И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев
— Какая ещё война? — открыл рот Василий.
— Та, что была, закончилась.
— Закончилась по ту сторону, — усмехнулся гость, — а здесь только начинается. Шаман, наверное, рассказывал, что в зонах по всему Союзу заправляют воры. Так?
— Так.
— А теперь всё меняется.
— И каким образом? — вскинул бровь Лосев.
— С воли в лагеря возвращается всё больше воров, взявших в руки оружие и воевавших на стороне власти. По блатным понятиям это западло. Вот остальные и решили признать их суками со всеми вытекающими. Те на арапа[58]: «Мы воевали за Родину!», а идейные: «Нам похер». Ну и схлестнулись. Режут друг друга почем зря.
— А мы тут с какого боку? — хмыкнул Трибой. — Это их дела.
— Не скажи, браток, — прищурился Артист. — Вы ж тоже фронтовики. Своим нужно помочь в натуре.
— Тоже резать воров?
— Ну да. Вместе с нами. Ладно, мне пора. Насколько знаю, майор, ты у своих в авторитете, — взглянул на Лосева. — Приходи после ужина с Шаманом к нам в барак. Побазарим.
И легко спрыгнул вниз.
— А почему Артист? — спросил удэге. — В кино никогда не видел.
— Артист в своём деле. Бывший налётчик, — стянул с плеч ватник Шаман. — Ну, так что, Никола? Сходим к моему корешу?
— Почему нет? Сходим, — отозвался Лосев.
На обед в переполненной столовой получили по миске жидкой рыбной похлебки, съели вприкуску с пайкой, у кого осталась, а на ужин снова была овсянка и морковный чай.
— Да, на таких харчах быстро ноги протянешь, — вздохнул Громов, когда шли назад.
— В производственных лагерях пайка больше, — успокоил Шаман. — Если выполняют план. Бывает и гроши перепадают.
— А если нет?
— Триста граммов черняшки с баландой и — гуляй, Вася.
— Что делают, гады, — в сердцах выругался Трибой.
Когда на пересылку стали опускаться сумерки (тут они были ранними), Шаман с Лосевым отправились «на базар». Народу на территории стало меньше, но всё равно хватало. Заключенные шмыгали по баракам, стояли кучками рядом, светились огоньки цыгарок. В одной такой кучке кого-то били, тот истошно вопил. Проходивший мимо наряд во главе с сержантом внимания на это не обратил.
— Во всех лагерях так? — спросил бывшего вора Лосев.
— Не, только в пересылках, — повертел головой Шаман. — В других режим жёстче. Чуть что, сразу в ШИЗО или БУР, а то и пристрелят.
— Как так? Без суда?
— Я ж вам говорил, Никола. В этих местах закон — тайга. Медведь хозяин.
Пересылка оказалась много больше, чем на первый взгляд. Миновав первую секцию бараков, прошли сквозь открытые с колючкой ворота в другую секцию (охрана не препятствовала).
— За ней ещё одна. Там бабы, — махнул вперёд рукой Шаман.
— В смысле, женщины?
— Ну да. Бабы. Туда так просто не пройдешь. Усиленная охрана.
— А их за что?
— Есть политические и интернированные, но в основном воровки. Таких как грязи.
— И сколько, интересно, тут всего народу?
— Артист говорит, тысяч сто с гаком. Ладно, нам туда, — указал на один из бараков.
Он стоял чуть в стороне, был меньше остальных, из двух труб на крыше вился белесый дым. Подошли и опупели. На фронтоне, по бокам широкой двери покачивались два висельника в петлях.
— Это что ж такое? — задрал вверх голову Лосев.
— Не видишь? Жмуры[59], — буркнул Шаман. — Когда приходил сюда в первый раз, не было.
Потянул на себя дверь, обитую рогожами изнутри, шагнули за порог. В ноздри ударил спертый воздух, запах портянок и немытых тел. На двух ярусах, тянущихся вдоль стен нар, сидели и лежали на тряпье обитатели барака. Одни о чем-то говорили, другие резались в карты, некоторые храпели. В проходе потрескивали дровами раскаленные печи, волнами плавал махорочный дым. На вошедших никто не обратил внимания, и те пошагали в дальний конец.
Там за дощатым столом, на лавке у стены расположились четверо. С потолка свисала керосинка, давая неяркий свет и потрескивая. Сидевшие прихлебывали чифирь из кружек, закусывая сухой корюшкой. Здесь же стояла миска с красной икрой. В ней торчала ложка. Пришедшие остановились у стола.
— Мы пришли, Артист, — сказал Шаман.
Тот сидел в центре, по пояс голый, на груди наколка — храм с куполами. На боку длинный шрам.
— Коли так, присаживайтесь, — кивнул на лавку напротив. — Оса, — ещё чифиря, — покосился в темный угол.
Там что-то брякнуло, послышалось журчанье, возник молодой парень. Молча поставил перед гостями две парящих кружки и упятился назад.
— А что это у тебя на фронтоне за цацки? — взяв свою кружку в руки, отхлебнул Шаман. Лосев сделал то же самое. Напиток этот знал, в бытность ротным не раз пил со штрафниками. Готовился чифирь просто. На пол-литра воды стограммовая пачка чая. Дважды перекипятить и дать чуть отстояться. Напиток бодрил, снимая усталость.
— Воры, — усмехнулся Артист. — Нравятся?
— Да как-то непривычно.
— Привыкай, Шаман. Теперь им всем хана. Эти не хотели взять кайло в руки, теперь проветриваются. Отлавливаем на пересылке остальных. До нового этапа с материка.
— И кто ж тебе дал такие права? — Шаман отхлебнул снова.
— Война, — Артист отодвинул кружку. — Я на фронте с сорок второго. Пошел из лагеря добровольно. Был у Рокоссовского на Донском, а потом на Центральном. Дослужился до капитана, командовал ротой автоматчиков. Имел ордена «Красного знамени» и «Суворова», победу встретил на Балтике. А потом влип. Побаловался с немкой. Ну и меня снова в лагеря. Законники[60] за своего не признали. Ты, говорят, ссучился. И решили трюмить[61]. Не вышло. Одного пришил, другого изувечил. Начальники хотели мотать новый срок, с ними договорился. Я, мол, опускаю[62] блатных, а вы мне снисхождение. Дали зеленую улицу. Подобрал из таких же, как я, «бывших» ребят и для начала кончили на той зоне всех авторитетов. Чекистам понравилось. Сами уже не справлялись. Ну и пошло поехало. Навели порядок ещё в двух зонах, а теперь перебросили сюда. У меня теперь две сотни рыл, хлопцы оторви да брось. Я комендант пересылки, остальные — в
