Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Несомненно, он искренне предан Петру, может быть даже любит его, чтит и разделяет многие его стремления. Петр знал, кого наделить званием кесаря.
Известна легенда, и Нартов и другие повторяют ее, о том, как князь Ромодановский выручил Петра в трудную минуту. После поражения под Нарвой Петр не знал, как продолжать войну, — казна пуста, денег взять неоткуда. Петр закрылся от всех. Проходят сутки, другие, тогда, нарушив запреты, к нему пробился князь, уговорил царя открыться — в чем его печаль. Узнав про крайнюю нужду в деньгах, повез его в Кремль, привел в Приказ тайных дел и там, за шкапом, где находились приказные книги, показал на железную дверь, снял с нее печать, отпер. В каменном тайнике находилась серебряная посуда, голландские монеты, меха, шубы, мантии, часть из них сгнила, зато другая позволила Петру заплатить войску, накупить продуктов, амуниции, пороху, снарядов.
Богатства эти покойный государь Алексей Михайлович, по словам князя, отдал ему на сохранение и завещал не отдавать никому, разве появится крайняя нужда.
Правда это или нет, но факт, что к Ромодановскому у Петра всегда сохранялось особое доверие.
Отмечали Полтавскую победу. По дороге в Кремль соорудили семь триумфальных ворот, через них торжественно входили победители. Вели колонны пленных шведов, везли трофеи — пушки, знамена, штандарты. Заключал шествие первый министр шведского короля толстяк граф Пипер. Восемь дней в Москве звонили в колокола, кормили, поили, угощали народ, угощали шведских пленников, без устали палили из пушек.
Наряду с этими официальными церемониями, на Царицыном лугу состоялся и комический апофеоз. Наспех построен был деревянный дворец, нечто вроде тронного зала. И началась церемония. На троне — князь-кесарь Ромодановский, ему по очереди докладывают: сперва генерал-фельдмаршал Шереметев о том, что он уничтожил шведскую армию, за ним Меншиков: «Милостию Божией и счастием Вашего Кесарского Величества я взял в плен генерала Левенгаупта со всем его войском».
Докладывает и Петр о том, что он храбро сражался при Полтаве со своим полком.
Все они с поклоном передают двойнику царя свои донесения. Он их важно благодарит, они уходят, перед князем-кесарем проводят пленных шведов, которые, естественно, ничего не понимают — кто перед ними, где настоящий царь?
Однако в сознании русских никакой путаницы не было. Двойничество воспринималось как представление, это оборотная сторона медали, как бы отстранение, нечто необходимое для полного осмысления события.
Гераскин не допускал непонятного в истории, не может быть, чтобы мы, современные люди, не разобрались в предках, которые жили триста лет назад, когда не было ни электричества, ни бензина. Историки ищут мудрости, а рассуждать надо проще, по-человечески:
— Петр в отпуск в дом отдыха не ездил, вкалывал как одержимый, ему разрядка нужна была. Выпить в компании, расслабиться — это ж нормально. Скидывал с себя корону, наденет ее на верного человека, а сам гуляет. Я так понимаю.
Молочков подтвердил, что некоторые историки тоже так считают, дело, однако, не сводилось к князю-кесарю. Началось это, когда совсем молодой Петр, было ему года двадцать три, учредил Всешутейший, или Всепьянейший собор. Из года в год он пополнял, укреплял эту организацию. Во главе ее поставил патриарха, или папу, Никиту Зотова, бывшего своего учителя. Сам Петр называл собор сумасбродным. Сочинил устав, постоянно его правил. В собор входили близкие Петру люди, готовые выпить, развлечься, отпраздновать именины, победу, спуск корабля. Справляли свадьбы шутов, масленицы, да так, чтобы именно сумасбродно, не по обычаю, а подурее, противу здравого смысла. Так продолжалось годы.
На пирах председательствовали и князь-кесарь, и всесвятейший, или всешутейший Зотов. Князь-кесарь не воспринимался как карикатура, а вот князь-папа, князь-патриарх — сюда добавлялась насмешка, почти кощунство. Хотя, честно говоря, может, тут впутывается наше нынешнее восприятие.
Шествие князь-папы было явно шутовское. Он сидел верхом на винной бочке, телегу вез бык, за ней следовали повозки, запряженные козлами, свиньями, в повозках «кардиналы», все это улюлюкало, свистело, приплясывало.
Высмеивал ли Петр духовенство? Католическое? Вряд ли.
