Камила - Станислава Радецкая
Глава седьмая
Под утро я проснулась от холода и неудобной позы. Запрокинутую шею ломило, плечи грозили отвалиться, а ноги затекли, потому что даже во сне я боялась пошевелиться, чтобы не разбудить Якуба. Утренний бледный свет сочился из окна, и лицо у мальчишки было таким безмятежным, что мне жалко стало его будить. Я осторожно перенесла его на худой матрас, и он, не просыпаясь, закутался в покрывало, став похожим на большого червяка. Я немного посидела над ним, прислушиваясь к ровному дыханию, и пошла вниз умываться.
Свет на крутую лестницу попадал лишь из подслеповатого окошка, и потому я не сразу заметила, что на ступенях кто-то сидит. Я ойкнула, когда наступила на мягкую ткань, и голос Аранки в рассветных сумерках прошипел снизу «Тссс». Она обняла меня за талию и усадила рядом с собой — от нее пахло вином, духами, пудрой и потом: запах притягательный и отвратительный одновременно.
— Что случилось? — шепотом спросила я. Вместо ответа подруга прижала меня к себе, и я чувствовала, как бьется ее сердце под легкой рубашкой.
— Меня тошнит, — пробормотала она мне в волосы. — Никогда это все не закончится. Я принесла тебе подарок, козочка.
Она насильно всунула в мою руку полотняный тяжелый сверток. Если судить по весу, в нем были деньги и немало.
— Каждая монета оплачена моей спиной и задницей, — почти весело сказала Аранка. — Как я покажусь гостям на этой неделе? Старуха меня съест заживо.
— Так отдай ей эти деньги, — робко посоветовала я, но Ари сухо рассмеялась, как будто горох протрещал в банке.
— Она жадная, как голодная кошка. Думаешь, ее можно задобрить? Нет уж, положи ей палец в рот, и она откусит все пять, и потребует добавки.
Я обняла ее. Под пальцами я почувствовала что-то мокрое, и под косынкой на плечах я нащупала длинный вспухший след, как от плети.
— Тебе надо поспать, — несмело предложила я. — Хочешь, я провожу тебя?
— Я не хочу спать, — равнодушно сказала она. — Мне так больно, Камильхен… Я пила, чтобы заглушить боль, пила и смеялась, но теперь все лезет обратно.
— Как же ты сидишь? — я отдернула руку, мне не хотелось, чтобы ей было больно. Если б я только могла забрать у нее часть страданий!..
— А в душе больней, козочка, — просто отвечала она. — Даже вино не помогает. Я хотела тебя увидеть, Ками. С тобой легче.
Я промолчала. Мне было приятно слышать ее слова, но сердце у меня разрывалось. И Якуб, еще был Якуб, которого тоже надо было спасать. Она молчала тоже, чуть раскачиваясь на ступенях.
— Может быть… — нерешительно предположила я и выпалила, как на духу: — Если придет твой жених, то он, может, увидит, как тебя мучают, и заберет с собой?
— Вряд ли.
— Но почему?
— Потому что он вовсе мне не жених, – с ожесточением произнесла она. — Кто он и кто я? Он развлекается с красивой шлюхой, вот и все.
— Но ведь ты любишь его.
— Не знаю.
«А меня?» Этот вопрос вертелся у меня на языке, но я не посмела его задать. Вместо этого я сказала вот что:
— Главное, чтобы он спас тебя. Потом можно думать дальше.
— Моя маленькая серьезная козочка, — пропела Аранка мне на ухо. — У тебя все так просто!..
— Скажи, — я почти не обиделась на ее слова, — а если бы ты случайно встретила несчастного человека, ты бы помогла ему? Ну если он совсем беспомощный и без тебя пропадет?
— Нет, — после долгого раздумья ответила она. — Что мне до этого человека! Никому, кроме тебя, Камильхен, нет до меня дела. Вот и мне нет дела ни до кого, кроме тебя.
Я потерлась носом о ее плечо. Мне хотелось сказать ей что-то важное, то, что услышать ей будет нужней всего, но я не знала что, да и говорить толком не умела.
— Перевязать тебя? — робко предложила я, но она покачала головой и вытерла пальцами глаза.
— Я уже, — Ари погладила меня по голове и продолжила с неожиданной злобой. — Этот-то подлец, — она назвала его гораздо хуже, и я зажмурилась от такого ругательства, — когда увидел, что наделал, перепугался, даже на человека стал похож. Ты бы видела его глаза! Они чуть не выкатились из орбит! Думаю, был бы в руке у него нож, он бы мне и горло перерезал, пока имел меня. Сказал, что еще раз придет, после того, как взял с меня обещание никому не говорить о том, что он делал. Только мне
