-25», которым пользовались в одном из замков в долине Луары, был месье Шарль де Синь. С огромным сожалением я узнал, что он погиб вскоре после того, как спас меня. Я глубоко сочувствую вашей утрате, прошу принять мои искренние соболезнования.

Более ста шестидесяти летчиков из Британии, Канады, Австралии и Новой Зеландии были выданы полиции и попали в плен, многие из них затем оказались в концентрационном лагере в Бухенвальде. Благодаря вашему сыну я стал одним из тех счастливчиков, кому удалось избежать этой доли.

Когда я расставался с вашим сыном, он дал мне самодельную зажигалку со словами, что она принесет мне удачу, – так и вышло. Он сказал, что я могу вернуть ее после войны. Увы, его нет с нами, и зажигалку, которую я прилагаю к этому письму, он не может получить. Но я знаю, что у него остался сын. Может, ему будет приятно иметь эту вещь как напоминание о дружбе и о вечной благодарности канадского летчика, чью жизнь спас его отец.

Это было хорошее, душевное письмо.

– И знаешь, что хуже всего? – обратился Роланд к жене. – Если бы Шарли не отдал зажигалку, она могла бы принести удачу ему, а не канадцу. Он мог бы остаться в живых.

На следующий день они пошли на кладбище Пер-Лашез. Роланд де Синь показал старую зажигалку Эсме и пообещал мальчику, что, когда тот станет постарше, эта зажигалка будет принадлежать ему, как раньше принадлежала его отцу. И они молча почтили память героя, стоя вместе перед могилой и глядя на надпись:

ШАРЛЬ ДЕ СИНЬ

ПАТРИОТ

ПОГИБ ЗА РОДИНУ

ИЮНЬ 1944 ГОДА

Эпилог

Конечно, самое романтическое время в Париже – это весна, думала Клэр, зато осень придает городу особое очарование. И еще пробуждает в душе новые желания. Потому что после традиционных отпусков в августе, когда улицы внезапно пустеют, сентябрь знаменует начало нового учебного года и культурного сезона. А потом, в октябре, приходит время сбора винограда.

Она вышла из фуникулера и отправилась бродить по Монмартру. Все утро она пыталась прийти к какому-то решению, но безуспешно. Может, подумала она, если я напьюсь здесь, то пойму, что делать.

Францию она любит, тут не может быть никаких вопросов. Все те годы, что Клэр жила в Америке, она следила за тем, что тут происходит. И не всегда это приносило ей радость.

Когда по окончании войны де Голль обеспечил определенную стабильность в государстве, Клэр с облегчением увидела, что Франция возвращается к демократии. Щедрость французской земли была такова, что экономика страны могла процветать почти при любом правительстве. Казалось, Франция даже может позволить себе развитую социальную систему. Новое Европейское сообщество навсегда положило конец войнам между Францией и Германией. Но внутренняя политика Четвертой республики оставляла желать лучшего. Механизм французской парламентской модели был плохо отлажен, и за десять лет сменилось двадцать правительств. Дошло до того, что де Голль вообще отказался иметь с ними дело.

Французская колониальная система распадалась. В Северной Африке взбунтовался Алжир. Поскольку многие французские колонисты хотели сохранить за собой эту территорию, там началась, по сути, гражданская война. В Индокитае Францию изгнали из всех ее колоний, и в одной из них, Вьетнаме, коммунистические мятежи затем стали кошмаром и для Америки. Потом, когда в Египте Насер национализировал Суэцкий канал, Франция и Британия тайком от Америки договорились о военной интервенции в Египет, но их вынудили вывести войска с захваченных было территорий. Это событие, пожалуй, навсегда погубило их репутацию как великих мировых держав.

Только в 1958 году на волне Алжирского кризиса Четвертая республика подошла к концу, и странный, одинокий, как памятник, Шарль де Голль вернулся из уединения и оппозиции, чтобы опять принять бразды правления.