В 1714 году Зотов надумал жениться и уговорил государя. Жениху было 80, невесте 60 лет. Сын Зотова, офицер, умолял царя не творить бесчестья над стариком. Но было поздно, Петр уже расписал весь церемониал, были заказаны костюмы, царь самолично провел смотр церемониала. И выстрел пушки с Петропавловской крепости возвестил начало свадьбы. Шествие от царского дворца направилось через Неву, по льду, в церковь. Народ толпился на берегах, смехом сопровождал этот пышный разряженный кортеж. Впереди на санях, запряженных четырьмя медведями, ехал князь-кесарь, в костюме царя Давида с лирой и медвежьей шкурой на плечах. Следом сани с новобрачными, запряженные оленем. Далее на санях следовали дипломаты, сенаторы, адмиралы, лютеранские пасторы.
Каждый красовался в костюме, предписанным царем. Екатерина была одета финкой, Голицын — японцем, кто-то монахом, тунгусом. Пестрая толпа пиликает на скрипках, играет на рожках, свистках, Петр, наряженный пиратом, бьет в барабан. Зрители хохочут — «патриарх» женится! Звонят колокола.
Какофония на обратном пути во дворец нарастает.
Согласно сценарию Петра, громко представляли гостей четыре заики: «Лучший из п-п-пустых хвас-т-т-тунов Белохвостое, который, кроме души, весь в з-з-заплатах»; «…над всеми б-б-бочками к-к-к-комендант, и пьяница, и едун».
Скороходами нарядили четырех толстяков, которых самих надо было вести.
Заик подобрали что надо, трудились они натужно, отчаянно, выговаривая шутовские титулы, придуманные Петром, гости от души веселились, свадебное торжество переходило в пир, пир в оргию и далее в вакханалию.
Выдумки Петра следовали одна за другой. Члены Всешутейшего собора тоже изощрялись в шутках, разнузданные нравы смешивали остроумие с похабством. Патриарх со своего возвышения мочился на застолье, на головы вельмож, на их парики, что невероятно развлекало компанию.
Этот Никита Зотов был первым учителем маленького Петра. С тех пор он оставался при дворе. За какие качества Петр сделал его князем-папой, фигурой пародийной, — неизвестно. Выпивоха с железным здоровьем, способный и в старости пить и гулять сутками, Зотов до конца дней своих нес службу князя-папы, главы Всешутейшего собора, учреждения постоянного, вроде как бы клуба пьяниц, сумасбродов и насмешников.
При нем государь состоял в чине дьякона. Со всем пылом отдается он этим потехам и в то же время умудряется в разгар гульбища отлучаться из зала с изображением Бахуса, Купидона и Венеры в кабинет на государственные переговоры, давать аудиенцию иностранным гостям. Решит дела, не снимая маскарадного костюма, и назад, к пирующим.
Один из членов «компании» был думный дьяк Андрей Виниус. Сын известного голландского мастера, он заслужил доверие Петра. Отовсюду Петр шлет в числе прочих письма Виниусу. Кроме поручений, пишет о своих впечатлениях, тон его писем шутлив, дружелюбен, но вот Петр обнаружил, что Виниус не поставляет в армию лекарств. А еще задержал поставку артиллерийских припасов. Тон писем сразу меняется, Петр обещает Виниуса самого лечить, жалуется князю-кесарю, что Виниус потчует царя «московским тотчасом». Проведав об этом, Меншиков пользуется случаем окончательно лишить дьяка царского расположения. Придворное правило — падающего подтолкни. В итоге весельчак, шутник Виниус был исключен из «компании». А вслед освободили ото всех должностей. Ни застолье, ни «компания» не помогали, если обнаруживалось небрежение в делах. Это у Петра было поставлено строго.
Гераскин не поддавался.
— Наши мужики тоже дела решают в сауне. Нормально.
— Извините, это были не просто собутыльники. Собор имел устав, должности. За месяц до смерти Петра, обратите внимание, в январский мороз, Матвею Головину предписано было по сценарию, опять же царя, участвовать в шествии в костюме дьявола. Ему исполнилось 80 лет, представитель старинного боярского рода, человек глубоко религиозный, он отказался от этой роли. Его раздели, напялили на голову колпак с рогами, посадили на лед посреди Невы. Старик простыл, умер.
Гульба соединялась с принудой, действовала смесь вольности и дисциплины. Странный орден деспотического разгула, он как бы обслуживал фантазии Петра, его воображение, соединял всю компанию забавными перевернутыми отношениями. «Ехала деревня мимо мужика, вдруг из-под собаки лают ворота». Это традиции скоморошества и, если угодно, способ освобождения от страхов.
— Видать, выдумщик он был занятный, — сказал Гераскин.
— Ныне начальники гуляют еще круче, — сказал Антон Осипович и сделал смешок. — Сплошная похабель.
