Франтишек Кубка - Мюнхен
Редактор Кошерак был специалистом по вопросам национальной экономики. Только его статьи не контролировались Лаубе, потому что у пана шеф-редактора было плохое мнение о национальной экономике.
— Это мистика, а мистика, как известно, не имеет смысла. Какая там еще национальная экономика!
Но и Кошерак мог писать только то, что говорил Прейс. Он регулярно ходил в Живностенский и Англо-банк, в другие места, внимательно слушал господ из аграрного лагеря, а потом писал сухие и рассудительные статьи о бирже, о положении кроны на мировом рынке, о государственном бюджете и монополистических объединениях, которых насчитывалось около восьмидесяти, но которые контролировали около тысячи акционерных обществ в Чехословакии. Эти размышления никогда не попадали на первую страницу.
Первой страницей газеты прочно владела внешняя политика и международное положение. Передовые статьи обрабатывал сам пан шеф-редактор. Большинство из них присылались по почте. Авторов, как правило, рекомендовало министерство иностранных дел. Пан советник Штурм из этого министерства восхвалял в «Демократической газете» демократию, которая побеждает во всем мире. Он хвалил Францию, которая во всем права, и Англию, которая могла бы быть во всем права, если бы активнее сотрудничала с Францией в Лиге Наций и согласилась бы с тем, что темп вооружения Германии мог бы быть более медленным. О Советском государстве он вообще не упоминал. Это государство в «Демократической газете» упорно называлось Россией. А потом никто не знал, что с ним будет дальше. Ленин умер, с Троцким еще не было покончено, и у Града вообще были свои, особенные взгляды на русскую революцию. Поэтому в передовицах, посвященных какой-нибудь другой стране, вскользь упоминалось о трудностях, переживаемых Россией. Газете надлежало давать отпор интеллигентским хвалам, которые распространяли левые, возвратившись из туристических поездок в Москву. Директива была такая: трезво и критически показывать, что дела России плохи. Пан советник Штурм от природы был критически настроенным человеком. Однако это не мешало ему быть горячо преданным идеям социал-демократов. Такими же были и его передовые статьи. Передовые статьи присылали также Ювенис — под таким псевдонимом писал обедневший французский журналист, подрабатывавший в газете, мистер Викэм Стид, старый приятель Масарика, лондонец предпенсионного возраста, и мсье Жан Сойе, который разбирался в австрийских и германских вопросах и был, с одной стороны, против всякого сотрудничества Австрии с Германией, а с другой — против всякого национализма в самой Германии. Правда, он был несколько снисходителен, когда речь шла о вооружении Веймарской республики. У Германии большие возможности для действий на востоке, то есть в России, и если она будет их хорошо осуществлять, то оставит в покое Францию, а тем самым и Чехословакию. В этом и заключался смысл Лиги Наций и всех тех институтов, которые подготавливали Пан-Европу хотя и куцую, но все же демократическую! В ней не должно быть Англии. Да Англия никогда и не проявляла активности в таких делах. Но границы Пан-Европы должны включать и Польшу, потому что она традиционный союзник Франции.
Внешняя политика «Демократической газеты» была совершенно ясной. Сосед твоего соседа твой друг! Вот исходя из этого действуй и заключай договоры. С соседями никогда не договоришься, потому что так уж устроен Версальский мир и все миры со времен Ришелье. Франция не договорится с Германией, потому что между ними лежат Эльзас и Лотарингия, Саар и Рейнская зона. Чехословакия не договорится с Германией, потому что является союзницей Франции, и не договорится с Польшей, так как нельзя забывать о Тешинской области. Вероятно, можно будет договориться с Австрией, но опять же только в том случае, если Австрия будет послушна Франции и не захочет аншлюса. Чехословакия не договорится с Венгрией, потому что Венгрия хотела бы присоединить Словакию. Поэтому необходима дружба с соседями Венгрии — Румынией и Югославией. Исходя из этой теории для нас возможно сотрудничество с Россией, которая является соседом Польши и имеет с ней старые счеты из-за линии Керзона. Но это невозможно… Почему? Просто это невозможно. Россия находится за санитарным кордоном.
Внутренняя политика «Демократической газеты» была еще яснее. Этот отдел вел редактор Гинек, замкнутый человек, от которого всегда сильно пахло духами, как от проститутки. Он ходил в парламент и оттуда по телефону сообщал новости. Он бывал и у социал-демократов, и у национальных социалистов, и у аграриев, и у национальных демократов, живностенцев, лидовцев, людаков и бог знает у кого еще. Разговаривал он главным образом с министрами и председателями партий, причем самым милейшим образом. Записывал их взгляды на кусочках бумаги тонкой золотой ручкой. Что из этих интимных разговоров должно было попасть в газету, решал пан шеф-редактор. В основном вещи положительные, конструктивные, оптимистические. Что не попадало в газету, то сообщалось приятелю Олдржиху Кахе, милой пташке, порхавшей по залам Града.
