Анатолий Рыбаков - Дети Арбата
— Меня восстановили.
— Ты другое, ты совершил ошибку, а Криворучко матерый…
— Его когда-то исключили за политические ошибки и то восстановили, а уж за общежития…
— Что-то новое, — опускаясь в кресло и пристально глядя на Сашу, произнес Баулин, — раньше ты так не говорил.
— Раньше меня не спрашивали, а теперь спрашиваете.
— Раньше ты открещивался от Криворучко, — продолжал Баулин. — «Не знаю, не знаком, двух слов не говорил».
— И сейчас повторяю: не знаю, не знаком, двух слов не говорил.
— Так ли? — зловеще переспросил Баулин.
— Ты не прав, Панкратов, — наставительно проговорил Лозгачев, — партия должна очищать свои ряды…
Саша перебил его:
— От карьеристов прежде всего.
— Кого ты имеешь в виду? — нахмурился Лозгачев.
— Карьеристов вообще, никого конкретно.
— Нет, извини, — Лозгачев покачал головой, — партия очищает свои ряды от идейно-неустойчивых, политически враждебных элементов, а ты говоришь: надо в первую очередь от карьеристов. Надо, бесспорно. Но почему такое противопоставление?
Сашу раздражал ровный фальшивый голос Лозгачева, его холодное лицо, тупая ограниченность его вызубренных формулировок.
— Может быть, не будем приклеивать ярлыки, товарищ Лозгачев! Вы в этом уже поупражнялись. Я говорю: один карьерист наносит партии больше вреда, чем все ошибки старого большевика Криворучко. Криворучко их совершал, болея за дело партии, а карьеристу дороги только собственная шкура и собственное кресло.
Наступило молчание.
Затем Баулин медленно проговорил:
— Неважно резюмируешь, Панкратов.
— Как умею, — ответил Саша.
Они, конечно, перетолкуют, извратят его слова. Саша понял это, как только закрыл дверь лозгачевского кабинета.
Нашел с кем откровенничать! Он их не боится. Но глупо.
В аудитории Саша сел на свое место, его фамилию даже не вычеркнули из журнала. И все же не верилось, что все кончилось. Вся история с Сольцем казалась нереальной. Реальное — это институт, Баулин, Лозгачев, поникший Криворучко…
Он возвращался домой в переполненном вагоне трамвая. За окном быстро темнело — ранний, сумрачный зимний вечер. Напротив сидел нескладный мужичишко с редкой рыжей бороденкой, концы треуха свисали на рваный полушубок. Громадными подшитыми валенками он сжимал мешок, другой мешок лежал на скамейке, неуклюжие крестьянские мешки, набитые чем-то твердым и острым, всем мешали в тесном вагоне. Он беспокойно оглядывался по сторонам, спрашивал, где ему сходить, хотя кондукторша обещала предупредить. Но в глубине его искательного взгляда Саша чувствовал что-то суровое, даже жесткое. У себя дома этот мужичонка, наверно, совсем другой. Мысль о том, как меняется человек в разных условиях, Саша записал на обложке тетради с курсом мостов и дорожных сооружений, чтобы дома переписать в дневник, который то начинал, то бросал, а теперь твердо решил вести.
13
Поздно вечером, когда Саша ложился спать, вдруг позвонила Катя.
Как и прежде, молчание в трубке, потом короткие гудки, снова звонок.
— Катя, ты?
— Не узнал? — голос ее раздавался издалека, будто она звонит из пригородного автомата.
— Как узнать, если ты молчишь?
— Молчишь… Тут не раскричишься. Как живешь-то?
— Живу, тебя вспоминаю.
— Вспоминаю… Девочек не хватает?
— Разбежались мои девочки. Ты как?
— Как, как… По тебе Маруся скучает, помнишь Марусю?… Влюбилась в тебя, приведи, говорит, своего черноглазого.
— Я готов. Когда пойдем?
— Пойдем… Чего захотел, я мужняя жена.
— Вышла за своего механика?
— Механик… Техник-механик, жулик-карманник.
— Выпила, что ли?
— А ты подносил?
— Когда встретимся?
— Где это мы встретимся? На улице тридцать градусов, отморозишь свои причиндалы.
— Так ведь Маруся нас ждет.
— Ждет… К ней муж приехал. Ладно, на Девичку приходи.
— А пойдем куда?
— На кудыкину гору…
— Значит, завтра на Девичке. В шесть, в семь?
— Побегу я в шесть…
Вот и объявилась Катя, вернулась. И желание, которое он всегда к ней испытывал, снова овладело им, да оно и не угасало. Они виделись в сентябре или октябре, сейчас январь — четыре месяца. Замуж она, конечно, не вышла, к Марусе муж не вернулся, они и пойдут завтра к Марусе, для того и затеяла разговор о ней. Все обиняками, странная девчонка!
