Учиться говорить правильно - Хилари Мантел
Есть одна такая молитва, которая никогда не подводит. Она обращена к святому Бернарду. А может, он сам ее и сочинил, этого я никогда толком не знала. По-моему, смысл ее примерно таков: «Помни, о возлюбленная Дева Мария, что поистине неслыханно, чтобы ты оставила без внимания просьбу того, кто когда‐либо искал твоей помощи или жаждал твоего вмешательства». Может, в моем пересказе и были какие‐то маленькие неточности, но какое значение они могли иметь, если я осмелилась постучаться в дверь самой Пресветлой Непорочной Девы? Я была готова со всей страстью умолять ее, заклинать, ибо жаждала помощи, а эта молитва, насколько мне было известно, считалась самой лучшей, самой действенной из всех когда‐либо изобретенных. По сути дела, это была вполне ясная декларация того, что Небеса просто обязаны помочь тебе, а иначе пусть отправляются ко всем чертям! В этой молитве содержалась даже насмешка над всемогуществом Господа, некий вызов самой Пресвятой Богородице. Немедленно все исправь! Действуй! И немедленно! А иначе это будет «поистине неслыханно»! Я уж и рот открыла, собираясь произнести вслух слова этой молитвы, как вдруг до меня дошло, что я ни в коем случае не должна этого делать. Ведь если молитва не подействует…
И тут я почувствовала, что меня разом покинули все силы; ноги подо мной задрожали и ослабли, я плюхнулась на землю и некоторое время молча сидела без движения в глубокой тени под грудой старых автомобилей, тогда как нам следовало бы продолжать искать выход, вскарабкавшись на вершину этой горы ржавого металла. Я вовсе не хотела надеяться на молитву святого Бернарда, чтобы потом всю жизнь сознавать полную ее бесполезность. А что, если, думала я, моя жизнь окажется очень долгой? А значит, можно оказаться и в значительно худших обстоятельствах, вот тогда‐то и придется прибегнуть к заветной молитве, как прибегают к самой последней, спасительной, карте, заранее спрятанной в рукаве.
«Лезь наверх!» – велела мне Тэбби, и я полезла, понимая – а понимала ли это она? – что ржавое железо может в любой момент провалиться у нас под ногами и тогда мы рухнем прямо в жуткое нутро этой чудовищной горы. Но она сказала: «Лезь!» – и я начала карабкаться, и стараясь, прежде чем поставить ногу, убедиться, что поверхность под ней достаточно прочна; и все‐таки под ногами у нас все качалось и шаталось, издавало трагические стоны и кашель, словно жалуясь на заброшенность и полное отчаяние. А Тэбби все продолжала подниматься к вершине. Легконогая, она торопливо перепрыгивала с одной железяки на другую, передо мной так и мелькали подметки ее сандалий, а порой, оскользнувшись, и скребли по ржавому железу, как крысы. И вдруг она замерла в позе отважного Кортеса, куда‐то указывая рукой, и торжественно провозгласила: «Дрова! Там целые груды дров!» Задрав голову, я посмотрела ей прямо в лицо. Она повернулась, с трудом удерживая равновесие футах в шести надо мной, и наклонилась ко мне. Вечерний бриз раздувал ее юбку, обнажая тощие, похожие на палки ноги. «Там дровяной склад!» – крикнула она, и лицо ее просияло и раскрылось, точно цветок.
Слова эти ровным счетом ничего для меня не значили, но саму суть послания Тэбби я все же поняла. «Мы выбрались! – закричала она и поманила меня рукой. – Лезь сюда!» Она еще что‐то мне кричала, но я, разрыдавшись, ее практически не слышала. Потом я все же заставила себя вскарабкаться к ней – в основном я ползла на четвереньках, цепляясь руками и ногами, как краб клешнями, и на каждый мой шаг вперед и вверх приходилось по два шага вбок. Тэбби протянула мне руку, а потом ухватила меня за рукав кофты и буквально втянула, выволокла меня на вершину этой горы автомобильного хлама. Я, впрочем, тут же начала сердито стряхивать с себя ее руки, стремясь высвободиться, а потом заботливо расправила рукав своего вязаного кардигана, заправила все невольно вытянутые нитки и аккуратно подвернула за резинку на запястье. Лишь после этого я посмотрела вокруг и увидела свет, отражавшийся от неподвижной водной глади, и маленькую грязную тропку, которая привела нас сюда.
* * *
– Ну что же вы, девчонки, – укоризненно сказал Джейкоб, – неужели не догадались, что мы станем вас искать? Неужели не слышали, как мы вас звали?
Ну, предположим, я слышала, думала я. Предположим, Тэбби оказалась права. Я прямо‐таки слышала, как ору (а вы на моем месте заорали бы?): «Я здесь, папа Джек! Приди и спаси меня, папа Джек!»
В семь часов они принялись «сочинять» всякие замысловатые сэндвичи, а Джейкоб даже за мороженым и вафлями сходил. Хоть они и заметили, что мы где‐то запропали, никакого особого волнения это не вызвало, ведь с нами никогда особых хлопот не было. В данном случае главное было в том, чтобы мы явились домой в урочный час, то есть к ужину.
Домой мы возвращались уже почти ночью, и мои братишки весь обратный путь проспали, да и я, по-моему, тоже. Поэтому и следующий день, и вся неделя, и даже несколько последовавших за этим месяцев оказались как бы стерты из моей памяти. Это и до сих пор несколько меня озадачивает; я, например, совершенно не могу вспомнить, как прощалась с Тэбби, как и в какой момент вечера она вдруг исчезла, словно растворившись в темноте вместе со своими карандашами, ранцем и ее воспоминаниями. Как ни странно, но в тот раз удача явно нам улыбнулась, и вся наша семья благополучно прикатила домой; и прошло, пожалуй, еще несколько лет, прежде чем мы снова решились поехать так далеко.
* * *
Теперь боязнь заблудиться стоит, наверное, на одном из последних мест в категории тех страхов, с которыми мне приходится жить. Я стараюсь не думать о том, утратила я уже свою душу или еще нет (хотя в последний раз исповедалась я, должно быть, лет тридцать назад), и мне крайне редко доводится прибегать к такому спасительному, хоть
