Под белым орлом - Грегор Самаров
— Судя по тому, что я видел и слышал, чужестранец, о котором я говорю, — чрезвычайно дерзкий господин, в чём смею вас уверить, ваше величество, — нисколько не смущаясь, проговорил Пирш.
— А больше ты ничего не видел? — спросил король.
— Нет, ваше величество, — ответил юноша.
— Прекрасно, можешь идти! — сказал король.
Пирш отдал честь, повернулся по-военному на каблуках и отправился в свою комнату, не заходя на этот раз к другим пажам, как имел обыкновение делать это раньше.
Между тем король собственноручно написал письмо, запечатал его своей печатью и приказал ординарцу немедленно доставить его в Берлин директору полиции.
Отправив письмо, Фридрих вышел к своим гостям, которые успели уже поужинать в ожидании выхода его величества. Такой порядок был установлен раз навсегда в королевском дворце, с тех пор как сам король перестал принимать пищу на ночь.
IV
Варшава, столица Речи Посполитой и резиденция короля, который во главе этого самого странного в истории государства, окружённый всем внешним блеском короны, влачил некоторое подобие мнимо-державного существования, представляла собою в тысяча семьсот восьмидесятых годах далеко не ту картину, какую в настоящее время.
Город начинался от высокого берега Вислы и для своего едва семидесятитысячного населения занимал чересчур огромное пространство. Его улицы были широки, но плохо или и вовсе не вымощены и своим странным и своеобразным видом представляли точную копию всего польского королевства с его кричащими контрастами между богатством и бедностью, между роскошью и нищетою. Костёлы и общественные здания были в высшей степени величественны, дворцы магнатов и высшей шляхты своими размерами и великолепием могли соперничать со старыми особняками французской аристократии в Сен-Жерменском предместье, в Париже, но превосходили те гордые господские усадьбы древнейших феодалов христианского мира своею расточительною роскошью, соединившею в себе азиатское великолепие с европейскою утончённостью.
На огромных, широких раскрытых дворах стояли запряжённые экипажи, а конюхи, в ожидании знака своего господина, водили верховых лошадей в великолепной сбруе. Лакеи или деловито шмыгали взад и вперёд, или собирались в кучки за праздной болтовнёй. Эта живая и беспрестанно меняющаяся картина казалась ещё пестрее благодаря тому, что слуги больших домов были одеты в разнообразнейшие костюмы — тут были видны и лакеи в галунах, в шёлковых чулках, в ботинках с пряжками и напудренных париках, важно выступавшие на своих высоких каблуках; повара во всём белом, которых польские магнаты выписывали себе из Парижа; рядом с ними крепостные в польской национальной одежде или в удивительнейших фантастических костюмах, явившихся плодом воображения и минутного настроения их господ. Во всех этих костюмах преобладали с безумной расточительностью золото и серебро и дорогие бархатные и шёлковые ткани самых ярких, блестящих цветов. Между ними расхаживали мелкие шляхтичи, также одетые в различные национальные костюмы или французское платье; эти последние пользовались покровительством магнатов и в качестве шталмейстеров и егерей или вовсе без всякого определённого положения представляли собою их придворный штат; гордые магнаты не прочь были походить на древних римских патрициев и окружать себя своего рода гвардией, по численности которой можно было судить об их богатстве и могуществе.
Между этими большими дворцами, из которых каждый представлял собою блестящий центр кипучей жизни, тянулись огромные пустыри, на которых то там, то сям были видны крохотные избёнки, такие жалкие и заброшенные, какие едва ли сыщешь теперь даже и в самых бедных деревушках.
Пред этими хижинами, кое-где образовывавшими почти маленькие посёлки, двигалось грязное, укутанное в лохмотья население, боязливо разбегавшееся или распростиравшееся ниц при виде проезжавшей мимо раззолоченной кареты или при приближении какого-либо магната, окружённого своей блестящей свитой. Только на некоторых улицах центра города были видны массивные дома с приветливо блестевшими окнами и маленькими благоустроенными садиками. Это были жилища иностранных купцов и ремесленников, удовлетворявших потребности знатного света и, благодаря беспечности магнатов, с невероятною быстротою обогащавшихся.
В этой столице свободной Речи Посполитой в то время ещё было совершенно особое положение, которое должно было казаться чрезвычайно странным у такой воинственной нации, в прежние годы весьма энергично вмешивавшейся в судьбы народов. Императрица Екатерина II, чтобы оказать поддержку выбранному при её влиянии польскому королю Станиславу Понятовскому в борьбе с его противником, двинула в пределы Польши русскую армию; но и после того как беспорядки уже давно улеглись, императрица всё ещё медлила отозванием своих войск.
Десять тысяч человек русского отборного войска ещё стояли в Польше и были распределены так, что в каждом городе наряду с польским гарнизоном находился и русский. В самой Варшаве была расквартирована тысяча русских солдат. Это число невелико, но если подумать о том, что в Польше в сущности не было армии и что только в случае войны дворянство ополчалось и выставляло необходимые воинские силы, то станет вполне понятно, что и этого незначительного числа солдат было вполне достаточно, чтобы держать под русским влиянием страну, причём вовсе и не казалось, что она оккупирована.
Каждый караул в Варшаве одновременно занимался и польскими, и русскими солдатами, причём на каждый пост назначалось по двое, так что везде возле польского часового в национальной литовке, стянутой широким кушаком, и в четырёхугольной конфедератке можно было видеть и русского гренадера в его форме прусского образца и в высоком металлическом кивере.
Одним из обширнейших и наиболее блестящим в этом полуазиатском, полуевропейском городе был дворец графа Станислава Потоцкого, который как начальник всей артиллерии был одним из высших сановников в королевстве, а по своему происхождению принадлежал к знатнейшим польским магнатам.
Бесчисленная челядь кишела на огромном дворе дворца, вестовые приходили и уходили, кареты приезжали и уезжали и нигде в другом месте не собиралось так много мелкой шляхты в качестве приживальщиков, как во дворце графа Станислава Потоцкого.
В нижнем этаже бокового флигеля огромного дворца находился обширный зал, причём в нём постоянно были накрыты столы для мелких шляхтичей, которых граф называл своими друзьями, а то и братьями. Здесь на огромном буфете целый день стояли изобильные запасы любимых польских национальных блюд вперемежку с великолепными произведениями французской кухни; тут же помещались погребцы с венгерскими и французскими винами; по всей комнате были расставлены маленькие столы, за каждым из которых могли поместиться от трёх до четырёх человек. Всякий, кто приходил сюда, был желанным гостем. Во всякую пору дня здесь шло бражничанье, как в общедоступном ресторане. Лакеи были готовы прислуживать гостям и повиноваться каждому их знаку, и многие
