Иван Шмелев - Человек из ресторана
Такой непонятный разговор повел, что нельзя понять. И жилец что-то стал объяснять, но он опять свое:
— Ежели человек какой скучает в пустом занятии, как ему надо стремиться? Если всЈ насмешки и пустое занятие? Ответьте, как образованные люди знают…
И стал лоб растирать, потому что у него в глазах как кровь и, должно быть, кружилась голова. А тут, как по телефону, и заявляется к пирогу Кирилл Саверьяныч. Так и рассыпался перед жильцами:
— Очень приятно с образованными людьми и все это самое…
И пошел говорить и себя показывать, потому что очень много знал из книг. И про законы, и про жизнь, и про машинное производство. И стал укорять про непорядки высших лиц и ругать всех за бунты. А жилец хоть бы слово. И Колюшка ни гугу. А тот так соловьем и заливается. И так ему пришло по вкусу, что против него никто не может, что даже налил себе рюмку и стал просить жильца выпить и очень удивился, что тот не пьет.
— Очень, — говорит, — трогательно видеть такое образование и мудрость. Когда наука дойдет до пределов, все изменится. А то у нас очень много непонимающих людей…
А жилец улыбнулся и сказал:
— Все идет своим порядком.
— Очень верно изволили сказать. — Такой вежливый стал в разговоре. — И позвольте спросить, вы не на государственной службе изволите состоять?
А тут вдруг Черепахин и вышел из молчаливого состояния. Расправил плечи и как в воздух:
— Не за ту тянешь, оборвешь! Очень всех развеселил, а Кирилл Саверьяныч на себя не оборотил и' очень хитро намекнул:
— А вы не тяните и не оборвете… все это самое… — и по рюмочке позвенел пальцем.
Но тут жильцы поднялись, и Колюшка с ними, и ушли в комнату. А Кирилл Саверьяныч и говорит:
— Очень вы должны быть рады, что такой у вас жилец. Он очень образованный и может хорошо повлиять. И я замечаю влияние, но… — и тут мне на ухо: — вы посматривайте!..
— А что?
— Насчет барышни… Я кое-что замечаю… Даже… у них близкие взгляды…
Сказал я, что и меня беспокоит.
— Так он вам и экзамена не сдаст. Увидите! Теперь такое время, что даже могут жить втроем. Это как у французов, я это хорошо понимаю. Мне один француз из винного магазина, которого я брею, все подробно объяснил, как У них происходит, очень свободно… От этого-то и безнравственность и смуты… И может совсем прекратиться население, как во Франции… Это нужно понимать!
А тут вдруг телеграмму! Так мы все перепугались. А это жильцу. Жилец мигом собрался и ушел с книгами. А тут вскорости и Колюшка с жиличкой пошли. Смотрим в окно, как они пошли, а Кирилл Саверьяныч мне:
— И вдруг тут будет роман! Не сдаст он тогда экзамена, помяните мое слово!.. Лучше скорей примите меры.
Потолковали мы с ним про жизнь, и Черепахин тут сидел, дремал. И удивил тут меня Кирилл Саверьяныч.
— А придется, должно, дело прикрыть… — И стал сурьезный.
— А что такое, почему?
— Невозможно! Мастеришки скоро по миру пустят. Какой теперь народ-то стал — зуб за зуб! У него штаны одни да фальшивая цепочка без часов болтается, а за горло хватает! Чтоб по восьми часов работать и прибавку! а? Наскандалили, два убора спалили и ушли гулять… И вот в праздник заведение запер…
А тут Черепахин голову поднял и бац:
— А вы машинами!
— Чего-с?
— Ничего-с. Заведите такие машины, как рассказывали, и не тревожьте людей. Или чтобы вам городовых прислали стричь и брить…
А Кирилл Саверьяныч потряс пальцем в его направлении и говорит:
— Вот оно, необразование-то наше!
— Ваш карман, — говорит, — очень образованный. Но Кирилл Саверьяныч не обратил внимания и стал говорить рассказ про желудок и члены, которые отказались работать на него, и тогда наступила гибель всех.
— Все, — говорит, — производства прекратятся, тогда что будет?
А Черепахин ему:
— Головомойка!.. — И кулаком по столу.
А тот ему наотрез:
— Я не могу с необразованным человеком рассуждать. В вас, во-первых, спирт, а во-вторых — необразование. Тут надо в суть смотреть, а это не в трубу дуть! И вдруг, смотрю в окно, — подъезжает извозчик и на нем Колюшка. Что такое? Входит и говорит, что книги надо отправить, потому что жильцы квартиру покидают, едут в Воронеж. У барышни дядя помирает, и они сейчас прямо на вокзал, чтобы не опоздать, а он за багажом приехал. Весь их скарб забрал и умчал. Еще Луша сказала:
— Не с места ли его прогнали… В лице даже переменился…
Что же делать!.. Велел я Наташе записку про комнату писать на ворота. Написала она записку, живо это оделась, перед зеркалом повертелась и шмыг. Куда? В картинную галерею.
