Святослав Логинов - Драгоценнее многих (медицинские хроники)
Хина, хина и еще раз хина во всех видах. Карл пожелтел, он жаловался на невыносимую горечь во рту и звон в ушах, но зато известный всему миру аппетит уменьшился до приемлемых размеров, и приступов больше не было. Таковы пути придворной медицины.
К подобным злоключениям Везалий был готов, а других причин жаловаться на жизнь не было. Он даже снова потихоньку начал заниматься наукой: для музеума в Лувене изготовил человеческий скелет; восстановив по памяти кое-что из сожженного во время падуанского бегства, написал и издал небольшую книжечку «Послание о китайском корне». В этом сочинении он обобщал опыт использования хины и рекомендовал ее как наилучшее средство против изнуряющих лихорадок, горячек, сифилиса и подагры. Везалий даже подумывал обратиться к императору за позволением прочесть несколько публичных лекций по анатомии, как вдруг неожиданное событие перечеркнуло все планы.
Двадцать пятого октября одна тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, венценосный Карл Пятый, божьей милостью император Священной Империи, удрученный многими неудачами в войне и мирных делах, уставший от бремени власти над государством столь необъятным, что впервые можно было сказать, не погрешив против истины, о солнце, никогда не заходящем в его пределах, владыка более великий, нежели Александр, созвав грандов испанского королевства, нидерландских принцев, самовольных германских курфюрстов, итальянских герцогов и иных подвластных вассалов, в присутствии кавалеров ордена Золотого Руна и сестер своих – вдовствующих королев, добровольно отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа, сложил с себя императорское и королевское достоинство и навсегда затворился в небольшом и дотоле никому не известном монастыре святого Юста в диких горах Эстремадуры.
С собой монашествующий император взял скромную свиту из ста пятидесяти человек. Тут-то и дали себя знать горькие воспоминания об отваре китайского зелья – в Эстремадуру отправился покладистый Энрико Матезио, а Везалия вместе со многими другими придворными Карл передал новому испанскому королю.
Впрочем, памятуя о некоторых особенностях любимого сына, в специальном декрете Карл оговорил, чтобы Филипп не смел преследовать тех, кому Карл обещал покровительство. Счастливцы были перечислены поименно, и на этот раз Андрей обрел себя среди избранных. А вот Шарль д’Эстре, в ту пору двенадцатилетний мальчик не обратил на себя державного внимания, поэтому и стоит сейчас, переступая босыми ногами по заиндевевшим плитам, и не смеет даже мечтать, чтобы вырваться из проклятой Иберии и пойти, ежели возьмут после понесенного позора, на службу графу Эгмонту, Вильгельму Оранскому или другому вельможе, известному нелюбовью ко злому испанскому семени.
Но и в жизни счастливчика Везалия многое переменилась. На приватную просьбу о лекциях ему мягко напомнили, что он еще не смыл прошлый грех. «Постановлением святейшего собора вскрытие человеческого тела, созданного по образу и подобию божьему, квалифицировано как оскорбление божества и, следовательно, смертный грех, разрешение от которого не может быть дано никем, кроме его святейшества папы. Нам известно, что прежние ваши секции были проведены до принятия и опубликования соборного постановления, тем не менее, памятуя о сохранении вашей души…» В этих тяжеловесных формулировках был слышен голос испанской инквизиции, слухи о введении которой в Нидерландских провинциях будоражили население. Оставалось только покориться. Вместо лекций Андрею пришлось заказывать и отстаивать долгую службу за упокой грешных душ висельников, послуживших ему некогда секционным материалом.
Многие дела требовали присутствия Филиппа в Нидерландах, Англии, Италии; и всюду безгласный и незаметный ездил за ним придворный врач. Лечить Филиппа было несложно, привыкший ко многодневным постам, находящий в них особую фанатичную радость, монарх с мрачной готовностью следовал самым строгим предписаниям. Подагра, доставшаяся ему по наследству, обещала мучить его не столь жестоко, как неумеренного Карла. Иной раз Андрею было труднее назначить королю укрепляющий режим.
Наконец, объездив все европейские владения и многие сопредельные страны, король прибыл в Испанию. Здесь-то и раскрылась его прежде замкнутая душа. Вальядолид встретил монарха грандиозным аутодафе. Спустя месяц церемония повторилась. Оба раза Филипп был в центре событий. Сжимая обнаженный меч, государь произносил клятву верности святому суду, поставив его выше своей собственной власти.
Отказаться от участия в страшном празднике не смел никто, ведь сам король не только являлся на праздник, но и сопровождал процессию за городские стены, где на площади огня – кемадеро, лютеран, нераскаянных и вновь впавших в ересь ожидали костер, железный ошейник гарроты, казнь в яме, на плахе или у столба.
А теперь Толедо превзошло вальядолидские казни. На паперти расставлено больше шести десятков человек: заподозренные в ереси по причине высказанных спорных или новых истин – жизнь этих несчастных зависит от искусства, с которым они защищали себя, и от наличия покровителей; двоеженцы, которым предстоят плети и галеры; ложные доносчики, погубившие наветом невинных – к ним инквизиция снисходительна; потомки мавров, чье имущество церковь пожелала конфисковать; ожидающие костра последователи де Сезо и маркиза Позы – люди всех сословий и разных убеждений. Немногие сумевшие бежать будут преданы огню в изображениях, а одна иудействующая монахиня, усугубившая свои преступления тем, что во время пытки на эскалере посмела умереть, притащена на площадь в перевернутом гробу.
Обвинительные акты прочитаны, приговоры оглашены, осужденные священники лишены сана, примиренные с церковью – покаялись, смолкло пение, акт веры закончен. Образовалась процессия: впереди в окружении стражи присужденные к измождению плоти, затем инквизиторы, королевский двор, следом толпы черного люда. Шествие медленно тянулось по извилистой Садовой улице, мимо монастыря кармелиток к Пуэрто дель Соль – воротам Солнца.
Справа от Везалия, уставив взгляд в землю, брел Руис де Виллегас – придворный поэт. Как и Андрей он был завещан Филиппу Карлом. Губы Виллегаса беззвучно шевелились, должно быть, он выискивал рифмы для новой поэмы или подбирал изящное сравнение среди немногих, что не могли навлечь гнев духовных отцов напоминанием о языческих верованиях. Что делать, новый король не любит свободных искусств.
Везалий приподнялся на носки, стараясь увидеть через головы идущих невысокую фигуру Филиппа. Странно, неужели короля нет? Мелькает лиловая мантия Фернандо Вальдеса, великого инквизитора, рядом возвышается герцог Альба – его длинная голова покоится на тарелке плоенного жабо словно отделенная от туловища и подготовленная к показательному препарированию. А между Вальдесом и Альбой никого нет, ни короля, ни его пятнадцатилетней супруги!
Толедо окружен зубчатой, еще маврами выстроенной стеной. Ворота Солнца, высокие и узкие, среди арабесок прячутся бойницы. Арабские мастера прежде всего заботились о том, чтобы выстроить сильное укрепление, а не удобный вход в город. Ворота не могли пропустить сразу всех, у арки возник затор.
Везалий стоял, терпеливо ожидая, когда освободится проход. Чья-то рука коснулась его плеча.
– Домине, – услышал Везалий, – его католическое величество повелел вам немедленно прибыть в Альказар.
Везалий облегченно вздохнул и расталкивая толпу, двинулся за пажом.
Заболела королева.
Везалия провели в верхние покои, отведенные Елизавете Валуа – Изабелле, как переиначили ее имя испанцы. Больная жаловалась на слабость и ломоту в костях, у нее был легкий жар, глаза лихорадочно блестели, лицо покраснело и обветрилось.
Филипп, сидевший в кресле у стены, молча наблюдал за Везалием, потом сказал:
– Королева немного переутомилась. В столь нежном возрасте непросто выдержать длинное, хотя и благочестивое действо.
– Ваше величество, – серьезно сказал Везалий, – осмелюсь ради блага ваших подданных, просить вас покинуть покои больной. У королевы оспа.
– Оспа?.. – протянул Филипп. – А где же гнойнички? Мне кажется, легкая простуда…
Везалий осторожно повернул руку больной и провел пальцем по внутренней стороне предплечья. Появилась белая полоса, на которой, прежде чем она исчезла, обозначились красные точки.
– Это не пустулы, это сыпь, – сказал Везалий, – пустулы возникнут позже.
– Хорошо, доктор, – покорно сказал Филипп и вышел, прикрыв за собой дверь.
Болезнь Изабеллы, захваченная в самом начале, не угрожала жизни юной королевы. Но больше чем жизнь королеву и всех окружающих волновало другое: сохранит ли она красоту? Сколько политических планов, связанных с домами Габсбургов и Валуа грозило погибнуть, если Изабелла останется рябой! Сильнее всех беспокоило состояние дочери Екатерину Медичи. Один за другим скакали из Парижа курьеры, французский посланник дважды на дню заезжал к Везалию справиться о здоровье госпожи.