Он думал о ней, лежа в постели, и чем больше думал, тем больше желал ее. Завтра он будет целовать ее сухие губы, обнимать ее, и эта мысль долго не давала уснуть.
Звонок, отчетливо прозвеневший в коридоре, сразу разбудил его. Был второй час ночи, наверно, он только задремал. Звонок повторился настойчиво и твердо. В трусах и майке Саша вышел в коридор, снял цепочку.
— Кто?
— Из домоуправления.
Саша узнал голос дворника Василия Петровича и повернул ключ.
В дверях стоял Василий Петрович, за ним незнакомый молодой человек в пальто и шапке и два красноармейца в шинелях, с малиновыми петлицами. Отстранив сначала Василия Петровича, потом Сашу, молодой человек вошел в квартиру, один красноармеец остался у дверей, другой вслед за Василием Петровичем прошел на кухню и стал у черного хода.
— Панкратов?
— Да.
— Александр Павлович?
— Да.
Не сводя с Саши настороженного взгляда, молодой человек протянул ему ордер на обыск и арест гражданина Панкратова Александра Павловича, проживающего по Арбату…
Они вошли в Сашину комнату.
— Документы!
Из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, Саша вынул паспорт и студенческий билет. Молодой человек внимательно их просмотрел и положил на край стола.
— Оружие?
— У меня нет оружия.
Молодой человек кивнул на дверь маминой комнаты.
— Там кто?
— Комната матери.
— Разбудите ее.
Саша натянул брюки, заправил рубашку, надел носки и туфли. Уполномоченный стоял в пальто и шапке, дожидаясь, когда Саша оденется. Саша встал, открыл дверь в мамину комнату, осторожно, чтобы не сразу разбудить ее, не напугать.
Мама сидела на кровати, сгорбившись, придерживая на груди белую ночную сорочку, седые волосы падали на лоб, на глаза, и она искоса, остановившимся взглядом смотрела на уполномоченного, вошедшего вслед за Сашей.
— Мама, не волнуйся… У меня обыск. Это недоразумение. Это выяснится. Лежи спокойно.
Косым взглядом, исподлобья она смотрела мимо Саши на того, незнакомого, стоящего в дверях.
— Ну, мамочка, я же тебе сказал, это недоразумение, успокойся, пожалуйста, лежи.
Возвращаясь в свою комнату, он хотел закрыть дверь, но уполномоченный движением руки придержал ее: дверь должна оставаться открытой. Уполномоченный — лишь технический исполнитель, спорить и протестовать бесполезно. Надо быть уверенным, веселым, только так он сможет успокоить мать.
— Что вы собираетесь, искать, может быть, я сам вам отдам?
Уполномоченный снял пальто, шапку, повесил в углу. На нем был темно-синий костюм и темная рубашка с галстуком, обыкновенный молодой человек, начинающий полнеть, такого встретишь в канцелярии.
На столе лежали институтские тетради, конспекты, учебники. Уполномоченный брал их в руки, перелистывал, пробегал глазами страницы и складывал аккуратной стопкой.
Привлекла его внимание надпись, сделанная сегодня Сашей на тетради по курсу мостов и дорожных сооружений: «Крестьянин в трамвае, растерянный, жалкий, а дома властный, деспотичный!»
Тетрадь легла рядом с паспортом и студенческим билетом.
В ящиках стола лежали документы, фотографии, письма. Уполномоченный интересовался не содержанием письма, а кем оно написано. И, если не мог разобрать подпись, спрашивал. Саша коротко отвечал. Уполномоченный откладывал письма направо, они были ему не нужны. Метрики, свидетельство об окончании школы, справки с работы и другие документы остались на месте, комсомольский и профсоюзный билеты легли налево.
— Почему вы берете мой комсомольский билет?
— Я пока ничего не беру.
Детские и школьные фотографии тоже не привлекали его внимания, интересовали только те, где были взрослые. И опять он спрашивал: кто это, а это?
Мама встала. Саша услышал скрип кровати, шарканье туфель, стук дверцы шкафа, где висел халат. Но вышла она не в халате, а в платье, наспех надетом на ночную сорочку. Жалко улыбаясь, подошла к Саше, провела дрожащей рукой по его волосам.
— Гражданка, посидите в своей комнате, — сказал уполномоченный.
В его голосе прозвучала казенная категоричность, всегда пугающая ее, она сделала что-то такое, что может повредить сыну. Софья Александровна испуганно, часто и мелко закивала головой.
— Может, всем лечь на пол? — усмехаясь, спросил Саша.
Уполномоченный, перебирая книги на полке, удивленно оглянулся и ничего не ответил.
— Посиди у себя, — сказал Саша.
Мать еще чаще закивала головой и, со страхом глядя на широкую спину уполномоченного, вернулась в свою комнату.
