Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
И Дженни в экстазе упорхнула в объятиях мистера Стэнли, держась самым великолепным образом, выпрямив по последней моде локоть, сознавая, что все глаза в зале устремлены на неё. А Джо неуклюже и торжественно выступал с мисс Тодд, которая, видимо, забавляясь, поглядывала на него с некоторым интересом.
— А ловко вы его ударили, — сказала она с характерным для неё слегка насмешливым подёргиванием губ.
Джо согласился, что удар был первоклассный. Он чувствовал себя героем и вместе с тем ужасно конфузился.
— Мне нравится, — небрежно пояснила мисс Тодд, — когда человек умеет за себя постоять. — Она снова усмехнулась. — Да не смотрите же так, словно вы вдруг вступили в орден праведных тамплиеров!
Стэнли, мисс Тодд, Дженни и Джо ужинали вместе. Дженни была на седьмом небе. Она улыбнулась, показывая красивые зубки, обворожительно опускала тёмные ресницы; желе она ела вилкой и от каждого блюда неизменно оставляла немножко на тарелке. Она была несколько шокирована, когда Лаура Тодд, взяв апельсин, преспокойно надкусила кожицу своими белыми зубами. Ещё больше потрясло её то, что Лаура без церемонии попросила у Стэнли его носовой платок. Но все, всё было упоительно, упоительна каждая минута. И в довершение всего, когда вечер кончился, Джо, искупая свою давешнюю вину перед ней, с царственной щедростью нанял кэб. В последний раз обменялись любезностями, прокричали «до свидания», усердно помахали платками. Шурша юбками, трепеща от возбуждения, Дженни вошла в позеленевший от плесени экипаж, пахнувший мышами, похоронами, свадьбами, сыростью извозчичьего двора. Вязаные шарики её капора исступлённо качались. Она откинулась на подушки.
— О Джо! — захлёбывалась она. — Как чудно было! Я не знала, что вы так хорошо знакомы с мистером Миллингтоном. Почему вы не говорили мне об этом раньше? Я понятия не имела… Он премилый. И она тоже, разумеется. Красивой её назвать нельзя, вид у неё, я бы сказала, болезненный. Зато как изящна! Платье, что было на ней сегодня, стоит не один десяток фунтов, можете мне поверить, — последнее слово моды, уж я-то знаю! А между прочим, заметили вы, как она надкусила апельсин? А носовой платок?! Я чуть в обморок не упала!.. Никогда я бы себе не позволила сделать такую вещь. Это так не женственно! Вы меня слушаете, Джо?
Он нежно уверил её, что слушает. С той минуты, как он очутился с ней наедине в темноте кареты, желание, которое в нём вызывала эта девушка, сжигало его как лихорадка. Все его тело горело и напрягалось в стремлении к ней. Целый вечер он держал её в объятиях, ощущал под тонким платьем её тело, прижимавшееся к нему во время танцев. В течение долгих месяцев она держала его на почтительном расстоянии, а теперь она в его руках, одна, здесь с ним. В волнении ёрзая на месте, он осторожно подвинулся ближе к Дженни, которая откинулась в угол кэба, и обвил рукой её талию. Она продолжала болтать без умолку, возбуждённая, весёлая, выбитая из колеи.
— Когда-нибудь и у меня будет такое платье, как у неё… у мисс Тодд то есть. Атлас и настоящие кружева. Да, она знает толк в таких вещах, могу поручиться, и пожить умеет, это сразу видно.
Джо тихонько, совсем тихонько притянул её к себе и шепнул как можно ласковее:
— Не хочу говорить о ней, Дженни. Я на неё никакого внимания не обратил. Я смотрел только на вас. И теперь только о вас и думаю!
Она хихикнула, очень довольная.
— Вы гораздо, гораздо красивее. И платье у вас в сто раз лучше, и все лучше, чем у неё.
— А между тем материя стоила по два шиллинга четыре пенса, Джо. А выкройку я достала у Уэльдона.
— Ей-богу, Дженни, вы просто чудо. — Он продолжал хитро льстить ей. И чем больше льстил, тем смелее ласкал. Он чувствовал, что она возбуждена, вся натянута как струна. Она позволяла ему то, чего никогда не позволяла раньше. Окрылённый успехом, сгорая от желания, Джо осторожно приникал все ближе.
Дженни вдруг резко вскрикнула:
— Не смейте! Не смейте, Джо! Ведите себя прилично!
— Да полно, чего ты испугалась, милая? — успокаивал он её.
— Нет, Джо, нет! Это гадко. Это нехорошо.
— Ничего в этом нет дурного, Дженни, — вкрадчиво нашёптывал он ей. — Разве мы не любим друг друга?
Тактика его была превосходна. Не знаю, каковы были его успехи в состязаниях на бильярде, но в тонком искусстве соблазнителя Джо был далеко не новичок.
