Вера Гривина - Русский сын короля Кальмана
Борис молча кивнул.
Оглядевшись по сторонам, Рено сказал:
– Честно говоря, я нашел этот перстень, но говорю всем, что это моя военная добыча.
Лупо язвительно спросил:
– Не укажет ли благородный рыцарь де Шатильон место, где валяются драгоценности?
– Отойди, Лупошка! – велел Борис. – Дай нам поговорить наедине.
Оставшись вдвоем с Рено, он сообщил:
– Этот перстень потерял я.
Де Шатильон пожал плечами.
– Я, конечно, верю благородному рыцарю…
– Этот перстень подарил мне киевский князь Мстислав, а надпись на нем гласит: «Помоги, Господи, рабу Своему Борису».
– Борису? – удивился Рено.
– Так меня звали в Киеве.
– А-а-а! – протянул де Шатильон.
– Князь Андрей подтвердил бы мои слова, но к сожалению он покинул войско вместе с королем Конрадом и его племянником Фридрихом.
– Князь Андрей? – напряг память Рено. – Ах, да! Это похожий на сарацина приятель Фридриха Швабского.
– Он самый, – подтвердил Борис. – Князь Мстислав его родной дядя.
Де Шатильон вздохнул. Ему все-таки очень не хотелось расставаться с перстнем.
– Я, Рено, вовсе не жадный, – задушевно заговорил Борис. – Но эта вещь дорога мне, как память о князе Мстиславе, упокой его Господи. А тебе я подарю, в знак нашей дружбы, вот это.
Он вынул из заветного мешочка на поясе золотой перстень с аметистом и латинской надписью «Deus tecum»47. Это был подарок князя Мазовии Болеслава Кудрявого, которым Борис дорожил меньше, чем памятью о князе Мстиславе Владимировиче.
Де Шатильон задумался. Конечно, первый перстень был дороже второго, однако все же стоило согласиться на обмен, ибо рыцарь Конрад может обратиться к королю, и неизвестно, чью сторону примет Людовик.
– Ладно! – решился Рено. – В знак нашей дружбы и в благодарность за свое спасение, я согласен на обмен.
Когда обмен состоялся, де Шатильон, не сдержавшись, полюбопытствовал:
– Должно быть, эта вещица немало для тебя значит?
– Это дар князя Мстислава, чью память я чту, – сухо повторил Борис.
Не добившись откровенности от рыцаря Конрада, Рено попрощался с ним и удалился. Не успел один гость скрыться из вида, как к Борису пожаловали еще двое – де Винь и тамплиер Бурбутон. Ги прихрамывал, его левая рука была перевязана.
Храмовник поменял Борису повязки и ушел, а де Винь остался.
– Как поживаешь, Ги? – спросил Борис. – Раны болят?
– Уже почти не болят, – ответил юноша. – Вот только нелегко управляться одной рукой.
– А твой Жиро тебе не помогает?
– Жиро, да будет милостив Господь к его душе, погиб в злосчастном бою.
– И я потерял там своего Векшу, упокой его Господи.
– Теперь я живу среди тамплиеров, – продолжил де Винь, – и хочу вступить в их орден. Мой сюзерен, граф Суассонский поворчал немного, но все же благословил меня на служение делу нашей веры в рядах тамплиеров.
– А что скажут твои родители?
– Они скончались, упокой их Господи.
– Кто же управляет твоими владениями?
– Свои земли я сдал в аренду аббатству Сен-Жень, – сообщил де Винь, поднимаясь.
– Уходишь? – спросил Борис.
– Да, я пойду. Желаю мессиру Конраду скорейшего выздоровления.
Когда юноша скрылся за шатрами, Лупо проговорил осуждающе:
– Значит, де Винь все-таки решил стать тамплиером.
– Чем ты недоволен? – удивился Борис. – Тамплиеры – хорошие воины.
– Несомненно рыцари ордена Храма лучшие из сброда, собравшегося под стягами нашего короля: они строго подчиняются великому магистру и своему уставу, не грабят единоверцев, скромны и неприхотливы, сведущи в искусстве врачевания…
– И все-таки ты их почему-то не любишь.
– Честно говоря, я их боюсь, – признался шут.
– Мне казалось, что ты никого не боишься?
– Я без страха донимаю остротами короля, королеву, прочих знатных особ и даже святых отцов, но нипочем не решусь задеть шуткой рыцарей ордена Храма.
– Чем же они тебя так пугают?
– Своей непогрешимостью, а еще тем, что они, соединив монашеский устав с золотом и оружием, становятся все более и более грозной силой.
– Но эта сила защищает христианские святыни.
– Но ей уже тесно на Святой земле, и она потихоньку расползается по всему христианскому миру.
– Не по всему, – возразил Борис. – Они есть там, где церковь подчиняется Риму.
– Верно! – согласился Лупо. – Туда, где церковь греческого толка, орден не пускают – и правильно делают.
Пока они беседовали, совсем стемнело. Лагерь давно спал, и лишь шаги часовых тревожили ночную тишину.