К де Голлю Клэр питала смешанные чувства. Его Пятая республика сделала возможным признание свободного Алжира. Он прославил французское Сопротивление и поддерживал миф, будто лишь горстка французов сотрудничала с оккупантами. Он вел себя на мировой арене так, словно Франция по-прежнему является великой державой. И действительно, Франция частично вернула свое былое достоинство.

Вернула она себе и немного славы. Андре Мальро, боец Сопротивления и писатель, которого де Голль сделал своим министром культуры, увлеченно занялся восстановлением грязных старых зданий в Париже и придал им сияющее великолепие, поразившее весь мир. Нотр-Дам теперь выглядел лучше, чем сразу после возведения.

Но, несмотря на всю эту славу, Клэр казалось, что французскому обществу передались некоторые личные качества де Голля: гордость, склонность к ксенофобии и глубокий консерватизм взглядов. Однако нельзя сказать, что у него совсем уж отсутствовало чувство юмора или что он не ценил традиционного, регионального хаоса старой Франции. Это ведь он произнес известную фразу:

– Как можно править страной, в которой двести сорок шесть сортов сыра?

Но любить Францию и посещать ее каждый год или два – это одно дело, а поменять всю свою жизнь – совсем другое. Послание Эсме было из ряда вон выходящим. «Приезжай немедленно», – написал он. Ну надо же, каков нахал! Но для Эсме все гораздо проще. Он свободен. Он может делать все, что пожелает.

Эсме де Синя Клэр обожала. Хотя они встречались только во время ее визитов к маме, с годами они хорошо узнали друг друга. Отношения между ними всегда складывались легко. Он был так юн, когда потерял обоих родителей, что Мари и Роланд постепенно стали для него кем-то вроде отца с матерью. Мари он всегда называл бабушкой и, став взрослым, заботился о ней так преданно, что, несмотря на разницу в возрасте, он и Клэр сблизились настолько, что он начал воспринимать ее как старшую сестру и наперсницу.

Только подростком он больше узнал о своей семье.

Ребенком Эсме всегда считал Марка Бланшара названым дядюшкой. Это Роланд определил, что не следует посвящать мальчика в подробности.

– Малышу нужна простота и ясность в жизни, а не все новые и новые сложности, – сказал он.

И Мари, и Марк согласились.

Но когда Эсме исполнилось тринадцать лет, Марк серьезно заболел, и тогда было решено, что пора сказать мальчику правду.

– Вот так я неожиданно обрел второго дедушку, – говорил потом, смеясь, Эсме. – И узнал, что во мне течет бабушкина и твоя кровь, моя милая Клэр, и мне это очень приятно. Думаю, вот тогда я впервые понял, что жизнь – загадочная штука.

Марк в свой последний год много виделся с внуком. Он показывал мальчику картины, рассказывал о тете Элоизе, которая начала их собирать, и о тех далеких днях, когда он навещал Моне в Живерни. Когда Марк умер, то оставил Эсме и коллекцию, и свое значительное состояние.

Роланд пережил его на пять лет. После его тихой кончины, случившейся летом, Эсме унаследовал еще и замок. Поскольку он был незаконнорожденным, то не имел права на титул, однако получил все остальное. Казалось, судьба улыбнулась ему.

Но не совсем. Оставались еще тайны, которые скрывала от него семья.

– Я знал, что мама была ребенком Марка и его модели, – рассказывал он Клэр во время одного из ее приездов во Францию, – и что ее воспитали богатые англичане и оставили ей наследство. Я знал, что она была героиней Сопротивления, как и мой отец. Но потом, когда мне уже было за двадцать, я стал замечать, что люди иногда странно на меня смотрят. Как будто они знают то, чего не знаю я, понимаешь? Конечно, у меня остались только смутные воспоминания о первых годах жизни. Мне казалось, у матери была какая-то гостиница. Но потом я навел справки, и выяснилось, что она управляла самым известным в Париже публичным домом!