Чувствуя, что он плотно прижимается к ней, Дженни возбуждённо пробормотала:
— Не надо, Джо, — не здесь, Джо.
— Ах, Дженни…
Но она сопротивлялась.
— Смотри, Джо, мы уже близко. Смотри, Пламмер-стрит. Мы уже почти дома. Пусти меня, Джо. Пусти же!
Он недовольно поднял с её шеи разгорячённое лицо, увидел, что она говорит правду. Разочарование было так сильно, что он чуть не выругался вслух. Но удержался и, выйдя из кэба, помог выйти Дженни. Потом бросил шиллинг «пугалу на козлах» и стал подниматься по лестнице вслед за девушкой. Линии её фигуры сзади, простой жест, которым она достала ключ и вставила его в замочную скважину, сводили его с ума. Тут он вспомнил, что Альф, её отец, сегодня не ночует дома.
В кухне, освещённой только пламенем очага, Дженни остановилась перед Джо и взглянула ему в лицо: несмотря на оскорблённое целомудрие, ей, видимо, не хотелось идти спать. Она была взбудоражена необычностью всего пережитого сегодня, и успех в клубе ещё кружил ей голову. Она стояла в немного застенчивой позе.
— Может быть, зажечь газ и сварить вам какао, Джо?
Джо с трудом скрыл раздражение и откровенное желание схватить её.
— Вы никогда ничем не порадуете человека, Дженни. Подите сюда, посидите минутку со мной на диване. Мы за весь вечер и слова не сказали друг с другом.
Насторожённая, полуиспуганная, она стояла в нерешимости. Проститься и идти спать — так скучно. А Джо сегодня, право, так красив… И вёл себя молодцом — нанял кэб…
Дженни сказала, посмеиваясь:
— Что ж… от разговора вреда никакого не будет.
Она подошла к дивану.
Когда она села, он крепко обнял её; сейчас это оказалось легче, чем давеча: Дженни вырывалась как-то нехотя. Он угадывал её возбуждение, видел, что она ещё вся трепещет от необычайных впечатлений этого вечера.
— Не надо, Джо… не надо… Мы должны вести себя прилично, — твердила она, сама не понимая, что говорит.
— Нет, Дженни, надо. Ты знаешь, что я с ума по тебе схожу. Знаешь, что мы с тобой любим друг друга.
Зачарованная, испуганная, сопротивляясь и вместе отдаваясь, обессиленная страхом, болью и каким-то новым незнакомым ощущением, она шепнула одним дыханием:
— Но, Джо… ты делаешь мне больно, Джо!..
Он понял, что теперь она принадлежит ему, понял с дикой радостью, что перед ним, наконец, настоящая Дженни.
Огонь в очаге догорал. Решётка опустела. Когда всё уже было кончено, Дженни, похныкав, сколько полагается, внезапно зашептала:
— Обними меня крепко, Джо… крепче, дорогой! Нет, можно ли этому поверить?
И он лежит в чертовски неудобной позе, и волосы Дженни лезут ему в рот. Когда она прильнула к нему, подставив его поцелую бледное, мокрое от слёз, милое личико, теперь лишённое всякого глупого притворства, она была так же естественна и прекрасна, как одна из жемчужно-серых голубок её отца. Но Джо в эту минуту почти готов был… да, готов был ударить её. Имелось, впрочем, смягчающее вину обстоятельство: как сказал Джо, это была его первая настоящая любовь.
XII
В «Холме» субботний вечер имел свою раз навсегда установленную программу. После холодного ужина Хильда играла отцу на органе. И в вечер последней субботы ноября 1909 года, в восемь часов, Хильда играла первые такты «Музыки на воде» Генделя, а Баррас сидел в своём кресле, опираясь головой на руку, и слушал. Хильда не любила играть в присутствии отца. Но играла. Её игра входила в обязательную программу.
Ричард Баррас крепко держался установленного им порядка. Это не значит, что он был рабом привычек. Он перерос власть привычек. И традиция также была для него не повелительницей, а скорее эхом, постоянно вторящим его принципам. Чтобы понять Ричарда Барраса, необходимо принять во внимание его принципы. Потому что он был действительно принципиальным человеком, не лицемером. Он был искренен.
Он был также человеком нравственным. Он презирал те слабости, которым так часто и таким роковым образом предаются люди. Он, например, не способен был и подумать об измене жене с какой-нибудь другой женщиной. Несмотря на свои немощи, Гарриэт была для него настоящей женой. Он презирал и другие, более грубые вожделения: обильную еду и вино, обжорство, пьянство, чрезмерный сон, роскошь, чувственность; всякие эксцессы, все виды физической распущенности внушали ему омерзение. Он ел простую пищу и обычно пил только воду. Он не курил. Его костюмы были всегда хорошо сшиты и из добротной материи, но их у него было мало, и он не отличался суетной страстью к щегольству.