А уж мне пора в ресторан — и так запоздал. Вышли мы вместе с Кириллом Саверьянычем и только повернули за угол, он мне и показывает пальцем:
— Глядите-ка, а ведь это ваша Наташа там… Пригляделся я и вижу — в конце переулка идет моя девчонка под ручку с офицером. Так меня и ударило. Она, она… у ней беленькая эта самая буа[2] из зайца. Я за ней. А они на извозчика сели и поехали. Добежал до угла, спрашиваю — мальчишка стоял — куда рядили?
— В театры… А в какой — неизвестно. Кирилл Саверьяныч стал меня успокаивать:
— Это вы так не оставляйте, тут может очень сурьезно быть…
Побежал на квартиру, сказал Луше, а та — ах-ах… А Кирилл Саверьяныч еще накаливает:
— Это вы ее распустили… У меня тоже Варвара в голову забрала — хочу и хочу на курсы, так я ей показал курсы!.. И теперь очень хорошо за бухгалтером живет…
А Луша бить себя в грудь.
— Все-то ей косы оборву!.. — И на меня: — Ты все, ты! Ты при них про пакости ваши ресторанные рассказываешь…
А кто ей ленточки да юбочки покупал да кружева разные? А утешитель-то мой на ухо строчит:
— Опасно, ежели с офицером… У них особые правила для брака.
И Черепахин еще тут ко мне, чуть не плачет:
— Я вам говорил!.. Берегите!..
А Кирилл Саверьяныч так даже с торжеством:
— А может, они и не в театр? Вон в газетах было, как в номерах за шанпанским отравились после всего… Драма может быть…
Вот тогда мне в первый раз ударило в голову, так все и зазвенело и завертелось… Скоро отошло. А Луша уж шубу надела, куда-то бежать с Черепахиным, отыскивать. Но тут Кирилл Саверьяныч рассудил:
— Все равно, если худое что, уж невозможно остановить. Положитесь на волю творца. А если они в театр, так он должен ее довезти до места, откуда принял. Это всегда по-вежливому делается. Вот и надо их сторожить и указать на неприличие…
Так и решили. И Черепахин вызвался сторожить. И все мы к трем часам вышли и ходили по окружности, измерзли. И к четырем Поликарп Сидорыч усмотрел с конца переулка и рукой махнул мне. Вижу, слезли они с извозчика и офицер ей руку жмет, а она так и жеманничает и с жоржеткой играет перед его носом. Я сейчас выступил и говорю:
— Это что такое? Так и села.
— До свиданья… — говорит. И пошла. А тот на меня так строго:
— Позвольте!..
— Нечего, — говорю, — позволять, а вам стыдно! Порядочные люди с родителями знакомятся, если что, а не из-за угла! И прошу вас оставить мою дочь в покое! Повернулся и пошел, а он за мной. Смотрю, и Черепахин тут, поблизости, у фонаря сторожит. А офицер в волнении мне сзади:
— Виноват, позвольте… Я требую объяснения… Вы должны…
Я ноль внимания, иду к квартире. Тогда он настойчиво уж:
— Позвольте… моя честь!.. Я должен объясниться! И публика стала останавливаться, а он мне уж тихо, но с дрожью:
— Я требую на пару слов! Я не могу на улице… Или я вас ударю!..
Обернулся я тут к нему и говорю:
— Вы что же, скандалу хотите? Вы еще так поступаете и мне еще грозите?! Ну, ударьте! Ну?
А кровь во мне так вот и бьет. Только бы он меня ударил! Я еще никого не бивал, но, думаю, мог бы при своей комплекции это дело сделать не хуже другого. А Черепахин совсем близко и руки в карман засунул, трепещет.
— Прошу двух слов, наконец! Вот на бульвар… А мы уж и квартиру прошли, и как раз тут бульвар. Сели.
— Говорите, а потом я вам скажу! — говорю ему.
— Вот что… Вы ошиблись… Это ваша дочь?
— Дочь, и я не позволю безобразия допускать! Вы не имеете права…
А он мне:
— Виноват… вы всЈ узнаете… Я познакомился на катке, и мы познакомились… Говорю, как офицер… тут ничего позорного для вашей дочери нет… Я хотел с домом познакомиться…
— Вы, позвольте узнать, — спрашиваю, — подругин брат? Тут он и завертелся:
— Да… то есть нет… Но я хотел с вами познакомиться, только не было случая…
Так я тут осерчал! А Черепахин наискосок присел, меня охраняет. И говорю:
— У вас случая не было? Так вы, — говорю, — меня можете каждый день в ресторане видеть, где я таким вот, как вы, господам кушанья подаю. Не рука вам будет-с знакомиться!..
А он так издалека на меня посмотрел и поднялся.
— А-а… Вот как…
— Да, — говорю, — вот так! А если вы еще раз посмеете к ней подойтить, у нас с вами другой разговор будет! А он мне гордо так, с высоты:
