Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
Вдруг где-то совсем рядом тоже послышался всплеск. Егорка дёрнулся и стал вертеть головой. И как же это он пропустил! Дед Кузьма уже стоял, торжествующе держа в руке извивающегося голавля. Рыба билась так сильно, что казалось, ещё немного — и она выскользнет из руки старика. Но не тут-то было!
Кузьма резко откинул добычу подальше от воды и обернулся к Егорке:
— Ну что, видел?
Догадавшись по виноватому виду, что момент ловли тот прозевал, только улыбнулся и сказал:
— Слушай меня. Ловить рыбу голыми руками можно, хотя сноровка для этого нужна особая. Однако если научишься — то голодным спать не ляжешь. Эта рыбацкая снасть будет с тобой до самой смерти. Смотри ещё раз, да не отвлекайся.
Они снова присели у воды. Взбаламученная вода уже успокоилась, и рыбки вновь начали подходить к берегу.
— Гляди, — сказал дед Кузьма, — видишь краснопёрка стоит — рукой дотянуться? Кажется, что просто, но это рыбка маленькая, легко промахнуться, а если и схватишь, скорее всего, она в ладошке извернётся и уйдёт. Лучше всего размером выбирать — как давешний голавль или чуть меньше.
— А крупнее?
— Крупнее можно. Только выбирай добычу по силам. Окуньков и ершей лучше не тронь. Они колючие, руку поранишь — долго потом нарывать будет. То же и щука. Она хоть не такая колючая, но чуть ошибёшься — цапнет за палец. Кожу снимет, а то и мясо. У ней зубы видел какие? Внутрь загнуты. Если что схватит — потом не вырвешь.
Дед Кузьма молниеносно опустил руку в воду и вытащил оттуда краснопёрку, которая тут же отправилась вслед за голавлем.
— Мелковата будет, — сказал он, — ну ничего. Поешь рыбки — будут ноги прытки. Это у меня просто навык добрый, иначе такую мелюзгу не поймал бы.
— А можно я попробую? — спросил Егорка.
— Что ж я — запрещать тебе буду? Лови.
Егорка присел у самой воды, дождался, пока успокоится поднявшаяся муть и, выбрав рыбку покрупнее, попытался схватить её. Но ткнулся пальцами в песок, даже не задев добычу. Дед Кузьма только посмеивался, глядя, как Егорка, пыхтя, выслеживает голавля, который был даже чуть крупнее, чем тот, первый.
— Стой, стой. Послушай меня.
Но Егорка опять попытался схватить рыбу, и опять у него ничего не получилось. Вода вокруг него стала мутной от поднятого со дна песка. Испуганные мальки разбежались в разные стороны, словно овечки при виде волка. Крупная рыба тоже не спешила приходить на взбаламученную отмель. Он повернул к деду Кузьме разочарованное лицо.
— Что, не ловится рыбка? — спросил тот. — Это тебе наука. Показалось, что у меня так просто да быстро получается? Так ведь и я не сразу этому делу научился. В воде ведь всё не так видится, как на берегу. Тебе кажется, что рыба в одном месте, а она чуть в стороне. Ты её, может, пальчиками-то заденешь, а в горсть не схватишь. Вот смотри.
Он дождался, пока уляжется песок во взбаламученной Егоркой воде, и одним ловким движением вытащил на берег зазевавшегося пескаря.
— Во! Рыбка невелика, а в уху сгодится.
— Я ещё попробую.
— Завтра попробуешь. Сейчас возвращаться надо. Скоро вечерню пробьют. А монахи не любят, когда трудники на службу не ходят.
Они отправились в монастырь, и когда проходили ворота, раздался первый удар колокола. За спиной послышался конский топот. Егорка оглянулся: к монастырской стене приближался небольшой отряд всадников в чёрных кафтанах. К лошадиной сбруе были приторочены собачьи головы. Впереди всех трясся на коне дородный боярин с важным видом в такой же, как у всех, одежде, только с золотыми пуговицами. И шапка на нём была не простая суконная, а с собольей опушкой. Сразу понятно, что главный здесь — он.
— Ишь ты, — только и сказал дед Кузьма, склоняясь перед ними.
Егорка чуть замешкался, но один из всадников стеганул его плёткой, и он поневоле скрючился в поклоне.
Когда отряд въехал в монастырь, дед Кузьма выпрямился и произнёс:
— Государевы люди[42]. Кусают, как собаки и выметают всё лишнее из державы. Вот и тебя куснули. Ну, чисто всадники преисподней, тьфу ты, прости господи!
Они вошли в ворота. Чёрные всадники уже спешились, а тот, что в дорогом кафтане и шапке с опушкой, о чём-то разговаривал с отцом Алексием, который как раз вышел из своей кельи. Егорка ещё подумал, что говорят они, как старые знакомые. Да и что удивляться-то? Наверняка же государевы люди не в первый раз в обитель наведываются.
Какой-то щуплый мужичок в изношенных лаптях тащил ведро с помоями — выливать за монастырскую стену.
Егорка на него и налетел, заглядевшись, как отец Алексий и старший над государевыми людьми хлопают друг друга по плечам. Помои выплеснулись из ведра, мужичонка заругался:
— Ах ты, шлында! Гляди, куда прёшь!
Егорка похолодел: по голосу он узнал, кто это. Голос из той, другой, жизни. Где Егорка был кабальным холопом боярина Бельского, и о которой ему хотелось поскорее забыть. Конечно же, это Иван по прозвищу Елдыга[43] — склочный, нехороший человек. Завидовал тем, кто лучше его живёт, и всё время норовил напакостить. Поговаривали, что это он и спалил валяльную избу, да только свидетелей нет, и никак ведь не докажешь, даже если это и правда. Выходит, сумел сбежать, когда татары деревню жгли. Лучше бы кто добрый спасся!
Елдыга мельком взглянул на Егорку, но ничего не сказал, взгляд на нём не задержал и потащил ведро дальше. Тут задумаешься. Узнал или нет? Чего доброго, сболтнёт, что Егорка кабальный холоп, а он ведь свободным сказался. Что теперь делать? А может, всё же не узнал?
Егорка в ту ночь долго ворочался на лежанке. Рана от удара плётки набухла кровью и ныла, не давая заснуть. Да и мысли всякие нехорошие в голову лезли. Только когда уже стало светать, он закрыл глаза. И в тот же момент, как ему показалось, кто-то толкнул его в бок. Егорка с трудом поднял веки: перед ним стоял Ларион.
— Ступай-ка, отрок, к отцу Алексию. Зовёт он тебя. Да поспеши. Дело у него к тебе. Долго спишь. Солнце давно взошло.
Егорка подскочил. Было совсем светло. Видно, что уже давно прошли и заутреня, и завтрак. Деда Кузьмы нигде не было. "На колокольне, конечно", — подумал Егорка. Он протёр глаза и побежал к отцу Алексию.
В келье того не оказалось. Егорка почесал затылок: где же