Хуже было редакторам, занимавшимся текущей местной информацией. Ежедневно около девяти утра пан шеф-редактор выгонял их из-за столов на улицу, а в три часа дня уже нетерпеливо ожидал. Они должны были приносить известия из магистрата, сообщения из министерств общественных работ, социального обеспечения, здравоохранения и образования, новости о демократических преобразованиях в стране и обеспечивать опубликование статей господ министерских советников, начальников отделов и референтов о строительстве столицы, об археологических раскопках и о новых открытиях в старых архивах и так далее. С этими редакторами пан Лаубе поступал строже всего, потому что хорошо разбирался в их делах. На послеобеденном совещании он сразу отвергал их статьи уже по одним заголовкам:
— Выбросьте это! Перестаньте писать о кризисе в таксомоторной службе! Ездите на трамвае, если такси вам не симпатичны! Пропадите вы пропадом с этой тематикой! Пишите об этом в «Вестник для продавщиц».
Так, раньше чем были написаны, погибали местные сообщения. У молодых людей и пожилых редакторов в отделе местной информации жизнь, таким образом, была полна опасности, тревог и несправедливости.
Когда 1 июля около девяти часов утра Ян вошел к шеф-редактору, пан Арношт Лаубе бросил ему, не вставая из-за стола:
— Что вам угодно, пан Мартину? — При этом он отвернулся к открытому окну.
— Сегодня я заступаю на службу, пан шеф-редактор!
— Ну и заступайте. Что вы мне мешаете!
Ян подумал, что Лаубе шутит. Но Лаубе в редакции никогда не шутил со своими подчиненными. А Ян с сегодняшнего дня был его подчиненным.
В доме напротив служанка маленького роста выбивала на балконе половик. Лаубе встал, приветливо помахал ей рукой. Служанка улыбнулась. Лаубе возвратился в свое кресло.
Ян молчал. Лаубе бросил на него взгляд:
— У меня нет для вас стола!
— Мне уйти?
— Уйти? Куда уйти? — выкрикнул пан шеф-редактор. — Может быть, вы хотите устроить редакцию у себя дома? Вы об этом думаете, пан Мартину? Гейна сейчас в отпуске. Целый год ничего не делает, а потом едет себе в отпуск! Идите и садитесь за его стол.
— Я приготовил комментарий к процессу над Горжецем.
— Что? Какой комментарий? — взревел пан шеф-редактор.
— В «Демократической газете» было только короткое сообщение. Я привожу новые аргументы.
— Аргументы? Вы думаете, что моя газета существует только для того, чтобы печатать ваши аргументы? Вы хотите во что бы то ни стало попасть в тюрьму? Я для этого вас сюда взял? Он, видите ли, будет два дня писать аргументы, а потом месяц сидеть в Панкраце! Нет, увольте, это мне слишком дорого обойдется… Будете сидеть в редакции, понятно?
Ян пошел садиться за стол редактора Гейны.
Он просидел там час, а может быть, два. Затем взял лист бумаги и написал четверостишие. В нем почти не было логики.
Земля родины, суровая земля!
Дай хлеба! Дай крышу! Дай нам жить!
Приди, сядь и наклонись ко мне.
Там, где есть ты, там всегда покой.
В первых двух строчках он писал о родине, в двух других — о Тане. Написанное о Тане не соответствовало действительности. В эти дни она не приносила ему покоя.
25
На следующий день в большой передовой статье Ян приветствовал зарубежных гостей, которые приехали на сокольский слет. Он осторожно вставил в статью абзац о «соколах» России, из которых многие были учителями ведущих деятелей советской физкультуры и спорта. «Теперь вы убедились, что можете писать о России!» — не преминул заметить Лаубе.
На слете Ян не был. Он не видел триумфа Масарика, выступавшего на нем в белом, издалека заметном костюме. Его не было даже на манифестации на Староместской площади. Там, на трибуне, сидел сам пан шеф-редактор, а редактор спортивного отдела с трудом пробился на гостевую трибуну. Прага веселилась. Она окрасилась разноцветными красками, заполнилась звуками маршей, запестрела цветами и красными рубашками. Никому и в голову не приходило думать о фашистском путче. Бульварная пресса хранила молчание.