– Дурак он и есть дурак! – рассердился на себя шут. – С ним заговоришь вечером, он и рад проболтать до утра.
Лупо разбудил возницу и вместе с ним перенес раненого в шатер. Завернувшись в шкуру, Борис попытался уснуть, однако возобновилась боль в плече, да и тело постоянно затекало, а переворачиваться было трудно. Лупо тоже бодрствовал и вскакивал всякий раз, стоило раненому пошевелиться или застонать. Только под утро Борису удалось ненадолго забыться сном.
На рассвете крестоносцы двинулись дальше. По небу метались рваные тучи, посыпая путников мелким дождиком. Дул пронизывающий ветер. Борис лежал под теплой шкурой, поглядывая с сочувствием на дрожащего от холода Лупо. Судя по молчанию шута, настроение у него было самое отвратительное.
Неожиданно к повозке подъехала на гнедой лошади Агнесса де Тюренн. Ее глаза блестели, а щеки пылали.
«Не захворала ли она», – забеспокоился Борис.
– Как себя чувствует мессир Конрад? – поинтересовалась девушка и краска на ее лице стала еще гуще.
– Мне уже лучше, – ответил Борис с такой теплотой в голосе, какой сам от себя не ожидал.
Агнесса не смогла удержаться от улыбки. Как девушку не беспокоило здоровье рыцаря Конрада, она почувствовала себя счастливой, оттого что сейчас, когда он в таком состоянии, ей можно, не боясь пересудов, общаться с ним.
– Дай Бог, чтобы мессир скорее выздоровел, – пожелала она.
– Спасибо на добром слове, – поблагодарил Борис.
В присутствии этой девушки он испытывал отнюдь не свойственную ему робость. До сих пор Борис даже тогда, когда всерьез увлекался женщиной, не терял уверенности в себе, но при Агнессе он, тридцатидвухлетний мужчина, стал чувствовать себя боязливым неопытным юнцом.
– Как поживает королева? – невпопад сорвалось у него с языка.
Агнесса изменилась в лице: румянец на ее щеках пропал, а вместо него выступила бледность.
– Ее величество в добром здравии, – сухо ответила она и, не попрощавшись, ускакала прочь.
– Что это с ней? – пробормотал Борис.
Лупо укоризненно покачал головой.
– Ай, ай, ай, мессир Конрад! Так обидеть девушку!
Борис нахмурился. Он был достаточно опытен, чтобы понимать, что Агнесса испытывает к нему нечто большее, чем обычный интерес. И это его пугало.
«Она почитай дите, а у меня уже седой волос появился. Да, и не можем мы быть вместе».
А тем временем Агнесса с трудом сдерживалось, чтобы не разрыдаться. Как могло случиться, что она, девица из одного из самых знатных семейств не только Тулузы, но и всей Франции, потеряла голову из-за невесть откуда взявшегося чужестранца? Ведь он ею откровенно пренебрегает.
«Рыцарь Конрад, конечно же, без ума от королевы. Ее Господь наградил самой совершенной красотой: у нее бархатистые глаза, роскошные черные волосы и все остальное без изъянов. А я жалкая рыжая уродина!»
Агнесса едва не всхлипнула от жалости к себе, но, заметив приближающегося де Виня, взяла себя в руки.
– Что с тобой, кузина? – осведомился юноша.
Девушка пожала плечами.
– Со мной? Ничего.
– У тебя такой вид, словно случилась непоправимая беда.
– Конечно же, случилась, – откликнулась Агнесса. – Погиб мой дядя, и ты, кузен, знаешь об этом.
– Ах, дорогая кузина! Я безмерно сочувствую твоему горю, но нельзя так предаваться скорби, ибо отчаянье – есть страшный грех. А твой опекун за свою славную смерть наверняка взят Господом на небо, и, значит, печалиться тебе не о чем.
Серьезность, с которой де Винь произносил свою речь, показалась Агнессе настолько забавной, что она расхохоталась.
– Ой, кузен! Ты сейчас очень похож на читающего проповедь святого отца. Не надо было тебе отказываться от духовной стези.
Де Винь печально вздохнул. Агнесса не воспринимала его всерьез с их первой встречи, случившейся почти девять лет назад, когда некий дворянин де Вервин, выдавая единственную дочь замуж за одного из членов влиятельного семейства де Куси, пригласил на свадебное торжество всех своих близких и дальних родственников, в число которых входили, как де Тюренны, так и де Вини. Двенадцатилетний Ги прибыл на свадьбу вместе с родителями и братом (в аббатство Сен-Жень мальчик попал спустя два месяца). В первый же день юный де Винь познакомился со своей семилетней кузиной Агнессой де Тюренн, и сразу же сероглазая девочка буквально взяла в рабство своего северного кузена. Он выполнял любые ее капризы, иначе она жаловалась его родителям, и те бранили сына за неуважение к родственникам. Как Ги ненавидел тогда противную девчонку! Когда они через восемь лет встретились вновь, де Винь был покорен красотой подросшей кузины, а она по-прежнему видела в нем только отрока, исполнявшего ее детские прихоти.
